на привычную скудность деталей и сухость изложения, никто не мучил его уточняющими вопросами, и спустя несколько минут очередь настигла меня… Почему-то именно тогда я осознал, что мне нечего рассказать. Чем я мог удивить и похвастаться? Я работаю в небольшом кафе, с трудом собирая средний доход. С Виктимом у нас отношения идут вразлад, а достижений, какие я бы мог вспомнить, у него не было. Мне хотелось похвалить Фелицию, но после утренней ссоры я тотчас же багровел в неловкости и вряд ли выглядел бы искренне, сказав, что у нас с ней все замечательно. Наконец, я сижу в обществе школьных приятелей, о которых не вспомнил ни разу за прошедшие годы, а более них у меня никого не было.
Как никогда ранее, жизнь показалась непримечательной, серой, лишенной светлых моментов с возраста злосчастных одиннадцати лет. Почему же все так убого сложилось…
Иной сильный духом человек решился бы сказать правду, но я продолжил путь по рекам лжи и под искренним предлогом острой нужды отлучился в уборную. Конечно, никто не останавливал меня и, к тому же, Роберт вмиг нашел другую тему для разговора. Я надеялся, что после физического облечения наступит в той или иной степени и душевное, какое я бы подкрепил наспех скроенным рассказом, избегающим все неловкие и сомнительные грани жизни. Когда я возвращался к столику, то почувствовал вдруг сильнейшие спазмы предчувствия в животе, а темные тучи стали сгущаться не только в душе, но и перед глазами, словно в помещении медленно убавляли свет. Меня атаковала неведомая тревога: в страхе я задыхался, сердце обильно разливало кровь по организму, но более всего к лицу, в то время как немеющие ноги теряли силы. Было так жутко, что я повернулся назад в желании закрыться в кабинке уборной на некоторое время. Так бы и случилось, не вслушайся я, ослепленный и тугоподвижный, в неожиданную речь вокалиста:
— Дамы и господа, всем громаднейшее спасибо, что пришли сегодня! Приятно знать, что есть еще ценители старой доброй блюзовой музыки… Организаторы попросили еще раз напомнить всем правила бара, которые мы горячо поддерживаем: не устраивать драк, пить в меру, курить снаружи. И в целом, вести себя прилично — не забывайте, что в зале есть женщины и дети. Несогласным просьба перейти в бар напротив… Что ж пришло время последней песни. Вы, конечно, все ее знаете, но… сегодня нам составит компанию один очаровательный женский голос. Встречайте… Фелиция Фирдан!
Казалось, время остановилось. Я не мог вдохнуть, не чувствовал ударов сердца.
Неведомым образом мне, мертвому по медицинским критериям, все же хватило сил обернуться. Удивительная картина поразила всех: музыканты застыли в ожидании, посетители застыли с вилками и бокалами на полпути, а бармен прекратил готовку коктейля, и его стеклянная бутылка осталась накрененной. Каждый устремил взгляд в сторону сцены, позабыв о прочем и не моргая, словно в страхе упустить этот образ. В тишине туфли на каблуках звучали, точно выстрелы… Раз, два, три, четыре, пять размашистых движений бедрами, и женщина в платье цвета ночи встала на краю сцены. Ее бледно-фарфоровое лицо, румяное в щеках от волнения (и, может быть, виски) казалось искусной работой гончарного мастера, и косметически черные ресницы и алые губы заметно выделялись на нем. Глаза, лишившись толстых линз очков, сияли зеленью изумруда в свете софитов, как и золотистое кружево волос. Но платье… Облегающее и подчеркивающее каждый выступ фигуры, оно имело непристойное декольте и потому притягивало, подобно оптической системе, все томные взгляды: желанные мужские и завистливые женские.
Разве это могла быть Фелиция? (Вздор! Лишь именительное сходство… Конечно, я допускал, что в мире существует женщина с таким же именем, но шанс того, что мы встретимся в одном городе, в баре, куда я зашел по случайности душевного порыва представлялся мне близким к невозможному). Но ведь — была! Голос аккомпанировал властным движениям, выдавая множество нового, отличного, словно фальшивого. Звонкость, воля, кокетливость… Порой по ходу песни она приближалась к главному исполнителю, словно посвящая слова куплета именно ему, играла лицом и жестами, точно в театре. А эти пошлые слова и выражения: крепкий табак, феномен флирта, подачки от судьбы, жгучее танго, нежно-пьяные леди и джентельменские утехи…
В тот момент это была другая Фелиция, которой я никогда не знал.
Я очнулся на высокой протяжной ноте, завершившей под грохот аплодисментов концерт. В то время как другие участники группы складывали инструменты, этот их певец спрыгнул со сцены, подал руку Фелиции и вместе они пошли к своему столику — поразительно, как близко мы были все это время, пусть и наиболее отдаленно, сидя спинами друг к другу. Мне он не понравился с первого взгляда, но, когда я увидел их в толпе, увидел руку на талии замужней — моей! — женщины, вмиг проникся к нему отвращением. И почему-то Фелиция ничуть не возражала этой непристойности… Что удивительнее, за столом их ждал Виктим! Невыносимо больно было видеть, с каким восхищением мой сын, спокойный или даже грустный в присутствии меня, смотрел на него — высшая награда не только для отца, но и для любого человека. Взяв гитару, подлец показывал ему разные приемы игры, и как же искрились детские глаза, полные заинтересованности; к тому же, тот вечно шутил и улыбался, словно выполняя задание по очарованию моей семьи. И у него это получалось: Фелиция сияла и, видимо, испытывала настоящее материнское счастье, видя нашего сына таким оживленным.
Что я мог противопоставить ему? Я не обучился никакому делу, не имел времени на творчество и развитие, а суровая реальность уничтожила во мне чувство юмора на корню. Я не был богат, не имел красивого от природы лица и тела, не умел так непринужденно общаться с детьми… Казалось, он состоит из всех качеств, которых у меня нет и которые я так жадно желал себе. Общество мужчины притягивало настолько, что Виктим радовался деланной похвале, а Фелиция не замечала ничего мерзкого в соблазнительном взгляде и мимолетных, будто бы случайных касаниях, как например, смахнуть упавшую ресницу со щеки… Вдруг я понял: они оба другие с ним, чужим мужчиной, который развлекал мою семью лучше меня. Нет, я не потерплю этого… Гнев, зависть, тоска придали сил, и руки непроизвольно сомкнулись в кулаки.
Несмотря на грузный сердитый шаг, меня заметили и поняли незадолго до удара — вначале я хотел лишь припугнуть его, чтобы он явил свою истинную суть и поспешно удалился прочь. Однако мое приближение не испугало его: мерзавец, напротив, вальяжно повернул голову, разнеженный теплой
