компанией моей семьи, и бессмысленно посмотрел на меня, словно готовясь дать автограф. Это и привело меня в высшее бешенство… Виктим вскрикнул, закрыл глаза; Фелиция, испугавшись, инстинктивно прижала его к груди. Я не видел, куда бью, но, к счастью, кулак пришелся в скулу, самую прочную часть лица. Не успев ухватиться за стол, он упал на пол и мгновенно коснулся багрового, быстро синеющего следа. Гримаса боли и ошеломления наконец стерла эту раздражающую улыбку. Не одну ночь его лицо будет жечь и стрелять, напоминая о том, что не следует соблазнять замужних женщин.
В завершении нашей односторонней битвы я все же хотел объясниться, но тут один охранник завел мне руку за спину, а другой ударил в живот, отчего я едва не вырвал съеденной пищей… Я чувствовал боль, несправедливость, ведь истинный злодей сидел на полу, но в самое сердце меня поразила Фелиция: она резво бросилась к этому негодяю, волнуясь не за меня, а за него. Какое унижение перед школьными товарищами, из которых за меня вступился лишь Роберт, однако ни грозным видом, ни словами не способный переубедить охрану. Меня силой выпроводили наружу и толкнули в переулок к мусорным бакам. Я оступился на куче скользкого мусора и упал, испачкав зловонной грязью руки и одежду — охрана добилась того, что я походил на образ в их мыслях. Мне не хватило душевных сил даже подняться, и я закрыл глаза, свернувшись в комок, подобно озябшей бездомной собаке. Хотелось просто исчезнуть…
Последующую минуты я провел на том же месте, вдыхая смрад помоев… Вдруг я услышал скрип двери и частые шаги на каблуках, почувствовал руки… холодные во всех смыслах, они помогли мне встать и повели за собой. Холоднее асфальта, холоднее сырой грязи и завывающего ветра. Это мог быть грабитель, убийца… и ему бы удалось совершить злодеяние без препятствий, поскольку я не открыл бы полные глаза слез никому в тот момент. И вот полотна век окрасились оранжевым, а я сидел, по ощущениям, на скамье неподалеку от бара.
Первое время свет фонаря резал и без того воспаленные глаза. Постепенно я привык к нему и посмотрел вверх, откуда доносился странный звук: рой мотыльков стучался в стеклянный колпак, пытаясь прорваться к манящему недостижимому свету. Внизу стояла Фелиция, бледнолицая и бесчувственная, как покойник. Со сложенными на груди руками она наблюдала за насекомыми, а ее взгляд потерял всякую опору и погрузился в мысли. Один мотылек полетел к не менее светлым волосам Фелиции, и та нежно вытянула ладонь ему навстречу. Эта сцена на мгновение вернула мою жену прежней, но прицельный вид помады (пусть и нетронутой чужими губами) кровавым цветом рождал во мне бурю эмоций.
— Как это понимать, Фелиция? Кто этот… мужчина?!
— Он лидер, — начала она, задумчиво глядя теперь на звезды, — или, как сейчас говорят, фронтмен группы…
— Не поясничай!
— Хорошо. Он тот, кто пришел на помощь.
Одной фразы и колкого ледяного взгляда хватило, чтобы усмирить весь мой напор. Мне стало стыдно упрекать ее в чем-либо.
— Это наш сосед, — сказала она, выдохнув.
— Сосед!.. Я так и знал…
— Нет, не знал! — крикнула она звонко. — Потому что находил причину уйти каждый раз, когда они с сестрой заходили на чай… И да, это он заметил что-то необычное в нашем окне наверху… в комнате Виктима… и вызвал полицию. А потом пришел вместе с офицерами на помощь. Сомневаюсь, что тебе интересно, но им не удалось поймать его… Они боялись попасть в меня, и это гнусное подобие человека сбежало так же, как и пришло — через окно. Я очень благодарна Скотту за все, он замечательный человек, а твой поступок… У меня нет слов, Питер, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не перейти на грубости… Ты опозорил меня. Хуже — ты опозорил его!
— Что мне было думать, увидев свою жену с другим мужчиной?
— А что ты думал утром, когда со мной тоже… был мужчина… Когда он чуть не… Почему на него ты не пошел с кулаками, а?!
И вновь невидимый, но ощутимый удар заставил отвести взгляд и виновато сжаться.
— И поэтому ты пошла петь и танцевать с ним?
— А с кем еще, Питер? С кем?.. Напоминаю во второй раз: у меня день рождения! Ты собрался сегодня работать до вечера, а потом вообще сбежал и ни разу не позвонил.
— Я хотел…
— Значит, недостаточно хотел! Когда человек хочет, он это делает. Спасает от этого урода. Приглашает на концерт… Да, и все-таки я скажу: было странно понимать, что в такой момент самый близкий, казалось бы, человек бросил тебя, а почти что незнакомец остался рядом и битый час отвлекал, утешал тебя. Наверное, предложение спеть с ним на сцене вначале было не всерьез. Только потом он узнал, что я действительно неплохо пою, и мы долго репетировали — это помогло мне забыться. У меня такое чувство, что за те пару часов я получила от него больше тепла, чем за годы от тебя. Понимаешь? Впервые я почувствовала себя… нужной. И подумала: «Почему нет? Должно же быть хоть что-то хорошее в этом дне!»
— Ты что, не видишь, как он смотрит… как он… касается тебя!
Фелиция неожиданно засмеялась, но это был ироничный краткий звук, от которого сделалось только хуже.
— Я не знаю, что ты там себе представил, но я пошла с ним не чтобы заставить тебя ревновать — не думала, что такое вообще возможно! Я уже все рассказала… Но, признаюсь, приятно, когда на тебя смотрят с восхищением. Хотя бы просто смотрят.
— О конечно! Разумеется, это я все не так понял… Тогда что на вашей сугубо музыкальной встрече делает Виктим?
— Он попросился с нами, и я не возражала.
— В такое-то место?!
— С каких пор тебя стало заботить его воспитание? Еще утром ты говорил, что это моя обязанность… И в какое это такое место? В культурный музыкальный бар, где приятные люди слушают приятную музыку? Хочу напомнить, что единственным неприятным человеком здесь стал ты… — Фелиция резко обернулась и зашагала в сторону двери, но вдруг замерла. После этой недолгой паузы она выдохнула и сказала, даже не показав лица: — Прошу, иди домой, Питер. А я… я проведу хотя бы один день в году так, как мне хочется: счастливо.
Я не мог ничего сказать и сделать — не имел права после всего, что сказал и сделал сегодня. К тому же, какой в этом смысл, если она хотела остаться. Какой смысл, если в
