class="p1">Въезд в ворота монастыря можно было смело назвать эпическим. В другое время Гуров бы остановился поснимать. А Крячко наверняка бы попробовал забраться на уцелевшую створку высоких ворот и был бы упорен, несмотря на риск свернуть себе шею. Сейчас, в темноте и колеблемых ветром тенях подлеска, полуразрушенные стены навевали воспоминания об историях о призраках и заточенных на чердаках свихнувшихся родственниках. Гранд по сохранению наследия онейский монастырь не взял, администрация от реставрации исторического памятника открестилась. В начале двухтысячных какие-то дельцы хотели из убежища люда божьего сделать казино, лихо состряпали проект и даже взялись за ремонт и строительство. Но, как водится, то ли подвело финансирование, то ли посреди процесса ребята поняли, что в порядок приводить придется не только монастырский комплекс, но и дорогу к нему, и признали проект нерентабельным. Так и висел он на балансе города мертвым грузом. Возможно, именно поэтому Аджей, превращавший все, к чему прикасался, в предмет культа, увидев громоздкие каменные строения в окружении крепостной стены, загорелся дать монастырю второй шанс.
Была у Полонского мечта сделать из этого места культурную достопримечательность или нет, но прямо сейчас в свете фар Гуров видел лишь изрытую тяжелой техникой землю, горы мусора и полуразрушенные строения с темными провалами окон.
— Выходим, — тихо произнес Сизый, открывая дверь. — Машину придется здесь оставить, если уезжать придется быстро, не выберемся оттуда, я рисковать не стану.
Осторожно ступая и подсвечивая под ноги телефонами, они вошли на территорию монастыря. В голову пришла мысль, имеет ли смысл разделяться ради поисков. Ведь если кто-то из них сломает ногу в этой темноте… Гуров не успел додумать, что было бы, когда заметил на уровне второго этажа, на остром осколке стекла в окне, оранжевый отсвет. В ту же секунду Витя указал на него рукой, а после кивнул в сторону, где между кучами и ямами можно было обойти постройки вдоль стены.
Гуров увидел начало картины на боку высокой, плавно обегающей монастырь стены задолго до того, как заметил костер, горящий за поворотом. Насколько он помнил, ни на одной из своих картин Аджей не писал крыльев, которыми наградила его молва. Он-то точно знал, что на ангела непохож. Но, может, светлая грусть от скорого, неожиданного расставания с публикой, со вспышками камер и прямыми эфирами, сыграли с воображением художника шутку? И он решил своей фантазии не противиться. Распростертое по стене крыло было огромным и каким угодно, только не белым. Каждое перо его было выписано отдельно, и каждое несло на себе отпечаток воспоминания — серые окна детдома и ряды одинаковых алюминиевых мисок с кашей, зеленая листва, облитая бликами весеннего солнца. Первые синяки и вспыхнувшее нежным румянцем лицо девочки со смущенной улыбкой и опущенными ресницами, лет двенадцати. Красные фонари на пустынных городских улицах и вспухшие синие вены на бледных руках. Одинокая рюмка водки и десятки лиц у трапа самолета — восторженные, плачущие, счастливые. И много, много чего еще. Если там, дальше, есть второе крыло, то никакой камере с самой крутой панорамой этого не охватить. Это полотно создавалось без мыслей о том, как его будут умещать в снимки.
Гуров и Сизый шли не таясь, лишь Витя держался чуть поодаль, в тени. Подкрадываться не имело смысла. Так они и увидели костер, на том месте, где по замыслу между двумя крыльями должен был стоять человек. На месте силуэта, который уже никому не суждено увидеть, теперь красовалось влажное пятно свежей, любовно выглаженной штукатурки, шире и на голову выше Гурова. На высоте груди из шва между кирпичей торчала крупная рукоять ножа с уходящим вглубь стены лезвием, несколько свободных сантиметров золотились в свете костра.
Толик, сидевший у костра на корточках, поднялся на ноги и мягко, как на плечо друга, положил ладонь на костяную рукоять.
— Здравствуйте, — голос Толика был спокоен и бесплотен, точно такой же, каким он разговаривал всегда, на работе и в клубе. — Вы рано. Но это ничего, мы уже почти попрощались.
За спиной Гурова раздался негромкий электронный писк. Это Виктор вызывал подкрепление и «Скорую». Он шептал в трубку, осторожно хрустя гравием и отходя в тень. Расклад сил был предельно ясен и им, и Милованову. Аджей еще жив, если только Толик не беседовал по привычке с собственным воображением. Неизвестно, как проникает к заложнику воздух, и неизвестна длина лезвия, вошедшая в его тело, но он еще дышит. Фотограф не придает никакого значения собственному будущему, но всерьез намерен пленника убить. А значит, все будет зависеть от того, насколько они смогут протянуть время.
— Здравствуй, Толик. — Гуров слышал собственный голос будто со стороны. Доброжелательный и неожиданно сиплый, наверное, от дыма. Он припомнил, как в самом начале их знакомства Витя говорил, что «только так говорить с ним и можно, сперва хвалить, а потом понемногу, без нажима, спрашивать. Как с ребенком». Вот только не бывает среди детей маньяков и убийц. — Рад, что вы поговорили по душам, ты так этого ждал. О чем шел разговор?
«Что я несу? — пульс стучал в висках так, будто безумный колокол, подвешенный у темени, трясся в неподвижной голове, лупил острыми краями по тонким косточкам. — Нужно протянуть время. Нужно… Отвлечь, занять этого урода разговором, а тем временем Витя обойдет развалины и нападет на него со спины. Наши будут добираться около часа. Не меньше. Да и появление команды с мигалками нестабильного психа растревожит. Может быть, Аджей отделается головной болью. А может, он кровью истекает сейчас. Нужно действовать». Гуров встряхнул кисть опущенной руки, как будто хотел оживить от немоты. И когда поглядевший на нее Милованов снова поднял взгляд, незаметно покрутил указательным пальцем, надеясь, что Виктор его поймет. Сделал пару шагов в сторону, заслоняя напарника и переключая внимание Толика на себя. Разговаривать так разговаривать, хвалить значит хвалить.
— Это впечатляет, Анатолий. Как у тебя фантазии хватило только увидеть в этой стене заготовку под… Такое. — Он оглянулся, будто окидывая взглядом живописное полотно. — Ты, наверное, и помогал Аджею здесь, а?
— Не помогал!
Это было неожиданно и так громко, что Гуров вздрогнул. Милованов взвизгнул, тонко, по-девчачьи, два слова осколками эха рассыпались по руинам.
— Почему же? Разве это не ваша общая работа?
— Я тоже так думал! — всегдашнее спокойствие покинуло Милованова. Он говорил, все больше распаляясь и сжимая крепче рукоять ножа. Откашлялся, видимо. Взяв себя в руки, продолжил: — Я, как только увидел эту стену, понял, что она для него. Для ангела. Больше никто не сотворит чудо, не вдохнет в старые стены жизнь!..
Гуров вопросительно поднял брови и даже сочувственно покивал, приглашая продолжать. Давно у Толика не было
