Никакой паники тем не менее не случилось: повскакивавшие с насиженных мест недоевшие и недопившие парижане все как один заулыбались, поснимали прилипшую к разным местам своих туалетов снедь, потерли салфетками разноцветные пятнышки и, извинившись перед Аркадием Семеновичем за доставленное неудобство, наперебой принялись загружать официантов новыми заказами.
«И почему никто их не научит нормально произносить букву „р“? „Паххрдон, паххрдон…“ Слушать противно», — подумал вконец расстроенный Аркадий Заботкин.
Николай появился неожиданно, улыбаясь, широко расставив руки для объятий.
— Аркаша, прости, мы хоть и не Москва, но у нас тоже пробки. Здравствуй, дорогой. — Он обнял поднявшегося навстречу брата, чмокнул его в щеку, фамильярно похлопал по спине. — Ты почему на этом пятачке? Здесь и выпить-то по-нашему не дадут, не то что поговорить. Пойдем, тут рядом, я знаю место, не пожалеешь. Угощаю.
— Ладно, не суетись, угощатель. Сядь. На часы посмотри.
Николай послушно глянул на часы, изобразил негодование.
— Черт, надо же! Ну прости еще раз. Хочешь — убей, я не обижусь. Хочешь? Вижу — хочешь.
— Будем кривляться? — Аркадий Семенович уставил в него долгий ненавидящий взгляд. Тот моментально посерьезнел. — У меня самолет завтра утром.
— Как самолет? Какой самолет? Завтра?! Почему?
Заботкин-старший не отвечал.
— Аркаша.
Молчание.
— Ты говорил — неделю.
Молчание.
— Что случилось, Аркаша? Аркадий, что случилось?!
— Игоря убили.
Крупное загорелое лицо Николая на долгое время сделалось неподвижным, затем так же долго морщилось, бледнело, пока не превратилось в спущенный надувной шарик.
Аркадий Семенович наклонился к брату, взял его за плечо. Тот вскинул на него глаза.
— Кто?
Ответа не последовало.
— Кто? — повторил Николай Семенович.
— Какая теперь разница? Я тебя предупреждал — Игорь не годится.
— Кто, я спрашиваю?! — прошипел Заботкин-младший.
— Ты его не знаешь. — И, наклонившись к самому его уху, прошлепал что-то губами.
Братья еще некоторое время размахивали руками, что-то доказывая друг другу. Они говорили достаточно тихо, слова вязли в шуме машин и разноязычном гомоне кафе, но официант, протиравший у стойки бара бокалы, заслышав русскую речь, напрягся, перешел поближе к их столику.
С противоположной стороны улицы из такого же уличного кафе братья Заботкины выглядели благополучными, довольными жизнью и друг другом бизнесменами. Сидящему здесь Анатолию Борисовичу Труссу даже показалось, что один из них вот-вот зайдется в неудержимом от рассказанного, по всей видимости, очень веселого анекдота хохоте.
К их столику подошел высокий молодой человек.
Марат Антонович Твеленев до сорокадевятилетнего возраста, что называется, капли в рот не брал. Ни в школе, где сверстники-старшеклассники выпитыми бутылками доказывали свою половую искушенность, ни в литинституте, который, как говорят, всегда славился особым уважением начинающих «инженеров человеческих душ» к исконно русскому напитку, и редко кому из них удавалось выбиться в классики без многочисленных загулов и запоев. Марат же — ни грамма, даже в Новый год, даже шампанского, чем конечно же вызывал немало нареканий со стороны приятелей и подруг. Ему даже предлагали взять псевдоним «Непьющий».
«А что, — увещевали приверженцы творений бога Бахуса, — есть же Непомнящий, неглупый, кстати, мужик, или, скажем, Невинный — замечательный актер. А ты будешь Непьющим. Представляешь: Марат Непьющий! „Евгения, о, нега!“ Роман в стихах! Да все с ума посходят от зависти. И запомнить легко: Петровых, Ивановых — пруд пруди, Непьющий писатель — эксклюзив. А главное — фамилией хоть как-то оправдаешь свой идиотизм».
Марат только посмеивался, но был неумолим — нет и никаких. Этому несвойственному Руси воздержанию научил его отец-композитор, не теоретическими выкладками — личным примером демонстрировавший преимущества трезвого образа жизни. До сорока девяти лет не знал Марат Антонович не то что вкуса — запаха алкоголя, все окружающие думали — так и помрет человек, не оросив губ виноградным нектаром. Но…
…С детских лет он был крайне нелюдим, никого, кроме матери Ксении Никитичны, не признавал, особенно недолюбливал отца. С годами эта нелюбовь перешла в другое качество — он перестал его замечать: был вежлив, послушен, ни по какому поводу не спорил, по утрам здоровался, как приветствуют на улице малознакомого человека, на вопросы отвечал односложно, сам же никаких вопросов никогда к отцу не обращал. Как ни билась Ксения Никитична, сколько слез украдкой ни пролила, что только ни предпринимала — и уговоры, и наказания, и восхваление неоспоримых отцовских достоинств, и бесконечные подарки, подарки, подарки от своего и его имени — стена сыновнего неприятия оставалась неколебимой. А когда появилась сестра Надежда, про изъян Марата как-то все разом забыли, переключились на очаровательную, чрезвычайно приветливую и общительную малышку, которая с первого же дня своего пребывания на свете стала всеобщей, и особенно отцовой, любимицей.
Так он и жил сорок девять лет.
Женился поздно, в самом конце восьмидесятых, на пятом десятке, родные к тому времени уже смирились: что делать — бобыль и есть бобыль — никуда не ходит, почти ни с кем не знакомится, сидит у себя наверху на даче и что-то пишет. Печатали его редко и то благодаря вмешательству отца — тот втайне от сына ходил по издательствам, тряс орденами, званиями, просил… Ксения Никитична умоляла не оставлять род Твеленевых без наследника, мечтала о внуке, каких только ни приводила в дом выгоднейших, с ее точки зрения, партий: и молодых, и красавиц, и богатых, и бедных, и образованных — куда там: как только потенциальная невеста появлялась на пороге, Марат Антонович собирал свои бумаги и съезжал в Москву.
Спасла положение сестра Надежда: привела в дом по-другу — наследницу какого-то богатого бывшего крупного партийного босса, Валерию. Та, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, к тому времени в свои двадцать лет растила сына, не страдала никакими комплексами, кроме одного: она тяготилась своим незамужним положением, давно и целенаправленно подыскивала себе спутника жизни и вот уже последние года четыре всех мало-мальски подходящих знакомых из тех, кто привлекал ее внимание, проверяла на предмет сексуальной совместимости. Два года назад все, казалось, было уже на мази, она не на шутку увлеклась мужскими достоинствами отцовского протеже по фамилии Заботкин, всерьез подумывала о венце, но устраивавшая обоих многоразовая сексуальная совместимость обернулась жестокой прозой: прознав о не входившей в его планы беременности любимой, протеже исчез, да так ловко, что никакой высокопоставленный папа помочь был не в силах. С абортом Валерия опоздала и пришлось возобновлять поиски мужа с прежней стартовой позиции, но уже с младенцем на руках. Марат Твеленев ей понравился с первого взгляда: такой тип мужчин — коренастый, невысокий, не красавец — был в ее вкусе, разница в возрасте 22 года не только не смущала, но, напротив, обещала придать отношениям новые пикантные ощущения, постельные же способности нового знакомого, в первую же ночь тщательно ею исследованные, превзошли все ожидания. Дело осталось за малым: склонить выбранного молодца к решительному в его жизни шагу. Но тут-то и произошла заминка: Марат Антонович собрал бумаги, спешно уехал в Москву, заперся в своем кабинете и перестал отвечать на телефонные звонки.
Так бы бесславно и закончилась, как и многие предыдущие, эта очередная свадебная эпопея убежденного холостяка, если бы не партийный несгибаемый характер Лерочкиных домочадцев: домохозяйка-мать поделилась с безутешной дочерью маленькими женскими хитростями, почерпнутыми из собственного опыта, а не привыкший к прекословиям босс-отец взял на себя переговорный процесс. В результате кампанию по изменению семейного положения Марата Антоновича Твеленева выиграла сторона Лерочкиных родителей: было объявлено о пятимесячной Лерочкиной беременности, молодые расписались в загсе, отыграли богатую (не поскупился бывший член ЦК) свадьбу с длинным шлейфом невесты, черными фраками шаферов, красными, желтыми и даже, кажется, синими розами многочисленных приглашенных. Правда, количественное увеличение вновь образованной ячейки общества произошло не как обещали родственники невесты, а лишь через полтора года после официальной записи в паспортах молодоженов об акте их гражданского состояния, но к тому времени о столь незначительной оплошности все постарались благополучно забыть.
Появившегося на свет мальчика, по слезному настоянию его бабушки, Ксении Никитичны Твеленевой, нарекли Антоном, в честь деда. Марат вяло и недолго посопротивлялся и махнул рукой: какая разница, Антон так Антон, красивое в общем-то имя, какое кому дело до его отношений с отцом.
