спеша двинулся по ступенькам вниз.
— Мы из полиции, бабушка. Вы не волнуйтесь.
Но бабушка была совсем не прочь поволноваться. Сизый не успел преодолеть расстояние, отделявшее его от двери, как та уже распахнулась, и на пороге возникла сухонькая старушка с острыми глазами и таким же острым носом.
— А чего это полиция? Так и знала я, что тот, второй, натворил бед каких-то. Тут же девицы сидят обычно, когда этот шут, сосед наш, приезжает…
Гуров глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться. То, что каждая минута на счету, еще, в общем-то, и не доказано. Он уже почти извлек свое удостоверение, когда понял, что под «тем, вторым», натворившим бед, старушка имела в виду вовсе не его. Сощурился и максимально вежливо спросил:
— Какой второй, сударыня? Вы что-то видели?
О, имея в соседях Полонского, она наверняка видела много интересного, причем ежедневно. На «сударыню» свидетельница отреагировала живо, и желание помочь следствию продемонстрировала тут же, однако вскоре ее пришлось прервать, сфокусировав на нужном им вопросе. О том, как подъезд регулярно «то портять, то закрашивають» и «сил никаких больше нет» — торжественно пообещали послушать в следующий раз и во всем разобраться.
— Обычно же девицы сидят тут, слезы льют. Я-то все вижу, чтобы никакая дурочка руки на себя не наложила у меня под дверями, глаз да глаз нужен… А тут, смотрю, сегодня, прямо с утра, парень сидит. Стоял сперва, а потом сел. Устал, наверное, ждать, несколько часов пойди-ка постой. Охота пуще неволи, дожидался, значит. Ну и я не могу же весь день у глазка сидеть, уже и стул рядом поставила, а все одно отбежала, Робертика покормить, — Робертик, точнее полновесный Роберт, обычная коротколапая дворняжка, откормленная до состояния годовалого порося, терся об ноги хозяйки. Та пошатывалась, но крепко держалась за косяки, продолжая рассказ. Гуров слушал, поглядывая наверх и сгорая от нетерпения. — Слышу, прошел наверх сосед наш, полячишко или чех, не знаю, но дверь открылась. А дома-то новые, стенки тоненькие, все-все слыхать… И пусто на площадке. Прошел тот, первый, вместе с ним, значить. Поговорили они, потом упало что-то. Робертик, сыночек мой, лаял, не разобрать мне было, но от двери я уже ни шагу! И вот смотрю, спускаются, да в обнимку! Я дверку-то и распахнула, что стряслось, спрашиваю? А этот, вежливый такой, говорит: «Плохо ему стало, бабушка. На воздух выведу, «Скорую» вызовите, пожалуйста». Ну я и побежала вызывать, хотя сама-то чую отлично, несет от него химией, не продохнуть. Да все наркоманы они. Кого ни возьми, хоть богатые, хоть бедные. Вызвала я «Скорую», телефон у меня стационарный, не доверяю я этим трубкам-то. А их и след простыл. Неблагодарный молодняк сейчас пошел, никакого уважения…
— Благодарим за бдительность, вы образцовый гражданин, бабушка. На таких, как вы, страна до сих пор и держится.
Ни тени улыбки не промелькнуло в глазах Сизого. И когда они запирали за собой дверь в пустой квартире Полонского, польщенная старушка продолжала говорить.
Квартира была так же, как и у Толика, однокомнатной, государство не баловало сирот. Аджею, в отличие от Милованова, жилье досталось в новом доме, но, покинув Онейск, жил он здесь лишь по несколько дней в году. Обои были светлыми-светлыми, на пороге ютился уютный, не успевающий запачкаться, коврик. На кухонном столе, видневшемся от двери, стояла брошенная посуда — разноцветная, из яркого, в цветах, стекла. Одна тарелка разбилась и веселыми обломками радуги лежала на светло-сером полу. Имелись кровать и шкаф, один стол и один стул. Два раскрытых чемодана, зеленый и фиолетовый, в одном аккуратно уложенные белые футболки в прозрачных индивидуальных упаковках. В другом — ворох вещей на смену. И над всем этим плыл сладкий запах, похожий на ацетон или химический коктейль больничных палат.
— Хлороформ, — подытожил Гуров.
— Хлороформ, — согласился Сизый, пройдя дальше. — А вот и кровь.
Они стояли над разбитой тарелкой, глядя на кровавые разводы на линолеуме, пока Гуров не произнес:
— Все. Все, что можно здесь увидеть, мы увидели. Пойдем на улицу, не то задохнемся.
На улице, в машине, окруженные праздничной, живой темнотой, наполненной всплесками смеха и обрывками разговоров, несколько минут они сидели неподвижно и молча. Совсем как тогда, обнаружив архив Сифонова. И толком не оформившееся тогда, в лучах огненного заката, чувство сейчас билось о свод черепа, будто пытаясь проломить его и вырваться на волю. «Не уберегли. Не уберегли мальчишку». Гуров начал говорить, как только ощутил, что дышать стало легче.
— А теперь, Виктор, у нас будет мозговой штурм. Что мы имеем? Между половиной второго и четырьмя часами дня Полонский приехал домой за вещами.
— Где его ждал Милованов, — кивнул Сизый, принимая способ сверить выводы и сэкономить время. Его кисти со сплетенными пальцами лежали на руле, он ритмично соединял и размыкал большие, будто отсчитывая секунды. — Утром он не дождался своего ангела на допрос и пристал к Мохову. Мохов наорал много лишнего, но главное Милованов услышал. Полонский уходит из бизнеса, шоу заканчивается. Тогда он уходит со службы и садится у него на лестнице, приготовив хлороформ, где его и заметила хозяйка Роберта. Как Милованов проник в квартиру?
— Полонский не запер за собой дверь. Прикрыл, и все. — Гуров покачал головой. Все оказалось так просто. — Есть такие люди, дело у них всегда быстрее мысли. Он решил, что безопасность Насти важнее, чем его, и рванул с места, как гоночный болид, не задумавшись ни на секунду. И вещи мог позволить себе купить новые, уже на месте. Вернулся, скорее всего, за документами и за деньгами. Милованов зажал ему рот. Они упали, разбили тарелку. Потом Милованов вывел, практически вытащил его на улицу.
— Учитывая вонь наверху, хлороформа плеснул он щедро и отключить хотел надолго. Прошло уже… При самом лучшем раскладе больше шести часов. — Виктор прикинул что-то в уме и посмотрел на Гурова: — Если Полонский до сих пор жив, он уже в сознании. Думай, полковник. Куда и зачем Милованов мог его повести.
— И на чем. Из управления в тот раз мы с ним ехали на трамвае, у Толика была машина?
Виктор вскинул на него глаза и недобро усмехнулся.
— А он еще и застенчивый, наш маньяк. Есть у него машина. Древний «Москвич», ведро с гайками. Цвета поганого, будто белое яйцо стухло, потрескалось, а потом снова стухло. Он, наверное, принял тебя за солидного человека, Лев, и не захотел при тебе свою недобитую ласточку афишировать. Таких не останавливают за превышение скорости, потому что не в состоянии они скорость превысить…
— Хорошо, машина у него была. И время было. Будем рассматривать самый худший вариант. — Гуров бросил взгляд на телефон Вити, торчащий из кармана. Тот поднес его к
