Отгуляла шумная свадьба, а утром молодая жена проснулась безработной.
Она как бы утратила статус матери-одиночки, и ее моментально вышибли из театра. Кирилл официально ребенка не усыновлял, и со стороны администрации увольнение было чистым произволом. Любка решила судиться.
Прознав о таком решении, завтруппой — тщедушный старикан с реденькими седыми волосиками на макушке и ехидно бегающими глазками — пригласил ее в кабинет для приватной беседы. Ласково заглядывая ей в глаза, Радий Афанасьевич достал из ящика стола тоненькую синюю папку и протянул ее Любане. Развязав веревочные тесемки, Любка раскрыла картонную обложку. В ней было всего два листочка. Но эти листочки вполне тянули на «волчий билет». На одном из них были выписаны все ее опоздания за два года, настоящие и мнимые, но проверить, доказать что-либо, а тем более опровергнуть было практически невозможно. На другом листке был составлен подробный отчет о ее непристойном поведении на организованной ею же пьянке по случаю сдачи спектакля «Завтра была война…».
Любаня побледнела и поняла, что ее загнали в угол.
— Не хочешь по сокращению, уволим по статье. Выбирай, — все так же ласково улыбался завтруппой, щерясь гнилым ртом.
Любаня не стала спорить, собрала свои вещи и покинула театр навсегда.
Кирилл был сражен этим известием. Рухнула часть его грандиозного плана. Он полагал, что по окончании института Любанька составит ему протекцию и его возьмут в штат знаменитого академического театра. А уж потом, со своей красотой и талантом, он, конечно, там не пропадет, его сразу заметят, и все пойдет как по маслу. Но такой поворот в сторону от ворот облюбованного им теплого местечка его никак не устраивал.
И он затаил обиду и раздражение на ни в чем не повинную Любаньку, которой и так было несладко. Она в полном отчаянии еще потыркалась в другие труппы, но ответ был всюду один — штаты переполнены, мест нет.
Кирилла вдруг стало бесить в ней все то, что раньше так ему нравилось, — как она ест, как ходит вразвалку этакой утицей, как похрапывает во сне. А от ее звонкого, веселого голоса, напоминавшего пионерский горн, он был готов мчаться из дому без оглядки.
Но никуда он, конечно, не бежал, а, стиснув зубы, терпел. Не такой он был дурак, чтобы вернуться в раздолбанную общагу и лишиться московской прописки. Кирилл держал себя в руках и старался не подавать виду, что уютное семейное гнездо стало для него местом кормежки и ночлега. Домой он возвращался вовремя, в свободные минуты гулял с сопляком Коляном, который раздражал его безмерно, выносил помойное ведро и целовал жену в щеку. Вот только спать с ней он стал все реже и реже, ссылаясь на усталость.
Но и зачахнуть во цвете лет он не желал и изредка устраивал себе «праздники души».
Ничего не подозревающая Любанька свято верила, что он уезжает с однокурсниками на два-три дня с шефскими концертами в какой-нибудь Александров, Суздаль или Кострому.
Она честно пекла ему в дорогу пироги и заботливо засовывала в сумку бутылочку водки.
А Кирилл, не будь дураком, заваливался к Любанькиной подружке Аришке Прокопьевой, веснушчатой рыжей бестии, с которой познакомился и целовался взасос на лестнице на своей же собственной свадьбе.
Не вылезая из постели, они пили Любанькину водку, закусывали ее пышными пирогами и весело подтрунивали над несчастной жертвой коварного обмана. Поначалу Кирилл строил некие планы в отношении Аришки, намекая на совместную жизнь и совместное творчество в прославленном коллективе. Но Аришка была баба не промах и быстренько поставила любовника на место, доходчиво объяснив ему, что придерживается железного принципа — не путать личную жизнь с профессиональной. А его туманные обещания насчет женитьбы ей были и вовсе не интересны, так как она оказалась уже замужем за пожилым фирмачом — югославом. Муж должен был вернуться из Белграда через месяц, и любовное приключение с Кириллом она расценивала как каникулы. Кирилл был уязвлен. Но бросить ее он не успел — Аришка сама выставила надоевшего поклонника. И тогда он вернулся на круги своя — опять стал наведываться в общагу к веселым, разухабистым девицам.
Спустя полгода, когда закончились Любкины скудные сбережения, начались лишения.
Кирилл продолжал учиться на третьем курсе того же театрального института, который кончила и Любаня. У него были проблемы с успеваемостью, и стипендию он получал нерегулярно. Правда, иногда, проклиная семейную жизнь, он разгружал ящики с овощами в соседнем магазине, но этого явно было недостаточно. Любанька занималась хозяйством, крутилась как могла, экономила из последних сил. Даже вставила разогнутую английскую булавку в электросчетчик, чтобы не платить за электричество. Но Колян потихоньку подрастал, и вместе с ним росли расходы.
Можно, конечно, было бы сниматься в массовках по три рубля за смену, но гордость дипломированной артистки ей этого не позволяла. Да и с ее ставкой — восемь рублей за съемочный день — ее все равно не взяли бы, даже если бы она и захотела. И, как назло, никто не звонил и ничего ей не предлагал — ни ролей, ни эпизодов, ни даже групповки. Словно бы она эмигрировала или умерла.
Необходимо было немедленно что-то предпринимать. И тут случилось нечто непредвиденное. Галка Белякова, бывшая Любанькина подружка по театру, пригласила ее с Кириллом на свою свадьбу в ресторан «Прага». Она выходила замуж за знаменитого кинорежиссера, который десять лет назад снял ее в первой роли, принесшей ей всесоюзную славу, и от которого она имела годовалого сына.
У Кирилла мгновенно созрел план. Любанька не упиралась и сдуру согласилась принять активное участие.
В течение недели она упорно тренировалась, вспоминая институтские занятия на память физических действий. Любаня восстанавливала свой этюд второго курса, когда она изображала вокзальную воровку-карманницу. Тогда ей необходимо было получить зачет, и она готовилась весьма тщательно — целый день проболталась на Казанском вокзале, наблюдая за яркими типажами — опустившимися личностями, подмечая красочки и характеры местной публики. Более того, она познакомилась с двумя симпатичными молодыми милиционерами, находившимися в наряде. Как только по рации сообщили о задержании воровки, она прогулялась с ребятами в отделение милиции. Она предъявила свой студенческий билет, поведала о своем задании и, белозубо улыбнувшись, своими ямочками на щеках в мгновение ока расположила к себе пожилого капитана. Он позволил ей побеседовать с задержанной, и Любка сразу въехала в ее лексикон и «отвязанную» пластику. Но этого ей было мало. И она «достала» капитана расспросами о том, как именно происходит сама кража. Подпав под обаяние молодой артистки, капитан, шутя, раскрыл ей некоторые секреты воровской технологии, и, посмеиваясь сквозь пшеничные усы, взял с нее обещание никогда не применять эти знания на практике. Любка заливисто хохотала, давала «честное пионерское слово» и пригласила все отделение на студенческий спектакль.
Она получила свой «зачет» и уже на следующий день забыла и о технологии, и о добродушном капитане, и о данном ему слове.
И вот спустя пять лет она с азартом вспоминала тот свой этюд и отрабатывала на Кирилле «память физических действий». Кирилл муштровал ее каждый день. В последнюю ночь перед «делом» гонял ее до пяти утра и, только когда он понял, что у Любки все получается лихо, позволил ей передохнуть, и они легли спать.
Сначала было страшно. Трясущимися руками Любка всучила Галке роскошный букет, купленный на последние деньги, расцеловалась с ней и, несмотря на легкую панику, игриво подмигнула жениху-кинорежиссеру. Инстинкт артистки взял верх.
Шумной толпой гости просачивались в зал. Галка махнула Любане рукой, приглашая сесть поближе. Любка радостно кивнула ей и стала продираться вперед. Но Кирилл одернул ее за рукав, они замешкались, пропуская людей, и оказались в самом конце длинного стола.
После трех официальных тостов Кирилл принялся деликатно ухаживать за соседкой справа — одинокой очаровательной дамой лет тридцати, критикессой известного журнала о кино. Любка сидела слева от мужа и делала вид, что едва знакома с ним. Она молча уткнулась в тарелку и уплетала все подряд, что подкладывал ей на тарелку ее импозантный и не в меру болтливый сосед. Слава богу, он не приставал лично к ней, организовав на этой «галерке», удаленной от молодоженов, отдельный праздник жизни.
Кирилл не на шутку увлекся первой жертвой, через час она так самозабвенно целовалась с ним, что ничего не заметила. Любке было не до ревности. Улучив момент, она ловко запустила пальцы в висевшую на спинке стула сумочку и незаметно извлекла из нее кошелек. Под скатертью вытащила из него деньги и засунула их под резинку чулка. Затем она перевела дух и сбросила опустошенный кошелек под стол, откинув его ногой как можно дальше. Извинившись перед критикессой, Кирилл отправился в сортир. Минут через пять после его ухода Любаня пошла прощаться с Галкой. Галка расстроилась, кинорежиссер, глядя на нее заинтересованным, профессиональным взглядом с прищуром, тоже просил ее остаться. Но этот шанс, который, может быть, и был настоящим, Любаня использовать не могла. «Котлета» жгла ей ляжку, грязное дело было сделано, с каждой минутой риск разоблачения увеличивался, и, сославшись на маленького сына, Любка с тяжелым сердцем вышла на улицу. Там ее ждал Кирилл. Дома они подсчитали бабки. Дама оказалась девушкой не бедной. Худенькая пачка, вытащенная Любкой из ее кошелька, состояла из стодолларовых банкнот. Навар составил полугодовую Любанькину зарплату в театре. На этом решили остановиться, но…
