— Иными словами, грипп он перенес в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, то есть до заключения договора, но в анкете это заболевание указано не было.
— Совершенно верно.
— Скажите, мистер Пеллрод, можете ли вы, на основании своего колоссального опыта работы в страховой компании, припомнить хотя бы один случай, когда перенесенный грипп привел бы через пять лет к заболеванию лейкемией?
Ответ на этот вопрос абсолютно очевиден, и тем не менее Пеллрод не может заставить себя его дать.
— Я не уверен, — блеет он.
— Означает ли это «нет»?
— Да, это означает «нет».
— То есть, грипп никакого отношения к последующему заболеванию лейкемией не имел?
— Да.
— Таким образом, в этом письме вы намеренно солгали?
Ясное дело — тогда он солгал, но, не признав это сейчас, он соврет снова. Теперь уже в присутствии присяжных. Пеллрод загнан в угол, но Драммонд успел с ним поработать.
— Это письмо было ошибкой, — выдавливает Пеллрод.
— Ошибкой или ложью?
— Ошибкой.
— Но эта ошибка ускорила кончину Донни Рэя Блейка?
— Протестую! — выкрикивает с места Драммонд.
Киплер на мгновение призадумывается. Я ожидал протеста со стороны Драммонда, и настраиваюсь на то, что он будет принят. Но его честь считает иначе.
— Протест отклонен. Отвечайте на вопрос.
— Я хочу опротестовать всю эту цепь рассуждений, — гневно заявляет Драммонд.
— Это будет отмечено в протоколе. Прошу вас, мистер Пеллрод, отвечайте на вопрос.
— Это была ошибка, вот все, что я могу сказать.
— Но не сознательная ложь?
— Нет.
— А как насчет ваших показаний здесь? Есть в них ошибки или лживые сведения?
— Нет.
Я оборачиваюсь, указываю на Дот Блейк, затем смотрю на свидетеля.
— Скажите, мистер Пеллрод, можете ли вы как старший инспектор по рассмотрению заявлений, положа руку на сердце, посмотреть в глаза миссис Блейк и сказать ей, что ваша компания обошлась с Донни Рэем по всей справедливости? Можете?
Пеллрод мнется, дергается, хмурит брови и вопросительно косится на Драммонда. Затем прокашливается и, строя из себя обиженного, цедит:
— По-моему, я вовсе не обязан отвечать на этот вопрос.
— Большое спасибо. У меня все.
Я укладываюсь менее чем в пять минут, и защитники растерянно переглядываются. Они рассчитывали, что весь сегодняшний день мы провозимся с Рейски, а Пеллрода отложим на завтра. Но меня эти паяцы не интересуют. Мне не терпится услышать вердикт присяжных.
Киплер возвещает о двухчасовом перерыве на ланч. Я отзываю Лео в сторонку и вручаю ему список из шести фамилий людей, которых хочу привлечь в качестве дополнительных свидетелей.
— Это ещё что за чертовщина? — удивляется он.
— Шестеро врачей, все из Мемфиса, которые готовы выступить, если вы вызовете своего шарлатана. — Уолтер Корд просто осатанел, узнав о том, что Драммонд собирается доказывать, будто операции по трансплантации костного мозга находятся ещё в стадии разработки. И он накрутил своих коллег и друзей, которые теперь тоже рвутся в бой.
— Он вовсе не шарлатан, — уязвленно возражает Драммонд.
— Пусть тогда знахарь, — уступаю я. — Как бы то ни было, он просто шаман, и вдобавок из Нью-Йорка. А у меня здесь полдюжины горячих местных парней. Валяйте — зовите его. Славная драчка получится.
— Ваши свидетели не внесены в предварительные списки. Это нечестно.
— Это свидетели, привлеченные для дачи контрдоказательств. Впрочем, можете пожаловаться на меня судье.
И я испаряюсь, оставляя его с разинутым ртом.
* * *
Ланч уже позади, но судья ещё не успел объявить о начале следующего заседания, и я останавливаюсь перекинуться несколькими словами с доктором Уолтером Кордом и двумя из его коллег. Доктор Милтон Джиффи, драммондовский знахарь, одиноко восседает в первом ряду позади стола защиты. Адвокаты уже рассаживаются, начиная готовиться к вечернему заседанию, когда я подзываю Драммонда и представляю ему соратников Корда. Драммонду, определенно, не по себе. Чувствуется, что он нервничает. Все трое медиков устраиваются за моей спиной. Пятеро стряпчих из «Трень-Брень» буквально пожирают их глазами.
Вводят присяжных, и Драммонд вызывает своего следующего свидетеля. Это Джек Андерхолл. Он присягает, усаживается и смотрит на присяжных с улыбкой слабоумного. Я не понимаю, на что рассчитывает Драммонд. После трехдневного спектакля, разыгрывавшегося на глазах у жюри, верить Андерхоллу может разве только помешанный.
Впрочем, карты Драммонда открываются сразу. Он ставит на попытку развенчания показаний Джеки Леманчик. Все её показания — полное вранье. Она солгала, что получила десять тысяч долларов в качестве отступного. Она солгала про тайное соглашение, потому что никакого соглашения и в помине не было. Все её россказни про существование тайных схем — отъявленная ложь. Сексуальные связи с начальниками — бред сивой кобылы. И даже отказ компании выплатить ей страховку — чистейший воды вымысел. Если поначалу в голосе Андерхолла можно было услышать хотя бы тень сочувствия, то сейчас он просто звенит от негодования и желания свести с обидчицей счеты. Невозможно, казалось бы, с улыбкой поливать человека грязью, но Андерхоллу это удается.
Ход это дерзкий и рискованный. Поразительно, что служащий корпорации, неоднократно пойманной на вранье и подлоге, позволяет себе обвинять кого-то во лжи. Должно быть, они решили, что данный суд имеет для компании куда большее значение, нежели любые последующие иски, которые собирается подать Джеки. Похоже, Драммонд ради стремления навести тень на плетень не боится даже окончательно восстановить против своей стороны присяжных. Либо считает, что, опорочив молодую женщину, которой в зале нет и которая не в состоянии оправдаться, особо ничем не рискует.
По словам Андерхолла, работала Джеки из рук вон плохо. Частенько прикладывалась к бутылке и не ладила с большинством сослуживцев. Вот и пришлось принять меры. Дабы не портить послужной список, ей предложили уйти по собственному желанию. А предстоящий допрос тут совершенно ни причем, как и вся эта мышиная возня с делом Блейков.
Допрос Андерхолла рекордно скоротечен. Драммонд надеется, что хоть этот свидетель покинет зал без нанесения существенного урона и без того подмоченной репутации «Прекрасного дара жизни». От меня тут мало что зависит, и остается лишь надеяться, что присяжные презирают его так же, как и я. Вдобавок Андерхолл — юрист, и сладить с ним непросто.
— Скажите, мистер Андерхолл, — вежливо начинаю я, — принято ли в вашей организации заводить личные дела на сотрудников?
— Да.
— И у Джеки Леманчик имелось личное дело?
— Да.
— Оно у вас с собой? Изчезла
— Нет, сэр.
— А где оно?
— Наверное, в архивах компании.
— В Кливленде?
— Да.
— Значит мы не можем с ним ознакомиться?
— Естественно, раз у меня его нет. Никто не сказал мне, чтобы я захватил его с собой.
— Скажите, туда заносятся сведения о достижениях по службе и тому подобное?
— Да, конечно.
— А сведения о выговорах, о повышении или понижении в должности, переводе на другое место?
— Да.
— Значит в личном деле Джеки эти данные тоже есть?
— Наверное.
— А фигурирует ли в её личном деле письмо с просьбой об увольнении?
— Да.
— Но только нам придется в этом поверить вам на слово, не так ли?
— Никто не сказал мне, мистер Бейлор, чтобы я захватил с собой эти бумажки, — сварливо отвечает Андерхолл.
Я сверяюсь со своими записями и слегка прокашливаюсь.
— Скажите, мистер Андерхолл, есть ли у вас копия соглашения, которое Джеки подписала в обмен на наличные деньги и обещание держать язык за зубами?
— Вы, видимо, туговаты на ухо.
— В каком смысле?
— Я ведь уже сказал — никакого соглашения и в помине не было.
— То есть, оно не существует?
Андерхолл выразительно трясет головой.
— Да, и никогда не существовало. Все это — вранье от начала и до конца.
Я прикидываюсь изумленным и медленно шествую к своему столу, на котором разбросаны всякие бумаги. Нахожу нужную, неспешно пробегаю её глазами и возвращаюсь к возвышению, на котором сидит свидетель. Андерхолл цепенеет и затравленно смотрит на Драммонда, который не сводит глаз с бумаги в моей руке. Все, конечно же, вспоминают про сцену с разделом «Ю»! Снова штучки Бейлора! Он отыскал спрятанные документы и подловил нас на очередном вранье.
— А ведь Джеки Леманчик подробно рассказала, какую именно бумагу её заставили подписать. Или вы позабыли её показания? — Я выразительно потрясаю бумажкой в воздухе.
— Я помню её показания, — говорит Андерхолл дребезжащим тенором. Слова его звучат натянуто.
