Карпов наполнил бокалы.
— Консенсус нужно выстрадать! — воскликнул он, смахнув несуществующую слезу. — Вы согласны со мной, Валентина?
— Согласна, — Валандра с улыбкой поднесла фужер к губам.
Коркин тоже поднял бокал.
— Но самое главное для человека — открытый для продуктивного спора консенсус с самим собой. — Карпов поставил наполовину опорожненный фужер на стол.
— А если такой консенсус проблематичен и даже невозможен? — поинтересовалась Валандра.
— В таком случае мы имеем невротиков, истериков, шизофреников, маньяков…
— Опять ты со своей психологией! — с досадой произнес Коркин, — в университете, помню, с ума по всяким фрейдам да юнгам сходил и сейчас даже в такой приятной непринужденной обстановке все норовишь зациклить всех на своих определениях…
— А мне любопытно, — Валандра ободряюще посмотрела на Карпова, как бы приглашая его продолжить, — меня как раз сейчас интересуют маньяки.
Подогретый спиртным и вниманием со стороны Валандры, Карпов пустился в размышления.
— Если вас интересует психология маньяка — пожалуйста. Такой человек, обычно в детстве, получает психическую травму, которую он не может правильно осмыслить или просто не может изменить ситуацию. Он не может отделаться от этой мысли, она постоянно возникает в его мозгу, как незаживающая рана. Первоначальный опыт сопровождается таким шквалом отрицательных эмоций, что предвосхищая такую ситуацию в будущем, человек старается обезопасить себя и вырабатывает определенную систему реагирования на эту периодически возобновляемую ситуацию.
Олицетворением этой несправедливости выступает определенный человек, несущий какие-то признаки, черты того толком неосмысленного прошлого, которое без конца напоминает о себе. Жертва необходима маньяку как свидетель его извращенной реабилитации в своих собственных глазах и перед миром. То есть, жертва сливается с этим миром, и в глазах жертвы маньяк ловит отражение своего могущества. Жертва удостоверяет его существование, как это не парадоксально звучит, она избавляет его от одиночества. Любое насилие — это проект неудавшейся любви.
— А если маньяк оставляет на месте преступления какие-то знаки, следы, могущие его выдать, как это связывается с твоей теорией? — с интересом спросил Коркин.
— Это лишь подтверждает мое предыдущее высказывание о том, что маньяк всегда ищет свидетеля. Одних он убивает, с другими он заигрывает. В принципе, как это не странно звучит, он хочет быть разоблачен, потому что в своем разоблачителе он видит равного себе. Жертва — всегда ниже, а реабилитировать себя в полной мере, пусть на свой извращенный манер он может лишь перед равным.
— Что-то вроде игры в кошки-мышки? — Вершинина почти забыла об остывающем мясе.
— Ага, что-то вроде этого, — Карпов наполнил фужеры, — вот я недавно прочел про нашего доморощенного маньяка, что он оставляет на телах своих жертв рисуночек один в виде яблока с надписью внутри, и все это он вырезал очень острым ножом.
— Ты так легко об этом говоришь, — Коркин неодобрительно посмотрел на своего приятеля, — неужели и здесь не можешь обойтись без фиглярства?
— Лучше быть настоящим фигляром, чем лицемерным святошей, — Карпов успевал и есть, и разглагольствовать, — если желаете, могу вам дать дзенскую трактовку различных психических отклонений…
Вершинина приготовилась слушать. Она была довольна тем, что время не потеряно даром и Карпов поможет ей разобраться в психопатологии.
Без пяти девять следующего дня черная «кайзеровская» «Волга» въехала во двор и остановилась. Вершинина взглянула на часы на приборном щитке и неторопливо вышла из машины. Уже при въезде она увидела малиновую «ауди» Виктора Ромашова, стоявшую рядом с бежевой «шестеркой» Антоновых.
Ромашов был приятелем Вершининой уже больше года, и у них сложились неплохие отношения. Единственное, что немного раздражало в нем Вершинину, это его постоянные разговоры о женитьбе.
Виктор работал брокером на фондовой бирже, был веселым, непосредственным человеком. Обычно он приезжал к Валентине в субботу, привозил мясо, фрукты, вино, и они ужинали при свечах, а с утра в воскресенье брали с собой Максима и шли развлекаться в город.
В эти выходные он не появился, и Вершинина подумала, что он уехал в очередную командировку или на курсы повышения квалификации. Проведя ночь в небольшой, уютной квартире Карпова с золотыми рыбками в аквариумах и бесчисленным количеством комнатных растений на подоконниках и специальных стойках, она чувствовала себя немного не в своей тарелке.
Виктор стоял со скрещенными на груди руками, присев на капот своей «ауди». Голова его была чуть склонена набок: весь его вид как бы имел целью призвать Валентину к ответу. Она почувствовала внезапное раздражение, видя серьезное лицо своего друга.
— Не нужно смотреть на меня как на провинившуюся школьницу, — сказала она, приблизившись к нему.
Виктор оттолкнулся руками от машины и встал перед Вершининой. Усы его нервно подрагивали.
— Я звонил тебе вчера до часу ночи.
— Ты хочешь, чтобы я перед тобой отчитывалась?
Она смерила его с ног до головы насмешливым взглядом и попыталась пройти мимо, но он схватил ее за локоть.
— Нам нужно поговорить, — вся его холеность скатилась с него.
— Только не сейчас, у меня много работы, — она попыталась вырваться, но пальцы Виктора клещами сдавили руку.
— Валентина Андреевна, у вас проблемы? — услышала она сзади голос Мамедова.
Обернувшись, она увидела своего помощника. На нем были серые брюки с отливом и свободная черная рубашка с коротким рукавом. Левое плечо до локтя было закатано в гипс, предплечье поддерживалось черной шелковой повязкой, перекинутой через шею.
Он подошел вплотную к Ромашову, взял его правой рукой за запястье и отстранил от Вершининой. Виктор, хотя и был на полголовы выше Алискера, послушно убрал руку, недоуменно глядя на него.
— Ты здесь что делаешь? — Вершинина глядела на Мамедова с укором, — у тебя ведь постельный режим.
— Не могу сидеть дома, мне и в больнице надоело, — виновато произнес Мамедов, — лучше я в конторе побуду.
— Ты сейчас, дружок, снова в больницу загремишь, — пришел в себя Ромашов, угрожающе надвигаясь на Алискера.
— Только не делай резких движений, мистер Крутой, — Мамедов даже не пошевелился, только напряг мышцы ног и здоровой руки.
— Только драки мне еще здесь не хватает! — воскликнула Валандра, — иди в контору, Алискер, свои проблемы я могу решить и сама.
— Как скажете, — Мамедов пожал плечами и, бросив предупреждающий взгляд на Ромашова, пошел прочь.
— Нам нужно поговорить, — лицо Ромашова из грозного сделалось просто серьезным.
— Вот что, Виктор, если хочешь поговорить — поговорим, — Вершинина снова повернулась к своему приятелю, — только не делай из этого трагедию.
— Я приехал вчера вечером из командировки, пытался тебя разыскать, но тебя нигде не было: ни на работе, ни дома, и сотовый не доступен. Ты что, прячешься от меня?
— Никто от тебя не прячется.
— Сегодня утром я к тебе тоже заезжал…
— Витя, мне нужно идти работать, — Вершинина повернулась в сторону входа, — давай пообщаемся вечером.
— Ладно, — согласился Ромашов, хотя был явно неудовлетворен ее ответом, — только ты не пропадай опять.
Когда Валандра закрывала за собой входную дверь, она услышала визг резины резко стартанувшего ромашовского «ауди».
Вершинина вошла в кабинет, сняла пиджак и осталась в темно-серой маечке с американским вырезом: горлышко как у водолазки и открытые плечи. Тонкий трикотаж майки соблазнительно облегал и подчеркивал ее пышный бюст. Бежевые брюки классического покроя с тонким черным поясом гармонично сочетались с темным верхом.
Она взяла со стола пачку «Кэмела», достала сигарету и закурила, с наслаждением затягиваясь. Подойдя к окну, щелкнула тумблером кондиционера. После этого села за стол и откинулась на спинку кресла.
Раздался стук в дверь.
— Войдите, — ответила она, ожидая увидеть Алискера, но вместо него в комнату вплыла ехидно улыбающаяся студенистая физиономия ее шефа.
«Господи, он же все видел, — подумала она, — сейчас начнется…»
* * *
После ухода Мещерякова, который сегодня был сама любезность, но все-таки упомянул Вершининой, чего ему стоило заказать фотографии в прокуратуре, в кабинет вошел Маркелов в сопровождении Мамедова.
— Присаживайся, Алискер, мы пока с Вадиком потолкуем.
— В общем, я поговорил со всеми жильцами, — Маркелов сел в кресло, — как назло, все были на дачах. Две бабульки, которые обычно сидят на лавочке, смотрели телевизор и вышли во двор только без десяти десять, после программы «Время».
