Я была заинтригована. Мы уже проехали половину пути и были где-то на подъезде к Рамле. Денис, как Шахерезада, прекратил дозволенные речи, когда я пробиралась по узким улочкам старого города между маленькими церквями арабов-христиан и лавками с товарами, выставленными чуть ли не на середину проезжей части. Когда мы наконец выбрались на трассу, он продолжил свой рассказ:
— Отцу мама понравилась с первого взгляда. Его брак был уже на износе, он подумывал развестись, но ты представляешь себе, как тогда относились к разводам? Они стали встречаться тайно. Но мама вскоре забеременела, и отец тут же подал на развод. Он не хотел, чтобы я родился вне брака. И тогда начались неприятности. Его жена и гэбэшное начальство воспротивились браку. Она даже сказала, что евреи-диссиденты, делами которых занимался отец, подсунули ему новоявленную Юдифь. Ты же знаешь эту историю про Юдифь и Олоферна?
Мне сразу вспомнилась знаменитая картина, на которой еврейская красавица с мечом, выставив изящную ножку, задумчиво глядит на отрубленную голову тирана. И я представила на месте Юдифи молодую Элеонору. Ну какова! Меня обличала, а сама-то, праведница…
— А что, нельзя было жениться на еврейках?
— Ты действительно такая наивная? Прошел шестьдесят восьмой год, танки в Чехословакии, тысячи отказников, несколько месяцев прошло после шестидневной войны. И отец, который вплотную занимался всем этим, разводится с русской женой, чтобы женится на еврейке! Естественно, от дела его отстранили, а потом и вообще уволили из КГБ. Он жутко переживал, разрывался между двумя желаниями: мама была уже на седьмом месяце, он не мог и не хотел оставить ее, но он любил свою работу. Мама рассказывала, что однажды он пришел домой совершенно пьяный, уселся на кухне и стал рыдать. Это страшно, когда рыдает здоровый, полный сил мужик! Он обнимал какую-то папку и плакал над нею, приговаривая: «Это же дело всей моей жизни, я хотел, чтобы страна богатела, а эти сволочи…»
— Как богатела? — не поняла я.
— Может быть, ты помнишь, в одну из зим начала шестидесятых Москва была завалена апельсинами? Они продавались на каждом углу. Говорили, что они из Марокко, но на каждом была маленькая этикетка «Яффо».
— Нет, дорогой, я тогда еще не родилась, но я помню другое — об этих апельсинах недавно рассказывал Жванецкий по телевизору. Он работал в Одесском порту и, там они «грузили апельсины бочками». И про наклейку Жванецкий говорил.
— А знаешь, откуда в стране вдруг оказалась такая пропасть апельсинов?
— Не знаю. Может, был какой-то контракт, обмен на нефть?
— Обмен действительно был, но не на нефть, а на земли. Ты конечно, знаешь, что в центре Иерусалима есть Русское Подворье. Это издавна была российская территория. Когда на святую землю прибывали русские паломники, они находили кров и отдых в странноприимном доме. Эта традиция существовала всегда. У католиков были монахи-госпитальеры, у православных — Русское подворье. А Хрущев продал это историческое место Израилю за пять миллионов долларов. И взял не деньгами, а апельсинами. Но эту сделку держали в тайне, поэтому апельсины с наклейкой «Яффо» стали называться марокканскими.
— А о чем сожалел твой отец?
— В начале века в Прибалтике, Западной Украине и Белоруссии, то есть там, куда советская власть пришла в сороковых годах, среди богатых евреев существовало движение — покупать земли в Палестине. Не жертвовать безвозмездно, как это делал барон Ротшильд, а именно приобретать во владение для себя и своих детей. По тем временам это была такая же утопия, как сейчас идея покупать земельные наделы на Луне. Они не были сионистами, не собирались бросать насиженные места в Вильно или Львове и ехать в Палестину. Но участки продавались недорого по сравнению со стоимостью земли в Европе и можно было позволить себе выкинуть часть денег на авось. Хотя, видимо, простому сапожнику или портному это было не под силу.
Мой отец в то время работал еще и с тайными архивами, вывезенными энкавэдэшниками с оккупированных немцами западных территорий. Он прекрасно знал немецкий язык и даже бабушке, своей теще, бывало отвечал по-немецки, когда она говорила на идише. Поэтому работу с архивом поручили ему. Среди бумаг германского штаба ему попалась папка с надписью «Бейтар». Она резко отличалась от других. И документы, находившиеся в ней, были написаны не по-немецки, а по-английски. Он забрал дело домой, чтобы разобраться с ним на досуге, ведь он не знал толком английского. Там были собраны документы, относящиеся к покупке земли в Израиле — купчие крепости, закладные, расписки и многое другое. И вдруг отца вызвали к начальству и поставили в известность, что он должен сдать дело в архив, а сам, в связи со сложившимися обстоятельствами, обязан подать прошение об отставке. Отец так возмутился, что его бесцеремонно отстраняют и от дела, и от работы, что забыл о том, что именно эту папку оставил дома. Так она и пролежала у нас многие годы. А когда мы собрались в Израиль, мама взяла папку с собой в память об отце. Он же недолго прожил после этого. Уволившись, он пару лет преподавал физкультуру в ПТУ, а потом и вовсе не работал — у такого здоровяка оказалось больное сердце. Второй инфаркт свел его в могилу.
Он был идеалистом. Это сейчас люди, которым принадлежало имущество в Прибалтике, возвращаются и требуют свое. А тогда об этом невозможно было подумать. Отец был как Верещагин: «За державу обидно», вот он и хотел вернуть Союзу земли, как реванш за проданное Хрущевым Русское подворье.
— Должна тебе признаться, — сказала я Денису. — Когда я искала твои документы, эта папка попалась мне на глаза, и я принесла ее домой.
— Зачем? — удивился он, — Там просто старые бумажки с переводами отца. Мы храним их как память, и все.
— Конечно, это некрасиво, но есть две причины, почему я так поступила. Первая — нельзя держать ключ на виду. Мне сказала ваша соседка, что вчера какой-то парень стучался к вам в дверь и назвался твоим другом. — Я хотела сказать, что это мог быть мой бывший муж, но что-то меня остановило.
— А вторая причина?
— Я очень любопытная, и у меня это получилось совершенно машинально. Прости.
Денис не успел сказать, что он думает о моем поступке, как вдруг неожиданно подал голос мой сотовый телефон.
— Алло, Валерия, это ты? — мы с Денисом услышали из переговорного устройства взволнованный голос Элеоноры.
— Да, добрый день, — ответила я.
— Я звоню из автомата. Где Денис, вы узнали что-нибудь?
— Мама, не волнуйся, я в машине Валерии. Почему ты звонишь не из дома?
— Телефонный шнур перерезан. Кто-то был у нас в квартире. Все разбросано, перевернуто, исчезли твои документы, доллары и папка отца. И еще новые джинсы.
— А записка? Вы нашли записку на комоде? — у меня в душу закралось нехорошее подозрение.
— Никакой записки я не видела. Денис, когда ты вернешься? Это правда, что тебя ищет полиция?
— Да, мамочка, правда. Не волнуйся. Я еду к тебе. Сиди дома и жди нас, полицию не вызывай. Рядом с компьютером лежит коробка с надписью «модем». Там короткие телефонные провода. Замени, а я позвоню, проверю. Только забери ключ из шкафчика на лестнице.
— Там нет ключа! Приезжай, я не нахожу себе места.
— Закрой защелку на двери и никому не открывай! Ты поняла? Никому, только нам!
Развернувшись, я направила машину в обратную сторону. Ну и хорошо, я все равно не хотела, чтобы он улетел.
— Знаешь, — Денис внимательно посмотрел на меня, — кажется, твое любопытство спасло нашу папку. Кстати, где она?
— Засунула ее между дашкиными кляссерами.
— Молодец! — восхитился он. — прямо Эдгар По!
Я посмотрела в зеркало заднего обзора. За нами, не отставая, катил вишневый «шевроле-кавалер», который я приметила еще по дороге в аэропорт.
— Послушай, — сказала я Денису, — тебе не кажется, что за нами хвост? Этот «кавалер» ехал за нами сначала в одну сторону, а сейчас снова.
Денис нахмурился:
— Лерочка, тебе не кажется, что сейчас самое время звонить твоему Михаэлю?
— Тогда набери номер.
Не отрывая взгляда от дороги, я продиктовала Денису номер сотового телефона следователя и через несколько томительных секунд услышала как всегда спокойный голос Борнштейна:
— Слушаю.
— Михаэль, это Валерия, шалом. Мне трудно говорить, так как за мной гонятся, скорей всего, бандиты.
— Где вы находитесь? — что мне нравится в Михаэле, так это то, что он знает, когда есть время на расспросы, а когда его нет.
— Мы с Денисом едем в Ашкелон по дороге из аэропорта. Бордовый «шевроле-кавалер» преследует нас около сорока минут.
— Номер машины?
— Мне не видно.
— Я звоню в патрульную службу, — он отключился.
Через несколько километров мы заметили дорожный патруль. Инспектор пропустил нас, а «кавалеру» приказал остановиться. «Ура!» — закричали мы оба, но нашу радость прервал телефонный звонок.
