надежным, нежели гипотетическая автоавария. Кто мог знать, что господин Салаватов… — Кокетливый взгляд в сторону Тимура, — вернется? Марек струсил, мне пришлось самой выкручиваться. Вы не представляете, как обидно отступать в шаге от цели! Я не знала, плакать или смеяться: наша жертва оказалась не такой легкой добычей, она снова сумела выкрутиться, а меня едва не поймали на месте преступления.
Николай очнулся ото сна на рассвете, небо за окном из чернильно-черного стало красным, и сон ушел, испугавшись этого неба, раскрашенного кровью. Дальше все проходило быстро и как-то буднично. Охрана принесла горячей воды, чистую одежду, о которой — злая ирония, не иначе, — позаботилась Наталья, завтрак.
Камушевский поел с аппетитом, а вот Аполлону Бенедиктовичу кусок поперек горла стал.
— Ну, прощайте. — Николай по-дружески обнял Палевича. — Скажите, что я не струсил, ладно?
— Скажу.
— Спасибо. И… — Камушевский отмахнулся от охранников, попытавшихся поддержать барина под локоток — в поддержке он не нуждался, гордый слишком. — И еще! Я ее прощаю, скажите?
— Скажу.
— Ее, но не вас. У вас-то, в отличие от меня, выбор был! Вы-то могли поступить иначе, могли остановить ее, и мне могли поверить, поэтому… — Один из охранником потянул Николая за рукав, но Камушевский лишь отмахнулся. Ему очень нужно было успеть сказать, а там он сам пойдет, без помощи охраны, он же не трус, в самом-то деле!
— Поэтому я вас проклинаю! Вас и весь ваш род!
Аполлон Бенедиктович поразился не столько самому проклятью, сколько сумасшедшей улыбке Камушевского, и огню в серых глазах, будто бы сама душа Николая воспылавши праведным гневом, вопила о справедливости. Охрана, отступив к двери камеры, взяла ружья наизготовку.
— Вы, ставши на страже закона и справедливости, этот самый закон предали, вы, зная, что я невиновен, отправили меня на эшафот. Думаете, она будет вас любить? Да она поступит с вами так же, как с Олегом, Янушем, Юзефом и мной. Скоро свидимся, Аполлон Бенедиктович, там, на небе. А детям вашим… Пусть они тоже попытаются свою невиновность доказать, и, если кому удастся, то значит так тому и быть. Значит, я и вас простил. — Николай повернулся к охранникам. — Ну что, господа, идем, время-то уж позднее, не хорошо на собственную казнь-то опаздывать.
— Какую невиновность? — Спрашивая Николая, Аполлон Бенедиктович чувствовал себя на редкость глупо. Господи. Да он же не верит в проклятия, и детей-то у него нету.
— Да хоть какую. — Весело отозвался Камушевский, — бывает, что и за малым грехом наказание большое.
Николай Камушевский не струсил, быстрым шагом, словно спешил умереть, взошел на эшафот, с той же улыбкой счастливого безумца поклонился присутствующим…
Он умер быстро — Аполлон Бенедиктович наблюдал за казнью издали, и после тысячу раз проклинал себя за то, что не уехал еще вечером и за то, что вообще явился сюда. Хотя теперь он мог засвидетельствовать перед кем угодно: Господом, Сатаной или людьми, что порой бывают хуже самого Диавола, что Николай Камушевский не струсил. Не отступил, не плакал, не висел беспомощной тряпкой на руках охраны. Он даже от мешка, который на голову одевали, отказался, и, несмотря на то, что сие являлось нарушением заведенного порядку, палач не стал натягивать мешок силой.
Вот веревка легла на шею, и Николай нервно мотнул головой. Палач затянул петля, поправил узел, спросил что-то — из-за расстояния Аполлон Бенедиктович не слышал слов, только видел, как шевелятся губы — а Николай ответил. Дальше быстро: хмурый человек в мятом костюме зачитывает приговор — опять же до Палевича не долетело ни звука. А потом взмах рукой и тело падает вниз.
Аполлон Бенедиктович перекрестился, пусть суд Божий, ежели таковой есть, будет милостивее к этому мальчишке, нежели суд людской.
Спаси и сохрани душу его.
Пора возвращаться домой.
Тимур
Салаватов готов был поклясться, что в тот день, когда он вернулся, чтобы отдать сумочку, Ника находилась в квартире одна. Он бы заметил присутствие другого человека. Или не заметил? Он четко помнит открытую дверь, знакомый до боли запах «Черной магии», страх, холодной ящерицей скользнувший вниз по позвоночнику, и Нику, которая пыталась выпрыгнуть с балкона.
Так. Стоп. Балкон в комнате, с коридора его не видно. Значит, он прошел в комнату? Выходит, что прошел. Прошел, но не запомнил. И на кухню он не заглядывал. То есть, Соня имела все шансы тихо убраться из квартиры, пока она приводил в сознание Нику.
Стоило опоздать на минуту. Всего на одну минуту и…
— И все. — Печально заметила Сущность.
— И все. — Согласился Салаватов. Он сам не заметил, что сказал это вслух, а Соня, услышав, удивилась.
— Почему все? Еще не все, но уже немного осталось. Следующим пунктом пришлось убрать Шныря.
— Почему?
— После просмотра кассеты, господин Салаватов непременно захотел бы пообщаться со Шнырем поближе. Неудачная попытка вывела игру на совершенно новый уровень. Я правильно рассчитала, что Салаватов станет копать, и боялась, как бы он не докопался до чего-нибудь существенного. Убрать Шныря было легко: после укола он отрубался, ничего не стоило ввести еще одну дозу. Окурок на промасленной тряпке — вот вам и пожар, это чтобы наверняка.
— Зачем ты дала Викин адрес?
— Чтобы ты ее нашел. Не понимаешь? Вика — сумасшедшая, шизофреничка, влюбленная в Лару, похожая на Лару, ненавидящая младшую Ларину сестру. Идеальный объект. Признайся, ты же решил, что нашел источник всех бед? Обрадовался, верно?
— Верно. — Не слишком радостно подтвердил Салаватов. Собственная тупость убивала.
— Вот и я решила, что обрадуешься, может даже, угомонишься на радостях. И Ника немного успокоится. Для меня Вика не представляла интереса, для тебя, впрочем, тоже. Больница, куда ее определила сестра, кстати, с подачи Марека — хоть на что-то да сгодился, место надежное, посторонних туда не пускают. А, если и пустят, то кто поверит шизофреничке, которая уверена, что о мести ей рассказал ангел, посланный Ларой? Я бы не поверила. И ты бы не поверил. Таким образом, я уладила сразу несколько проблем: во-первых, убрала со сцены свидетеля, во-вторых, позволила господину Салаватову думать, будто он раскрыл «заговор», в-третьих, усыпила бдительность моей дорогой родственницы, доказательством чему стал ее переезд на собственную жилплощадь. Одновременно в голову пришла еще одна хорошая идея.
— Ну и стерва! — Восхитилась Сущность. — И коленки у нее ничего, аппетитные.
Тимур отвел глаза, стало стыдно: ему про убийство рассказывают, а он на коленки пялится. В голову моментально пришел знаменитый эпизод из «Основного инстинкта». А Сущность, пожалуй, права. Прав. Соня — порядочная стерва, и той, другой, из фильма, сто очков
