- А чего ты его выгораживал? - опять недоволен Ландышев.
Но Руслан, выдав тайну Коваля, не переступает какого-то последнего рубежа порядочности - что было, рассказывает, но напраслины на прежнего босса возводить не желает:
- Да он как хозяин хороший был. Мы его все любили.
- За что же он ее такой хороший?
- Я думаю, тут вот какое дело. В тот день милиция в офис нагрянула. Всех повязали. Думаю, Вероника заложила. А Олег Иваныч узнал. И наказал, хотя любил.
- Мы его любили, он ее любил, он ее убил. Шикарная история! - Ландышеву даже не сидится от удовольствия. - Чего ж ты раньше молчал?
- Да так... - уклоняется Руслан.
- Его, значит, тогда не нашли?
- Скрылся. Его и на суде никто из наших не продал.
Один Руслан предатель... И хоть уговаривает он себя, что Олег Иванович ему никто, но мерзко на душе, слов нет. Единственное утешение, что ни в какую милицию-прокуратуру Ландышев не стукнет. Сам попытается на Коваля наезжать. Наверняка. Ну уж тут Олег Иванович авось отобьется. Не знает Ландышев, с кем связался.
У Валентины Николаевны брови ползут вверх, когда снова появляется в юрисконсультации Коваль. О чем он говорит? Что намерен делать с ненормальным юношей?
- Я уеду, а потом вернусь и заберу его, - втолковывает Коваль. - Вы подготовите все документы. Вот справка, что Хомутов нуждается в лечении за рубежом, выписка из истории болезни. Это мой факс для связи.
Валентина Николаевна в затруднении.
- Значит, не усыновление?
- Опекунство.
- Задача, знаете, нестандартная...
- Все - вопрос денег, - и Коваль прибегает к универсальному аргументу в виде пачки долларов.
...На улице его радостно встречает ожидавшая Катерина: полчаса не видала и уже соскучилась.
У Коваля радикально испортилось бы настроение, знай он, что происходит в интернате. Туда добирается Канделаки, угощает санитара сигаретой, обучает пускать дымовые колечки, и минут восемь спустя очарованный санитар сообщает, что ему известно о Дяде, и указывает, где найти главврача.
На Канделаки - стараниями Томина - отличный фирменный костюм из гардеробной оперслужб, галстук долларов за сто, итальянские туфли, тесноваты, но шикарны. Иначе по его легенде одеться нельзя.
И все же главврач встречает посетителя с долей настороженности.
- Я из инюрколлегии, - представляется Канделаки. - Это я вам звонил. Наследство из-за рубежа.
Диковинный для главврача случай, даже какой-то... неблагонадежный.
- Да, я помню. О ком же речь?
- О Хомутове. Михаил Хомутов.
- Ах, так?.. Десять лет никто о нем слова не спросил, и вдруг со всех сторон! Прямо ажиотаж.
- Им еще кто-то интересуется?
- Один приезжий из Австрии. Хочет взять к себе.
- Ай-я-яй! Уже пронюхали!
- То есть вы думаете... - ошарашен старик.- Наследство большое?
- Вполне достаточное для ажиотажа. Дальний родственник в Чикаго отдал Богу душу. Владелец заводов, домов, пароходов.
- Невероятная история!
- Что вы! Бывает и похлеще! - на ходу сочиняет Канделаки. - По сорок лет от людей ни звука, и вдруг... Например, тетка завещала имущество первому ребенку своей племянницы. Мы тут годами ищем этого ребенка, парижский капитал обрастает процентами. Наконец находим. И что оказывается? Племянница родила тройню. Кто первенец? Они теперь между собой судятся. Как зовут этого австрийца?
- Иванов не Иванов... что-то похожее... Но ведь Хомутов совершенно неспособен распорядиться никаким имуществом.
- Потому и появляются помощники. Визитку он не оставил?
- Нет. Выходит, охотится за наследством?
У главврача вдруг возникает неопределенная, но совершенно ослепительная мысль, что если отмести этого Иванова не Иванова как лицо недобросовестное, то какие-то средства каким-то образом могут достаться интернату, поскольку Хомутов тут живет, его обслуживают и вообще... Из короткого столбняка его выводит вопрос Канделаки:
- А как он сам мотивирует свои притязания на Хомутова?
- Знал прежде его родителей... - бормочет врач. - Туманные причины. А если он снова появится? Как мне с ним?
- Не подавайте виду! Попрошу все документы, которые есть у вас на Хомутова.
Тон у Канделаки непререкаемый. Главврач шаркает к шкафу за историей болезни и думает: "Но что же будет с наследством?.. Поскольку Хомутов недееспособен... Спросить или не спросить?.."
На следующий день после того, как Руслан сливает компру на Коваля, он получает деньги под терпимый процент. Босс от собственной щедрости размякает.
- А не потешить ли нам свои телеса? - спрашивает он. - Есть что новенькое в области разврата?
Руслан готов отслужить:
- Ребята хвалили одно местечко. Лунный массаж.
- Поехали, посмотрим.
В помещении, оформленном в стиле известного магазина "Чай" на Мясницкой, их встречает пышечка в кимоно.
- Господа присядут, - говорит она, - хозяйка сейчас выйдет, - и голосом провинциального экскурсовода заученно рассказывает: - Тайна эксклюзивного лунного массажа родилась в гареме китайского императора. Она была куплена бабушкой хозяйки и передается только по наследству. Массаж основан на использовании трех энергий для семи наслаждений...
- Ладно заливать, - прерывает Ландышев, хлопая ее по заду. - Приступим к первому наслаждению. Скажи, чтоб нам дали водки и соленых огурцов.
- Да, господин, - пышечка удаляется.
Вскоре приносит водку и огурцы. С низким поклоном ставит на столик.
Обычно сначала Ландышев пьет быстро, раз за разом, почти без закуски. Потом притормаживает. Может и перестать, может и отпустить вожжи - смотря по ситуации. Но на памяти Руслана он не надирался до потери рассудка и таскать его на себе не приходилось.
Достигнув определенной кондиции, Ландышев потребует музыки, потом поесть, ну и все остальное. Девушки составят, так сказать, десерт. Впрочем, он в сексе может и сымпровизировать: в кабинете кого-нибудь трахнет, в машине на скорости - как взглянется. Потребность у него всегда есть, но несколько петушиная. Девочки тишком посмеиваются, очень тишком: сам босс о себе высочайшего мнения.
- Музыку можешь завести? - спрашивает Ландышев пышечку. - Поставь мне "Лили Марлен". Есть такая немецкая песня. Поищи давай.
- Нету, господин.
Руслан выходит к машине - у босса постоянный запас любимых мелодий. Пышечка с почтением принимает кассету и семенит прочь.
- Жизнь есть игра, а сегодня ты сдал мне козыря. Выпьем за удачу.
Чокаются, Руслан пригубливает: он практически на работе.
Включается музыка. Звучит "Лили Марлен". Ландышев подпевает. Далась ему эта песенка сопливая... Вдруг взглядывает пристально:
- Ты как к немцам относишься?
- Нормально, - говорит Руслан.
- Фюрер был крепкий мужик. Наплевать, говорит, что мои сапоги в крови, мне важно в них дойти до победы. И марксизм так же учил: критерий истины есть практика... Считаешь, для чего мне нужно сломать Авдеева? - Хмелеет помаленьку.
- Большие деньги на кону.
- Нет, не понимаешь. Я его разорю, и я его фирму заберу. За гроши. Понял? Больно жирный для него кусок. Он как был таксистом, так и остался.
Томин, служа в Интерполе, слегка помотался по свету и видел кладбища на разных широтах - как правило, вылизанные, просторные, с регулярно расположенными надгробиями. Вероятно, красивые с тамошней точки зрения. Но елки-палки, до чего же неуютные!
То ли дело на Родине: немножко мусорно, но зато лежат покойники живописно, разнообразно, кто под плитой, кто под плечистым памятником. Кто под крестом, который уже в землю врос. И у каждого своя "каморка" с оградой, иногда "квартирка" на несколько могил; с кем жил, с теми и лежит, оно приятно. И лица на портретах сплошь приятные. И в каждой оградке своя эстетика: где лавочка и песочком посыпано, где незабудки, где венок жестяной с розами. Деревья не рубят, слава богу, на них гужуется птичий народ, добавляя в тишину свое движение, щебет, изредка раскатистое "кар-р". Конечно, когда похороны, печально. Но пока похорон нет, гулял бы да гулял.
Что Томин и делает, умудряясь одновременно морочить голову Тимофеевне. Та под градусом и охотно хихикает по любому поводу: Томин ей нравится.
- На мой бы вкус, - говорит он, помахивая ободранным кейсом, - я бы, конечно, тетку Евгению к себе взял. Я бы ее похоронил у себя на кладбище в Туле. За милую душу! Ни рубля бы не стоило!
Томин совершенно точно чувствует, чем взять Тимофеевну.
- А кем ты на кладбище в Туле-то?
- Незаменимый человек. Могу памятник срубить, могу оградку сварить, могу крест поправить. Только могил не рою. Потому как, знаешь, не рой другому яму.
Тимофеевна, посмеявшись, спрашивает:
- А тетка не хочет?
- Хочет в Москве. Она еще, когда жива была, все меня упрашивала. Я говорю: тетечка, поедем ко мне, я тебе какую хошь мимозу посажу, оградку буду каждый месяц красить! Нет, говорит, Ванечка, хочу с сестрой Соней лежать. Это, говорит, моя последняя воля.
- Какая покойница капризная, - остроумничает Тимофеевна и покатывается.
