пожал плечами:
— У тебя будет только один шанс. — Он посмотрел на часы и нервно огляделся. — Надо возвращаться. Запомни, где тут что, Пайпер. Если придем сюда еще раз до того дня, это может вызвать подозрения.
Он закинул винтовку на плечо и тяжелым, тоскливым взглядом посмотрел на Берни. Тот криво усмехнулся:
— Могут подумать, что мы тут отдаем супружеский долг, Августин.
Охранник нахмурился и резким движением винтовки велел Берни шагать к карьеру.
Диктор за кадром продолжал бубнить, на экране немецкие инженеры модернизировали польские фабрики. От заключенных поднимался сырой запах немытых тел. Некоторые уснули в непривычном тепле, другие сидели и угрюмо смотрели перед собой. Такая атмосфера всегда возникала во время пропагандистских фильмов и церковных служб — мрачной, обиженной угрюмости. Неужели даже отец Эдуардо считает, что их мессы имеют хоть какую-то ценность? Они были, как фильмы, просто еще одним способом мести, еще одним наказанием. Берни посмотрел на Пабло, сидевшего дальше в его ряду. После креста он стал отчужденным, глаза были пустые, руки сильно болели. Иногда он выглядел как сдавшийся человек. Винсенте тоже стал таким перед смертью. Эстабло относился к Пабло с удивительной добротой. Силы его истощались, и он обращался к Пабло за помощью в разных делах. Берни подозревал, это для того, чтобы занять чем-то беднягу, вывести его из депрессии.
На отца Эдуардо распятие на кресте тоже произвело большое впечатление. Берни замечал, как он следит за Пабло, когда тот, едва волоча ноги, идет через лагерный двор. Сам Берни теперь избегал отца Эдуардо, до сих пор стыдясь своего участия в его травле. Однако накануне священник подошел к нему во дворе после поверки и спросил:
— Как Пабло Хименес? Он в вашем бараке.
— Плохо.
Отец Эдуардо посмотрел в глаза Берни:
— Мне очень жаль.
— Скажите об этом ему.
— Я говорил. Он проигнорировал меня. Хочу, чтобы вы тоже знали.
И священник ушел, шаркая ногами и повесив голову, как старик.
Раздалось жужжание, затем щелчок, и экран погас. Охранник зажег масляные лампы, и перед заключенными опять появился Аранда, сложил руки за спиной, улыбнулся.
«Он получает удовольствие, унижая нас», — подумал Берни.
— Ну что же, господа, фильм вас впечатлил? Он показывает, какие жалкие трусы — коммунисты. Они лучше подпишут договор со своими врагами-немцами, чем станут сражаться. Они не бойцы, ничуть не лучше ноющих британцев. — Он махнул тростью. — Давайте поделитесь со мной мыслями. Кто хочет высказаться?
Отвечать на этот словесный вызов было опасно. Аранда мог объявить не понравившийся ему ответ наглостью и наказать виновного. Тем не менее сидевший рядом с Пабло Эстабло с трудом поднялся на ноги, опираясь на палку. Лицо у него пожелтело и создавало жуткий контраст с красными чесоточными полосами. Но Эстабло не сдавался.
— Товарищ Сталин мудрее, чем вы думаете, сеньор комендант. — Голос у него был сиплый, ему пришлось сделать паузу, чтобы вдохнуть. — Он выжидает. Пока империалисты измотают себя в этой войне. Потом, когда Британская империя и Германия уничтожат друг друга, рабочие обеих стран поднимутся, и Советский Союз им поможет.
Аранда был доволен. Он улыбался, глядя на уродливое лицо Эстабло:
— Но Британия на грани поражения, а вот Германия сильна как никогда. Не будет никакой войны на истощение, только победа Германии. — Он махнул тростью на Берни. — А что думает английский коммунист?
Сейчас ему любой ценой нужно было избежать проблем. Берни встал:
— Я не знаю, comandante.
— Ты видел из фильма, что Британия не выходит на честный бой с Германией. Ты не рассчитываешь, что правящие классы Британии и Германии изведут друг друга, как сказал твой товарищ?
Эстабло с вызовом посмотрел на Берни. Тот промолчал. Аранда улыбнулся и, к облегчению Берни, показал ему, что можно сесть.
— Британцы знают, что обречены на поражение, вот почему отсиживаются дома. Но следующей весной канцлер Гитлер начнет вторжение, и все будет кончено. — Комендант с торжествующей улыбкой оглядел заключенных. — И тогда, кто знает, он может обратить свой взор на Россию.
Берни лежал на нарах и думал. Снежный покров сохранялся уже несколько недель и должен был скоро сойти, обычно снег не задерживался надолго в этих краях. Но осталось всего пять дней. Берни услышал стук палки и поднял взгляд. Эстабло уже не мог передвигаться без посторонней помощи, и его поддерживал Пабло. Остановившись в ногах постели Берни, Эстабло смотрел на него живыми, как прежде, блестевшими в свете свечей глазами — только они во всем его теле еще не были съедены болезнью.
— Тебе сегодня нечего было сказать коменданту, Пайпер?
— К чему спорить с сумасшедшим?
— Британия продолжает сражаться на море. Она остается серьезным противником Германии.
— Я надеюсь.
— Британия и Германия ослабят друг друга, тогда рабочие спокойно поднимут восстание, разве нет? Ты видел, как товарищ Сталин обманул немцев, заставив их думать, что они друзья.
— Если бы в прошлом году он присоединился к Британии и Франции, вероятно, Германия бы пала.
— Значит, ты согласен с Арандой, по-твоему, товарищ Сталин — трус?
— О том, почему он заключил этот пакт, я знаю не больше твоего.
— Он прав. Это империалистическая война.
— Это война против фашизма. За это я сражался в тридцать шестом. Уходи, Эстабло, я не стану спорить с больным человеком.
Берни взглянул на Пабло, чье лицо осунулось; поддерживая Эстабло, он сам едва стоял на ногах.
— Однажды, — тихо проговорил Эстабло, — когда Советы победят, ты пожалеешь, что предал свои убеждения. Меня уже здесь не будет, чтобы разоблачить тебя как врага рабочего класса, но останутся другие. — Он кивнул на Пабло и добавил: — Эти люди не забудут обо мне.
— Да, товарищ. — Берни встал с постели, нужно было как-то прекратить разговор. — Мне нужно отлить, если вы не против.
Он вышел за дверь, остановился за бараком и справил нужду, глядя за ограду из колючей проволоки, на укрытый снегом пейзаж.
«Только бы в тот вечер не было луны», — подумал Берни и вдруг подскочил, едва не вскрикнув от испуга, потому что на его плечо легла чья-то рука.
— Какого черта?! — сердито прошептал он.
— Я целый час ждал, что ты выйдешь. — Августин сделал глубокий вдох. — Смены поменяли. Мне дали в субботу выходной. Ничего не выйдет.
Хиллгарт и Толхерст должны были прийти в квартиру Гарри к семи, Сэнди — к половине восьмого. Когда Толхерст сообщил Гарри, что они появятся вместе, лицо его сияло от гордости.
— На этот раз капитан попросил меня прийти помочь, раз уж я в курсе дела, — важно проговорил он, как будто Гарри было до этого дело.
В тот день, когда Гарри вернулся домой из посольства, в квартире стоял жгучий холод. Снег больше не шел, но был
