подарок, императрица должна быть уверена, что вещь единственная в своем роде! Иначе может случиться такой конфуз, что дарителю не поздоровится!
Так зачем же Людвиг Гильберт родил для императорской камеи сестричку?
Имя автора камеи Музыкант выяснил довольно быстро.
Ювелирный дом Гильбертов славился не только в герцогстве Гессен, но и во всей Германской империи с незапамятных времен. Геммы, выполненные из резного полудрагоценного камня с выпуклым изображением, иначе говоря – камеи, были их визитной карточкой.
Людвиг Гильберт, продолжатель славного рода, родился в тысяча восемьсот семьдесят втором, в один год с Алисой Гессенской, будущей супругой Николая Второго, и даже в том же городе – Дармштадте.
Яков Михайлович выяснил, что Гильберты приходились Гессенам дальней родней по линии герцогини Вильгельмины Баденской, известной тем, что бросила законного мужа и практически открыто жила со своим камергером бароном Августом фон Сенарклен де Гранси, исправно рожая детишек, которых ее старый муж Людвиг всех до единого признал за своих.
Людвига, кстати, и назвали в честь покладистого рогоносца, что, впрочем, не помешало молодому Гильберту счастливо жениться и прожить в браке со своей Августой добрых пятьдесят лет.
Возможно, именно родство стало причиной того, что когда после дифтерии тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, унесшей жизни матери и сестры Алисы, ее забрала к себе бабушка, королева Великобритании Виктория, Гильберты отправили туда же своего единственного сына. Людвиг жил недалеко от Осборн-хауса на острове Уайт, где обитала Алиса Гессенская, и был участником ее детских игр.
Потом их пути разошлись надолго, но, видимо, связи они все же не теряли, поэтому в тысяча девятьсот двенадцатом году на тезоименитство, которое Александра Федоровна отмечала двадцать третьего апреля в память мученицы Александры, Людвиг Гильберт преподнес подруге детства драгоценную камею.
Императрица там изображена в профиль и в том возрасте, когда она еще была юной Алисой Гессенской. Поскольку ювелирный дом Гильбертов не являлся поставщиком двора, Людвиг не мог использовать официальный вензель императрицы или ее шифр, поэтому на оправе камеи в окружении драгоценных камней он выгравировал две буквы – А и Г. Алиса Гессенская.
В том, что подарок понравился императрице, сомневаться не приходилось. Даже находясь под арестом в трагические дни семнадцатого года, Александра Федоровна надевала кулон с камеей, и не только потому, что он напоминал о временах, когда она была безусловно счастлива, но и оттого, что подарок этот она получила из рук преданного друга детских лет.
Выяснив обстоятельства появления камеи среди украшений императрицы, Яков Михайлович был растроган. История привязанности двух людей столь разных судеб длиною в несколько десятилетий была светлой и грустной одновременно.
Людвиг Гильберт скончался в почтенном возрасте в своем доме в том же Дармштадте. Наверняка он знал, как трагично закончились дни его подруги Алисы, и горевал о ней. Думал ли он о том, что стало с его подарком?
И для кого он изготовил вторую камею?
Яков Михайлович решил, что непременно это выяснит, тем более история камеи – прекрасный повод обратиться за помощью к Тате.
Музыкант не был затворником и женщин любил всегда, но по-разному. На заре туманной юности, в далекие студенческие годы он женился на пустоголовой милашке Наденьке, надеясь, что со временем эта пустоголовость перейдет во что-то более или менее интеллектуальное. Но чуда не случилось, и Наденька ушла к Ашоту, которому нравилась ее попа.
Эту потерю Яша пережил достойно, но больше жениться не спешил. Все выбирал. Ну а потом начались диссертации, конференции, публикации и лекции. Женитьба перестала быть актуальной темой в жизни известного ученого Якова Михайловича Музыканта.
И вот, когда собственное будущее представлялось ему вполне определенным, появилась Тата.
Даже не появилась, а возникла из мрака университетской библиотеки, в которой в тот знаменательный день перегорели пробки.
Музыканту срочно понадобилась монография одного из коллег, он прибежал в библиотеку и стал требовать разыскать нужную ему работу немедленно. Невидимая в темноте новая сотрудница занервничала, стала что-то объяснять, он раскричался, зачем-то стал грозить ей увольнением, она что-то расстроенно лепетала… Тут зажегся свет, и он увидел Блаженную Беатрису Россетти.
Не картину, конечно, а женщину, как две капли воды похожую на Элизабет Сиддал, жену Данте Россетти, его вечную музу и модель многих художников братства прерафаэлитов. Чудесные золотые волосы, как у ангелов на полотнах эпохи Возрождения, нежное лицо и огромные серые глаза. Яков Михайлович обожал прерафаэлитов в целом и Джона Милле в частности. Особенно ценил «Офелию», которую тот писал как раз с Лиззи. Но в этот раз перед ним предстала именно Беатриса. Печальная и смиренная перед лицом неизбежности, с возведенными к небу страдающими очами.
Его оцепенение длилось так долго, что Лиззи, которую, как выяснилось, в миру звали Тата, совершенно растерялась. И только увидев в ее глазах слезы, Музыкант пришел в себя настолько, чтобы извиниться за свою несдержанность и в самых изысканных выражениях попросить не беспокоиться насчет монографии. Он придет за ней в другой раз.
Другой раз наступил на следующее утро.
Явившийся к открытию библиотеки Яков Михайлович был абсолютно уверен, что влюблен окончательно и бесповоротно.
Однако, хотя это случилось два года назад, их с Татой отношения по сию пору пребывали в зачаточном состоянии. Нет, она не была замужем и на вспыльчивого профессора смотрела вполне благосклонно, но Яков Михайлович все еще не мог преодолеть шока, который настиг его тем знаменательным днем. При встрече с Татой он трепетал и волновался так, что общение становилось мучительным для обоих.
Однако он использовал любую возможность, чтобы обратиться к ней. Хоть за чем-нибудь. В этот раз – за помощью в разгадывании тайны камеи.
– Да будет так! – вслух сказал Яков Михайлович и набрал заветный номер.
Кроме необыкновенной красоты, Тата обладала еще несколькими исключительными качествами – она была на редкость терпелива и могла найти что угодно где угодно. Сегодня это было кстати как никогда.
Рассказывая Тате историю камеи, Яков Михайлович увлекся, поэтому волновался меньше, чем обычно, и это было шагом вперед. Тата очень быстро поняла стоявшую перед ней задачу, обещала, что займется поиском немедленно, и в конце сказала:
– Я позвоню вечером и все расскажу.
От этих слов, сказанных, как ему померещилось, интимным тоном, у профессора по спине пробежала большая стая очень крупных мурашек, он покраснел – хорошо, что они говорили не по видеосвязи, – и, пролепетав невнятное «буду ждать», отключился. Уф!
Яков Михайлович уже знал: когда Тата начинала что-то искать, то пропадала со всех радаров. Конечно, можно увидеться с ней в библиотеке, но по опыту известно, что лучше этого не делать. Следовало набраться терпения и ждать. Суслин дал ему неделю, значит, как минимум дней пять Тату дергать не стоит. Потом она позвонит сама.
Тата позвонила к концу пятого дня.
Яков Михайлович не смог сдержаться и буквально завопил в трубку:
– Говорите быстрей, в чем интрига! Я просто изнемогаю
