можно было вычислить за километр. Между прочим, мне ничуть не стыдно, потому что шесть синих пятен бежали к лесопилке так, будто за это им грозила тройная премия, еще и с оружием наготове, а остальные плелись шагом и тщательно светили по сторонам, как маяки. Иногда полоса света пилила деревья вокруг, и мы прижимались к деревьям, как индейцы в засаде, или падали наземь. Сердце колотилось, как никогда до этого, я даже забыл, как молиться и кому, да и вообще память решила подтереть ту долгую минуту жизни — мне до сих пор не верится, как нас могли не заметить, не ночь же все-таки.
Мы прошмыгнули через дыру в заборе, будто та сама засосала нас, и я растерялся, мол, лучше гнать на его черно-бандитской машине или притвориться не при делах. Джованни все решил за меня, потащил за шкирку, буквально засунул на переднее сидение и появился с другой стороны за рулем. И все это с жуткой математической точностью и спокойствием, как если бы каждый день сбегал от полиции всех стран мира и там уже рука набита, а может, просто случалось что-то похуже. Кто-то из парней в форме должен был остаться у ворот лесопилки, но мы двинулись слишком резко, чтобы те увидели номера — вид мигалок в боковом зеркале успокаивал, они быстро уменьшались до игрушечных размеров, то бишь нестрашных.
И вот едем по трассе, хвоста вроде нет, я смотрю на проплывающие холмы и фермы за окном, пытаюсь отделаться от воспоминаний обо всем этом. Салон тут просторный, но молчание давило со всех сторон, заставляло съеживаться и вариться в духоте собственных мыслей, как тушенку в банке. Джованни следил за дорогой, хотя взгляд то и дело стекленел, как у мертвых, и ему приходилось рассматривать машины по встречке, небо и даже билборды — какая-то техника, чтобы держать связь с реальностью и не потонуть в трясине мыслей. Наконец-то послышался длинный выдох слева, это стрелка манометра чуть опустилась.
— Может…
— Закрой рот!
Крепкое тут лобовое стекло, я думал, треснет от звуковой волны и напряжения, но в ушах все равно звенело ближайшие пять минут. Он еще больше напрягся, сжимал руль до белых костяшек, того гляди и вырвет с мясом — для меня, него и машины и правда лучше будет помолчать. Я уже плесенью начал покрываться, пока мы не выехали в центр города и на очередном мучительном светофоре он не сказал:
— Шесть лет… Мы не виделись шесть лет, а такое ощущение, что несколько дней.
— Видимо, в разных часовых поясах жили, потому что мне кажется, что это было где-то в другой жизни… И я все еще жду объяснений, если непонятно. Можешь даже начать с самого начала — какого черта одним прекрасным весенним днем тебя вдруг и след простыл?
— Хочешь знать почему? Хорошо. Я был нужнее в другом месте.
— Больше, чем своему лучшему другу?
— Да, — вот так просто сказал он и даже не покраснел от наглости. — Особенно когда этот друг вспоминает о тебе пару раз в месяц, а сам все чаще проводит время с девчонками. Ты даже не предупредил меня о переезде, и я узнал это через чужие губы. Мне порядком надоела твоя безалаберность, и я послал тебя к черту.
— Чушь какая-то!
— Нет, почему же — частично правда. Я всего лишь упростил.
— Слушай, мне плевать, кто завязал тебе язык — спецслужбы, мафия или секты. Просто скажи, почему не попрощался, не оставил записки, не написал мне, а просто исчез… Мог хотя бы позвонить и послать меня куда подальше.
— Не мог.
— Мог!
Он посмеялся, но как-то неприятно, потер переносицу и снова опустил руку на руль.
— Ты так и остался эгоистичным ребенком, который не может принять данное.
— Ага, до последнего не верю, что ты такой урод, каким выставляешься. Знаешь, сколько я думал о тебе, о причинах, перебирал все, что приходило на ум, от своей вины до похищения инопланетянами. И как скучал по тебе, рыдал девчонкой в подушку от тоски и страха за такого идиота, как ты.
— Просто пойми, что иногда жизнь предлагает выбор, и если я урод, потому что выбрал многих других, а не одного тебя, то повзрослей уже наконец.
Мне кажется, не будь мы в машине, точно подрались бы, потому как премудрыми словами и такой же рожей он напоминал мне отца. А от этих повзрослей да повзрослей хотелось высунуть язык, но я сдержался — много чести, его видят только близкие, а я все больше убеждаюсь, что он далекий, а то и недалекий вовсе. Я отвернулся к окну на добрую минуту и долго переваривал все это, выбирал, что сказать такое, чтоб мгновенный шах и мат и уже не отвертелся. Все спешили по домам до комендантского часа, хотя в такое время будут просто вопросы от полиции, но машин на дорогах немерено, и мы плелись то улиткой, то антилопой от нервов.
— Почему ты не позвал меня? — сказал я, когда мы долгое время ехали более-менее быстро. — Колесить по миру с лучшим другом и драться с монстрами — да шикарнее жизни и не придумать, я бы даже не раздумывал!
— Поэтому и не сказал. Ты думаешь только о себе, суешь нос, куда не надо, и вечно попадаешь в неприятности. И сегодня я убедился, что поступил правильно и ничего не изменилось. Я уверен, что у тебя все так же проблемы на работе, с семьей и с девушкой или женой, если есть, — он поводил по мне взглядом, будто считывал все отпечатки поцелуев, — да, есть, — и с друзьями тоже…
— Разве что с одним только!
— А еще ты прячешься за шутками и отговорками вместо серьезного отношения к вещам. Для тебя наша работа была бы очередным фильмом, где добро, в конце концов, побеждает — нет, в жизни все ровно наоборот. Это очень опасно и не для таких беспечных, как ты. Кому-то из нас нужно было повзрослеть, а для начала понять, что у всего есть последствия…
— Ты на что это намекаешь? Кто из нас прикинулся дурачком в баре?
— Потому что мы не должны были обсуждать за пивом жизнь, учебу, работу, девушек и родителей — делать вид, что мы те же друзья с одинаковыми жизнями и что понимаем друг друга. Потому что это ни черта не так! И тебя никто не просил идти за нами и тем более мешать операции.
— Вы следили за детьми, а потом вообще заперли их в сарае и
