концы с концами на наши стипендии, а незадолго до окончания колледжей и сыграли свадебку. Через девять долгих месяцев, будто бы ровно на день рождения, она подарила мне
чудо, которое вынудила назвать Уильямом. И я уверен, помяните мое слово: имя Уильям Камплоу еще зазвучит в научных кругах! Невероятно смышленый образованный парниша. Упертый, правда, — весь в меня! Хочу, значит, людей спасать, и вот попробуй возрази ему… Ой, я ж не рассказал. Уж и не помню почему, но я прошел ускоренную подготовку на военного фельдшера — очень приятные условия там были, да и это все по мне как-то, знаете. Так вот сначала Уилл хотел по моим,
полумедицинским стопам, так сказать. Полгода разговаривал с ним — и впустую. Но стоило как-то раз Мэри разрыдаться, мол, что ей достаточно было переживаний за одного своего мужчину, и все…
— Ох, женские слезы и впрямь творят чудеса, — меланхолично сказал Отто.
— Вот-вот, отцы же не переживают! Мы же, как известно, поголовно все черствые сухари! Ладно, грех таить, что, хоть и отговаривал его, а все-таки жуть как гордился. От как мы с ним — из рода фермеров да в интеллигенцию! Благо, он пошел в общую медицину. Будет сидеть в теплом кабинете, а не кататься по миру, как я… Ох где я только не бывал, наверное, во всех горячих точках: Вьетнам, Югославия, Афганистан, Иран, Сирия… Радует одно: я спасаю, а не убиваю. Исправляю весь этот ужас глупых войн! И мой рост, моя сила здорово меня выручали. Никто еще не носил на себе по два бойца за раз! Однажды, конечно, мне пришлось ох как несладко… Еще чуть-чуть, и Мэри могла бы рассчитывать на приличное пособие для жен погибших героев.
— После этого ты хромаешь, Роберт?
— Ты как всегда очень проницателен, Гилберт. Да уж, прострелили мне правый тазобедренный сустав, еще и попали прямо в бедренную артерию… А она ж размером с ваши мизинцы. Короче, страшное дело! И тут понимаешь, как хорошо, что можно просто взять и согнуть ногу. Меня-то вытащили из огня и еле довезли до госпиталя, но сустав все-таки пришлось протезировать, это значит…
Когда он начал описывать операцию, не скупясь на подробности, Отто, не переносивший ни вида, ни мысли о крови, побледнел и попросил прекратить. Я поддержал протест, поскольку все еще трапезничал и не желал слышать подобные вещи за столом. Роберт наскоро извинился и сменил тему на более приемлемые случаи из практики, невольно используя множество терминов, обыденных для него, как для нас названия садовых инструментов. После случая с ранением он не участвовал в серьезных боях, а ухаживал за больными в военном госпитале.
— Выпьем же за интеллигентный род Камплоу: за меня, Мэри и Ульяима. — Роберт вытянул руку с пивным бокалом, мы одновременно стукнулись краями, после чего тот выпил одним разом две трети емкости. — Ох, что-то у меня горло пересохло от долгого рассказа. Выговорился — и с нетерпеньем жду ваши истории… Твоя очередь, Отто! Как там на писательском фронте?
— Затишье: ни одного выстрела… Ах какой же из меня творец, если я позволяю себе писательские простои! Не могу придумать ничего стоящего.
— А знаешь что… Напиши книгу о нас, про эту встречу. Разве что завернешь сюжет в обертку приключений, да… «Четыре товарища» будет называться.
— Ох, Роберт, книга не так пишется — во всяком случае, хорошая книга. Да и знать бы, что это значит: хорошая книга?.. По окончанию факультета журналистики во мне клубились мириады амбиций. И журнал, в котором я проработал следующие десять лет, только подпитывал их. С каждым годом растущее эго твердило: «Ты можешь больше, чем писать колонку о литературе. Ты можешь сам однажды попасть на страницы этого журнала и истории литературы». Сначала мне нравилось, и я мнил себя великим писателем, ставил вровень со Стивенсоном, Диккенсоном и Стокером. Или с Толкиным и Брэдбери, если брать современнее и ближе по духу. Недавно я пролистал свой первый роман… Ох как же там все плохо: странная идея, не менее сомнительный, беспорядочный сюжет, герои прописаны из ряда вон отвратительно, а описания — стыд и срам. Разве что диалоги мне понравились, живые… Но чем больше я пишу, тем больше мне кажется, что писатель из меня ничтожный. Чистой воды беллетрист. Дилетант.
— Что за глупости! — крикнул Роберт. — Посуди сам, дружище, стали бы какого-то неумеху печатать в крупных изданиях по всему миру? Да еще и тиражом в десятки тысяч экземпляров! А переводить на несколько языков?
— Увы, да, такое часто происходит…
— Может быть… но не девять раз подряд за десять лет.
— Роберт, ты умеешь удивить точностью цифр. Ты читал?
— Обижаешь — а как иначе! Давным-давно увидал знакомое имя в газете и сразу побежал в книжный. С тех пор слежу за выходом новых книг и в самом деле считаю их очень достойными. Все девять стоят в ряд на полочке на видном месте. А как Мэри всем хвастается, что была знакома с Отто Честером в юности и что он и ее муж учились вместе! Только ей об этом ни слова.
— Как невежливо с моей стороны… Нужно было прислать по экземпляру старым друзьям. И ты читал, Гилберт?
— Конечно.
На протяжении следующего получаса они обсуждали каждого персонажа и едва ли не каждую строчку всего упомянутого числа книг. Из нас лишь я не был знаком с творчеством Отто, отчего мне пришлось внимательно слушать рассказы других и соглашаться или даже мастерски спорить насчет того, что какой-то момент в сюжете лучше других. Оказалось, что его книги пестрили вымыслом и приключениями, а ничего философского, поучительного или уникального в них не было. Однако даже привередливый Гилберт искренне нахваливал его работы — не исключаю, что по случаю бывшей дружбы. Наш чувствительный Отто даже всплакнул, став вытирать слезы краем шарфа, и на последний вопрос о личной жизни отвечал гнусавым голосом: «Моей супругой была, есть и будет литература. Дети же — мои книги, и теперь благодаря вам я знаю: они достойные творения».
Гилберт заметно оживился, после того как обсуждал последнюю книгу около пяти минут кряду, что, скорее всего, его абсолютный рекорд. Заметив это, Роберт подвигнул рассказать о себе, и в глубине души я надеялся, что хотя бы у него жизнь сложилась менее удачным образом. Увы… все это долгое время он работал на обувной фабрике и заметно продвинулся по карьерной лестнице, а в семейной жизни у него такой же покой, как и в характере: жена и двое дочерей. Несмотря
