— Окостенение бывает всегда, это-то вы должны знать. И кончайте, пожалуйста, расспросы, я ничего больше не могу сообщить.
— Благодарю вас, — не скрывая раздражения, бросил Грегори и направился ко входу в морг.
Дверь была приоткрыта, но чтобы войти в морг, пришлось бы перешагивать, вернее, перепрыгивать через труп. «Тут и так всё истоптано, — подумал Грегори, — лучше не оставлять лишних следов». Он потянул сбоку за скобу. Никакого результата. Тогда он рванул, и дверь с размаху ударила в стену. Внутри было темно. В щель под дверью намело немного снега, теперь он таял и расплывался по полу лужицей. Грегори зажмурился и, поёживаясь от промозглого холода, которым тянуло от стен, ждал, когда глаза привыкнут к темноте.
Разбитое окно пропускало немного света, второе же, забелённое извёсткой, было почти непрозрачным. В центре барака стоял гроб, выстланный стружками. К нему прислонён венок, обвитый чёрной лентой. Можно было прочесть слова: «безутешной скорби». В углу стояла крышка гроба. Под окном на земляном полу были разбросаны стружки. Напротив, у другой стены, стояли кирка, лопаты и лежал моток перепачканных глиной верёвок. И ещё лежало несколько досок.
Грегори вышел на улицу и прикрыл глаза, отвыкшие в темноте от света. Полицейский, стараясь не дотрагиваться до трупа, осторожно накрывал его брезентом.
— Вы дежурили до трёх ночи? — подойдя к нему, спросил Грегори.
— Да, господин лейтенант. — Полисмен выпрямился.
— И где было тело?
— Пока я дежурил? В гробу.
— Вы проверяли?
— Да.
— Открывали дверь?
— Нет, я светил фонарём в окно.
— Стекло было разбито?
— Нет.
— А гроб?
— Простите?
— Гроб был открыт?
— Да.
— Как лежал покойник?
— Обыкновенно.
— Почему он голый?
Полицейский оживился.
— Хоронить его должны были сегодня, а с одеждой это целая история. С тех пор как от него сбежала жена (это было два года назад), он жил с сестрой. Страшно тяжёлая женщина, ни с кем не ладит. Костюм, который был на нём (он умер сразу после завтрака), она не дала, потому что он, дескать, новый и ей жалко. Она собиралась дать старый, а когда приехали из похоронного бюро, сказала, что перекрасит в чёрный цвет какой-нибудь похуже, но тот, из похоронного бюро, не захотел приезжать во второй раз и взял труп, как был, без одежды. Сегодня она собиралась привезти костюм…
— Слушайте, Грегори, я, пожалуй, поеду. Мне тут делать нечего, — заявил вдруг Соренсен, внимательно прислушивавшийся к разговору. — Дайте мне машину. А сами возьмёте здесь…
— Ага, сейчас поговорим, — бросил Грегори. Соренсен раздражал его. — Постараюсь что-нибудь придумать для вас, — всё-таки добавил он, глядя на помятый брезент. Внешность покойного хорошо запомнилась ему, хоть видел он его всего несколько минут. Старик, за шестьдесят. Руки мозолистые и тёмные, темнее лица. Во весь череп лысина, и только на висках да на затылке пробивается седая щетина. Но особенно врезалось Грегори в память удивление, застывшее в широко открытых помутневших глазах.
В пальто становилось жарко. Грегори прикинул, когда солнце дойдёт до этого пока что затенённого места. К тому времени надо будет снять все следы.
Он собирался уже посылать на шоссе полисмена, но тут увидел своих людей и кинулся им навстречу.
— Ну наконец-то. Давайте поторапливайтесь. Томас, для меня очень важны следы между окном и дверью. Только получше посыпайте тальком, снег влажный. И осторожно, а то всё расползётся! Я еду в город. А вы сделайте все измерения; да, и расстояние до воды — там, за кустами, ручей. Пару общих снимков и обыщите как следует берег, может, я что прозевал.
— Не беспокойтесь, Грегори, всё будет в лучшем виде! — заверил Вильсон. Свой плоский чемоданчик он нёс на ремне, перекинутом через плечо. Чемодан бился о бедро, и оттого казалось, что Вильсон хромает. — Пришлите за нами машину, ладно? — добавил он на ходу.
— Обязательно.
Грегори, забыв про Соренсена, направился к шоссе. А обернувшись, увидел, что тот неторопливо идёт за ним. Верёвки, ограждавшие место происшествия, были сняты. Двое рабочих вытаскивали «бентли» из кювета. У моста стоял «олдсмобиль». Коллз уже развернул его. Ни слова не говоря, Грегори сел на переднее сиденье, рядом с Коллзом. Мотор работал, и Соренсен ускорил шаг. Они проехали мимо постового из дорожной полиции и повернули к Пикерингу.
Полиция размещалась в двухэтажном доме на углу рыночной площади. Полисмен проводил Грегори на второй этаж. По обе стороны длинного коридора шли двери, коридор кончался окном, из которого открывался вид на крыши одноэтажных домиков, стоящих на той стороне площади.
Грегори вошёл в кабинет. Из-за стола поднялся комендант, рыжий, длиннолицый, на лбу у него отпечатался красный рубец; шлем лежал на столе.
Пока они обменивались первыми фразами, он несколько раз потёр руки и улыбнулся — нервно, невесело.
— Ну что ж, за работу, — усаживаясь, вздохнул Грегори. — Как дела у Вильямса? С ним можно будет побеседовать?
Комендант отрицательно покачал головой.
— Исключено. Перелом основания черепа. Я только что звонил в Хэйк. Он без сознания. Врачи говорят, это продлится какое-то время, если, конечно, он вообще выкарабкается.
— Да? Скажите, вы ведь знаете своих людей, что он собой представляет, этот Вильямс? Давно ли служит в полиции? В общем, расскажите всё, что вам о нём известно.
Грегори говорил, а мыслями всё ещё был у морга, всё ещё видел эти следы на снегу.
— Вильямс? Он тут уже почти четыре года. До этого жил на севере. Служил в армии, был ранен, имеет награды. Тут он женился, у него двое детей. Ничем особенно не выделяется. Любит рыбалку. Уравновешенный, неглупый. За всё время службы ни одного серьёзного нарушения.
— А несерьёзные?
— Ну… я сказал бы, он был излишне… мягок. Как говорится, по доброте душевной… По-своему интерпретировал инструкции. Вы же понимаете, в такой дыре все друг друга знают… Ай, да пустяки всё это, просто он слишком мало штрафовал… Человек он был спокойный, пожалуй, даже слишком спокойный, то есть не был, а есть, — поправился комендант, и лицо у него дрогнуло.
— В привидения он верил? — совершенно серьёзно спросил Грегори. Комендант поднял на него бесцветные глаза.
— В привидения? — машинально переспросил он и вдруг смешался. — В привидения? Нет… не думаю… не знаю… Вы считаете, что он… — и не закончил. Наступило молчание.
— А вы не могли бы, хотя бы предположительно, сказать, от кого он убегал? — тихо спросил Грегори, наклоняясь к коменданту и глядя ему прямо в глаза. Тот молчал. Потом медленно опустил и снова поднял голову.
— Предположить не могу, но…
— Но?..
Комендант не моргая смотрел на Грегори, точно изучал его лицо. Потом медленно пожал плечами.
— Ну ладно. Перейдём к фактам. Пистолет Вильямса у вас?
— Да.
— Ну и что?
— Он держал его в руке, — тихо сказал комендант.
— Вот как? Он стрелял?
— Нет. Пистолет был на предохранителе. Но… в ствол был дослан патрон.
— Мг-м. А как обычно ходят ваши люди? Пистолет готов к стрельбе?
— Нет. У нас тут тихо. Дослать патрон всегда успеешь.
— Как вы думаете, он сам прошёл или прополз эти несколько шагов от того места, где был сбит, дотуда, где его нашли?
Комендант с удивлением взглянул на него.
— Нет, лейтенант, он так и остался лежать. Смидерз, тот человек, который его сбил, сказал, что это он перенёс Вильямса — сразу же…
— Ага. Ну, это упрощает дело. Будем думать, что… упрощает. Этот Смидерз здесь?
— Да.
— Я бы хотел допросить его. Вы не возражаете?
— Пожалуйста.
Комендант открыл дверь, отдал распоряжение и подошёл к окну. Ждать пришлось не больше минуты. В комнату вошёл худощавый человек со смазливым лицом второразрядного кинолюбовника, одетый в пушистый свитер и обтягивающие фланелевые брюки. Стоя у порога, он с нескрываемой тревогой смотрел на Грегори, который, повернувшись вместе со стулом, несколько секунд разглядывал его, а потом сообщил:
— Я из Ярда, веду следствие по вашему делу. Можете вы ответить на несколько вопросов?
Смидерз кивнул.
— Собственно… я всё уже рассказал… Я не виноват.
— Если вы невиновны, вам нечего беспокоиться. Вы задержаны по обвинению в том, что вызвали дорожное происшествие, в результате которого пострадал человек. Вы не обязаны давать ответы на вопросы, если они могут быть использованы против вас для обоснования обвинения. Хотите отвечать?
— Да, да, конечно… Мне нечего скрывать, — пробормотал молодой человек, явно напуганный официальной формулой. — Я ничего не мог сделать. Он просто-напросто бросился мне под колёса. В конце концов, это дорога, а не тротуар. Нельзя же ночью, да ещё при таком тумане, нестись и не смотреть, куда бежишь. Моя машина едва ползла! Я сделал всё, что было в моих силах, и вдобавок ещё разбил машину. Это он виноват. Ума не приложу, как я из этого выпутаюсь: машина не совсем моя, и…
