Максим Петрович потянулся к лежащей на тумбочке возле кровати папке, порывшись в ней, достал записку и еще раз перечитал ее:
«Павл Василч сполучением сего сроч. прими меры приведи все важур отчетност первей всего наличность к 10 числу мая мес. Бардадым велел имеет сведение».
Характер спешности проглядывал во всем – и в пропущенных буквах в имени адресата, и в отсутствии знаков препинания, и в самой пестроте, в пегости письма: видимо, писавший, торопясь, где-то забывал послюнить кончик карандаша, а где-то слюнил больше, чем нужно, так, что фиолетово-черные слова и отдельные буквы выпячивались самым нелепым образом. Преднамеренно или нет – бог его знает, – особенно глазасто чернели слова «сроч.», «наличность» и совершенно дурацкое, непонятное словечко «бардадым».
Записка предупреждала, сигналила тревогу, это было очевидно. Вероятней всего, в ней говорилось о предстоящей ревизии («важур отчетност»), и в этом ровно ничего не было удивительного: в торговом мире редко какая ревизия оказывается неожиданностью, и хоть за час, да тот, кому нужно, узнает о ней и «примет меры». Но вот диковинное словечко «бардадым» таращилось и действительно озадачивало своей таинственной непонятностью. В кучке жалких обычных пестро-фиолетовых и сереньких слов оно выглядело каким-то чучелом гороховым, уродом.
Что это? Фамилия? Нет, конечно. Блатное прозвище? Скорее всего – да.
За годы своей работы в милиции Максим Петрович довольно обстоятельно ознакомился с различными блатными жаргонами, «фенями», как они назывались в уголовном мире, – но ничего похожего на «бардадым» не припоминалось. Так не пустышка же, в самом деле, слово-то? Какой-то ведь смысл скрывается за этими раскатистыми и даже несколько нагловатыми звуками… Обязательно скрывается, и надо его найти во что бы то ни стало! Но каким образом?
Привычка решать кроссворды навела на мысль воспользоваться справочниками и словарями, которые не раз выручали в поисках нужного для заполнения пустых клеточек слова. С этой целью несколько лет назад был куплен толстенный словарь русского языка Ожегова, который прочно занял на этажерке место в ряду книг по криминалистике. Максим Петрович спустил было ноги с кровати, нащупал ими шлепанцы, собираясь пробраться к этажерке, но в эту минуту вошла Марья Федоровна и строго спросила, куда это он собрался.
– Мне бы, Машута, словарик… – попросил Максим Петрович, робея перед женой, которой привык покоряться во всех домашних делах.
– Какой еще там словарик? – строго сказала Марья Федоровна, накрывая чистой салфеткой тумбочку и ставя на нее тарелку бульона, подернутого золотистой пленкой. – Вот покушаешь, тогда и занимайся… Опять, что ли, слово не разгадаешь? – сочувственно спросила она, собирая разбросанные по кровати «Огоньки». – Сколько клеточек? Что за слово? На какую букву?
– Да нет, Машута, – улыбнулся Максим Петрович, – тут другого рода дело…
– Ешь, ешь! – приказала Марья Федоровна. – И так уж с лица весь сошел со своими делами…
Максим Петрович вздохнул и принялся за бульон.
В словаре Ожегова были «бард», «барда», «баржа», но никакого «бардадыма» не оказалось.
Марья Федоровна, погремев на кухне посудой, вошла и присела на краешек кровати.
– Ну, как? – с интересом спросила она, видимо уже и сама вовлеченная в игру.
Максим Петрович молча покачал головой.
– Либо к Ангелине Тимофевне сбегать? – предложила Марья Федоровна. – В Большой Советской поглядеть?
– Сбегай, Машута, – обрадовался Максим Петрович. – Да заодно уж и в Даля загляни.
– Ну, ладно, – подымаясь, сказала Марья Федоровна. – Дай-ка я запишу… как бишь оно? Бар-да-дым? Слово-то какое мудреное!
– Я еще знаешь о чем хотел бы тебя попросить… – нерешительно начал Максим Петрович.
– Знаю, знаю, – сказала Марья Федоровна. – Позвоню, не беспокойся. У меня у самой сердце не на месте…
Бездетные, они оба испытывали к Косте нежные родительские чувства, и то, что четыре дня он не подавал о себе никаких вестей, тревожило их обоих. Марья Федоровна даже как-то упрекнула мужа в том, что он слишком мало уделяет внимания «мальчику», по целым неделям предоставляя его самому себе.
– Его к вам на практику прислали, – сказала она, – под твое наблюдение… А как ты за ним наблюдаешь? Мальчонка ведь еще, дело ваше – не дай бог какое опасное, ну-ка вдруг что случится…
«Действительно, молод еще… – подумал Максим Петрович, оставшись один. – Но ведь умен, инициативен! Да и обстоятельства так сложились, что ему, именно ему надо быть там…»
Внезапно усталость охватила его. Он повернулся к стене, подумал: «Заснуть, что ли?» – но взгляд его упал на тигра и – сна как не бывало.
Тигр крался в камышовых зарослях…
– А, чтоб тебе пусто было! – с досадой вслух произнес Максим Петрович и принялся за новый кроссворд. «Великий русский художник», состоящий из пяти клеточек по горизонтали, был, разумеется, Репин или Серов; слово, начинающееся с первой буквы художника по вертикали, обозначалось как сорное растение, то есть, верней всего, репейник. Серов, таким образом, отпадал…
В дверь постучали.
– Входите! – крикнул Максим Петрович. – Там не заперто…
– Можно? – раздался тоненький голосок Изваловой. – Уж вы извините, – пропела она не без кокетства, входя в комнату и наполняя ее удушливым сладким запахом духов и каких-то косметических кремов. – Я к товарищу Муратову ходила, да он, сказали, занят, так я уж вас решилась побеспокоить…
– Садитесь, – сказал Максим Петрович, угадывая, зачем пришла Извалова и удивляясь ее бестактной нетерпеливости. – Вы насчет денег, конечно?
– Да, да… – вздохнула Извалова. – Эти ужасные деньги…
«И чего кривляешься? – неприязненно подумал Максим Петрович. – «Ужасные»! Сама рада-радехонька, а ишь какую мировую скорбь развела!»
– С деньгами, Евгения Васильевна, придется немножко обождать, – подумав сказал Максим Петрович. – Андрей Павлыч намерен подвергнуть банковские билеты кое-каким лабораторным анализам. Отпечатки пальцев его, в частности, интересуют.
– И это еще долго протянется? – спросила Извалова.
– Как вам сказать? Следствие… сами понимаете, – замялся Максим Петрович. – Да что вам такая вдруг нужда приспела? – пристально поглядел он на Извалову. – Сколько ждали, теперь уж придется потерпеть. Скажите спасибо, что нашлись…
Извалова изобразила на своем большом напудренном лице «мировую скорбь» и вздохнула так глубоко, что ярко-красные клипсы задрожали в кончиках ее ушей.
– Домишко тут себе присмотрела, хочу купить… Бог с ним, с Садовым, – сказала она.
– Конечно, – согласился Максим Петрович, – легко понять…
– Вот, стало быть, и деньги нужны.
– Так много? – удивился Максим Петрович.
– Что ж удивительного? Приличный дом, усадьба…
– И у кого же, простите за любопытство, если не секрет?
Максиму Петровичу показалось, что Извалова хитрит, что покупка дома – это так, одна видимость, что под этим что-то другое кроется…
– Не секрет, – сказала Извалова. – У Столетова.
– Вон как! – успокоился Щетинин, теперь уже совершенно точно зная, что Извалова врет: заврайфо Столетов по службе переводился в область, но дом продавать не собирался, потому что в него вселялась его родная сестра. Обо всем этом Максим Петрович обстоятельно узнал от самого Столетова, и не далее как позавчера, то есть в последний день своего пребывания в больнице, куда заврайфо привезли вырезать аппендицит и где они неожиданно оказались соседями по койкам в палате.
– У Столетова, значит… – машинально повторил Максим Петрович. Ему ничего не стоило уличить Извалову во лжи, но его интересовало не то, что она лжет, не самый, так сказать, сюжет лжи, а причины, побуждающие ее лгать. «Дом у Столетова»! Ведь это надо же так неудачно придумать!
«А ведь она не для себя хлопочет! – мелькнуло в мыслях Максима Петровича. – Чего бы ей окольными путями кружить?»
– У Столетова, значит? – он с усмешкой, едва не подмигнув, пристально поглядел на Извалову. – Позавчера мы только с ним как раз насчет этого дома толковали…
– Ну, мы еще не окончательно, конечно… – смутилась Извалова. – Мы еще так… в общих чертах…
– Да что ж – в общих чертах, – вздохнул Максим Петрович. – В общих чертах, Евгения Васильевна, не продает он дом-то… Право, не понимаю, зачем вы со мною в прятки играете.
– Ах, боже мой! – уже с оттенком некоторого раздражения сказала Извалова. – При чем тут прятки? В конце концов, я не маленькая и могу сама, как мне хочется, распорядиться своими деньгами…
– Деньгами вашего мужа, – деликатно поправил ее Максим Петрович.
– Ну, это, знаете ли, все равно, поскольку я – наследница, – вспыхнула Извалова. – И вообще, если хотите знать, я не о себе забочусь с этими проклятыми деньгами…
«А я что говорил! – подумал Максим Петрович, – Конечно, не о себе…»
