— Эт-точно! — подтвердил Костя Блюм. Вытаскивая откуда-то из-за спины пластмассовый стаканчик. — Присаживайся, деточка, выпьем за упокой души. Такие девки пропали! Обидно!..
Мне налили «Голды» на донышко и я присела на свободную бухту.
— Так вот, — продолжил Глинский начатую до моего прихода мысль, — я ей и говорю: «Я тебя звездой сделаю! Твои фотографии в „Космополитене“ висеть будут! Ты…»
Он махнул рукой и допил из своего стаканчика. Друзья удрученно молчали.
— А она мне: «У меня, говорит, Миша, цель в жизни есть! И я ее добиваться буду!» Так и сказала.
— И что здесь плохого? — решила я поддержать разговор, хотя не знала, о ком идет речь. — Если человек целеупс… целеустремленный, то это очень хорошо.
У-упс! Пить я не умею совершенно, и чайная ложка «Голды» на меня подействовала сногcшибательно.
— Это хорошо, когда твердая жизненная позиция, — многозначительно добавил Блюм. — Главное, чтобы не по трупам. А то ведь как бывает? Цель оправдывает средства… Достиг цели, средства потратил. И какие!.. А получил… пшик!
— Ты на кого намекаешь, длинношеее?! По каким таким трупам? Шарон убивать их пойдет? Да она в сто раз красивее этих, прости Господи…
В разговор вмешался Генрих:
— Это твое субъективное мнение, кто красивее. Мне вот Катенька нравится. У нее попка пухлая, не то, что эти стиральные доски! По моему мнению — первый приз ей должен был достаться.
— Нет, ты не уходи от ответа, — горячился Блюм. — У твоей Шарон алиби на эти два убийства есть? Есть? Или нет, я спрашиваю?
— Откуда я знаю? — возразил Глинский. — Я ее возле себя по ночам не держу.
«А хотелось бы…» — чуть не вырвалось у меня.
— И потом, почему именно она? Ты мне про свое алиби расскажи. А ты где был, когда девочек убивали? В койке? А кто об этом знает? — Глинский смял в руке пластмассовый стаканчик.
— Да что ты на меня нападаешь? — возмутился Костя Блюм. — Это ты к ней неровно дышишь, а не я, а она… Если бы ты знал!..
— А что он должен знать? — встрепенулся Генрих.
— Это не для печати! — важно ответил пьяный Костя, отводя в сторону протянутую руку с блокнотом толстого журналиста.
— Расскажи, раз уж начал, — попросила я.
— Ей уже двадцать семь лет, — начал Костя, как-то сразу посерьезнев. Она уже была замужем, у нее родилась девочка, которая сейчас у бабушки.
— А муж? Где муж? — спросил Глинский.
— Муж, объелся груш…. Муж — это я… — он ткнул себя пальцем в грудь и тут же скривился в подобии скорбного всхлипа. — И я ее предал. Мы познакомились в студенческом театре. В Одессе. Уже тогда было видно, какая она талантливая девочка. Я потерял голову. Ходил за ней как собачонка на привязи, умолял, ревновал, в общем, вел себя как последний кретин, начиненный под самую завязку гормонами.
— И она мне отдалась… — мрачно констатировал Глинский, опрокидывая в себя еще один стаканчик. — Бедна сакля моя… В смысле, твоя…
— Вот-вот. Бедна сакля моя. Мы поженились и снимали какую-то халупу около Привоза. Я уже тогда считал себя гением в фотографии, тратил все деньги на оборудование, а она тяжело работала. Потом я погнался в Москву за птицей счастья, а она осталась в Одессе. Я и не знал тогда, что она беременна.
Водка как-то странно на меня подействовала. Или это был крепкий коктейль, смешанный из алкоголя, морского йода, криков чаек и атмосферы латиноамериканского сериала. Во всяком случае, от Костиного рассказа у меня щипало в носу, а на ресницах повисли вполне натуральные слезы.
— Дальше, — всхлипнула я. — Душа жаждет!
— О том, что у меня родилась дочь, я узнал только здесь. Как ей удалось приехать без моего разрешения, остается только гадать. Я ее случайно встретил на одном из показов. Выглядела Александра великолепно, держалась на подиуме мастерски, а в глазах была такая усталость, что я не мог дождаться конца представления.
— Кто такая Александра? — спросил Генрих.
— Шурочка, Шарон. Она здесь поменяла имя. И стала совсем чужой. Сколько я потом просил ее показать мне дочь, она не согласилась. Она не прощает ошибок.
— Как «Тетрис» на девятой скорости, — зачем-то вспомнила я интернетовскую шутку.
— Потом прошло несколько лет. Я уже работал в одном журнале, иногда видел ее на различных тусовках, которые фотографировал. И однажды она сама подошла ко мне и спросила: «Костя, ты можешь мне помочь?» Конечно, я сразу же согласился. Я должен был проследить за Шуманом и Мири и сделать компрометирующие снимки. За это она обещала показать мне дочь.
— И ты согласился? — на Глинского было больно смотреть. Его лицо перекосила гримаса. Правда я не могла понять, что именно она означала, но, смотреть на Мишу было грустно.
— А что мне оставалось делать? Конечно, согласился! Сфотографировал их выходящих вместе из «Зеленой лагуны» — это подозрительная гостиница в Бат-Яме. Потом на набережной как он ухватил ее за попку — классный кадр получился. Но вершина моего «творчества» — вот это, — Костя полез в сумку с фото принадлежностями и достал оттуда помятый снимок. — Любуйтесь!
На фото Шуман и Мири сидели в каком-то полутемном ресторанчике. Мири томно улыбалась, а Шуман надевал ей на палец кольцо с огромным бриллиантом. Бриллиант получился особенно хорошо, а лица любовников расплывчаты, хотя и узнаваемы.
Глинский долго рассматривал фотографию.
— Пленка «Кодак-800», длиннофокусный объектив? — спросил он после продолжительного молчания.
— Хорош камушек, — восхитился Генрих, глянув на фото. — Блестит как настоящий!
— Он настоящий, — подтвердил Костя. — Мири с тех пор с ним не расставалась. Просто иногда носила как кулон — прятала на груди. Между прочим, среди ее вещей перстня не оказалось.
— Может, его Линда взяла, а ее за это и убили? — вдруг вырвалось у меня.
— Все может быть… — покачал головой Генрих. Глинский и Блюм удрученно молчали.
— Смотрите, берег! — закричала я. — Пошли собираться.
* * *
Прощание затянулось. Теперь вместо роскошных лимузинов на пристань прибыли две машины скорой помощи, полиция и еще целая куча журналистов со вспышками. Теперь участники этого трагического круиза не позировали перед объективами, а пытались отвернуться и закрыть лица.
Расставание с девушками оставило какую-то щемящую ноту. Ширли плакала навзрыд, не стесняясь окружающих. А когда мы увидели, что в скорую загружают завернутые тела, к ней присоединились и остальные девочки.
К нам подошел Элиэзер Гарвиц.
— Валерия, можно вас на минутку, — он отвел меня в сторону и, понизив голос, произнес: — Вы, конечно, понимаете, что в наших интересах было бы хранить полную конфиденциальность. Вы не пожалеете, администрация добавит вам к вашей зарплате существенный бонус.
— Прекрасно вас понимаю, господин Гарвиц, — официально ответила я, — но как добропорядочная гражданка, я не вправе буду утаивать от полиции известные мне факты.
— Ни в коем случае! — он протестующе замахал руками. — Следователям надо говорить обо всем! Просто не нужно выносить сор из избы. Вы меня понимаете… Список участников турне я отдал в полицию. С вами свяжутся.
И отвесив церемонный поклон, Элиэзер Гарвиц удалился.
В спешке я собрала свои дорожные сумки и спустилась на нижнюю палубу, попрощавшись со всеми, вышла на пристань, поймала такси и через неполных сорок минут оказалась дома.
Дом, как и следовало ожидать, был пуст. Поморщившись от вида пыли, украшавшей крышку телевизора, я сняла туфли и принялась распаковывать вещи.
В дверь позвонили. На пороге стоял Денис.
— Откуда ты узнал?
— Позвонил в порт, и там сказали, что корабль уже прибыл. Иди ко мне, моя дорогая, я так соскучился!
Сумки на время остались нераспакованными.
Когда мы почувствовали, что пришло время поесть, то плавно переместились на кухню.
— Рассказывай, что там у тебя приключилось.
И я принялась говорить, между делом наливая Денису чай и нарезая бутерброды.
Когда рассказ дошел до нападения киношных янычар, пришла моя дочь.
— Мамулечка, ты вернулась! — бросилась она мне на шею. — Что ты мне привезла?
И, не дожидаясь ответа, стала копаться в моей дорожной сумке.
— Ура! Это мне? Спасибо, мамочка! — Дарья протягивала мне красный купальник, украшенный стеклярусом.
— Ч-черт! — вырвалось у меня. — Совсем забыла о нем!
— Что такое? — спросил Денис.
— Это один из тех купальников, в которых девушки позировали на водопадах. Я же тебе рассказывала.
Дашка тут же начала клянчить:
— Мам, ну, ты же мне его привезла, правда? Тебе он не пойдет, он маленький на тебя, а мне в самый раз.
— Дарья, уймись! — сказала я, строго глядя на нее, хотя у меня это плохо получалось. — Это купальник одной девушки, и ты его взяла без спросу. Ведешь себя как маленькая.
