— Нет, нечасто. Мы даже удивлялись этому. Но она ни разу не была здесь после отъезда в Стокгольм, а это было много лет назад. Но остров по-прежнему принадлежит ей. Он достался ей от дедушки. Братьев и сестер у нее нет. Мы помогаем ей присматривать за домом, но если срочно что-то не предпринять с маяком, он развалится.
— Маяк?
— Да, ему уже лет двести. Кроме маяка и дома, там ничего нет. Раньше в доме жил смотритель маяка с семьей.
— Видимо, там немноголюдно. — Патрик сделал глоток холодного кофе и скривился.
— Да, но там спокойно и тихо, если вы любите природу, конечно, — возразила Сигне.
— Хотя на ночь оставаться там страшновато.
— Ты же сама говорила, что все эта бабские суеверия? — сказал Гуннар.
— Какие? — заинтересованно спросил Патрик.
— В народе остров зовется Гастхольмен — Холм Духов. Поговаривают, что он получил такое имя, потому что души умерших там никогда не покидают остров, — пояснил Гуннар.
— Так там есть привидения?
— Это все болтовня, — фыркнула Сигне.
— В любом случае я позвоню Энни. Спасибо за кофе и торт и за то, что нашли силы и время для разговора со мной. — Патрик поднялся из-за стола.
— Нам было приятно, — вежливо ответила Сигне.
— Можно мне это одолжить? — спросил Хедстрём, кивая в сторону снимков. — Я вам все верну.
— Конечно, берите, — протянул снимки полицейскому Гуннар. — У нас электронная камера, так что все файлы есть в компьютере.
— Благодарю, — Патрик положил фото в сумку.
Супруги проводили его до двери. Садясь в машину, Хедстрём видел перед глазами Матса Сверина — мальчиком, подростком, мужчиной. Он подумал, что сейчас нужно взять паузу. Лучше съездить домой пообедать. И поцеловать близнецов.
* * *
— Как провел время с бабушкой? — Мелльберг тоже поехал домой обедать, и стоило ему войти в дверь, как он тут же вырвал Лео у Риты и начал подбрасывать в воздух. Лео зашелся от смеха.
— Типично. Стоит деду прийти домой, как бабушка тут же забыта, — притворно нахмурилась Рита, но подошла и расцеловала Бертиля в обе щеки.
Между Лео и Бертилем была особенная связь. Последний даже присутствовал при рождении ребенка, чему Рита была весьма рада. Но все равно она испытала облегчение, когда Бертиль вернулся на работу на полный день. Да и Пауле это было на пользу. Как бы сильно Рита ни любила своего героя, у нее не было никаких иллюзий по его поводу.
— Что у нас на обед? — Мелльберг осторожно опустил ребенка на детский стульчик и начал повязывать ему слюнявчик.
— Цыпленок с домашней сальсой — твои любимые.
Мелльберг причмокнул. За всю свою жизнь он не пробовал ничего более экзотического, чем картошка с укропом, но Рите удалось его изменить. Ее фирменная сальса была такой острой, что обжигала даже зубы, но Мелльберг ее обожал.
— Ты вчера задержался, — она поставила перед Лео тарелку с детским вариантом и протянула Бертилю ложку, чтобы он покормил ребенка.
— Да, дел у нас по горло. Паула с парнями собирают информацию, но Хедстрём попросил меня остаться в участке на случай обращений журналистов. Ты же знаешь, что никто лучше меня не умеет управляться с прессой.
Он сунул слишком большую порцию в рот Лео, и половина вывалилась обратно. Рита спрятала улыбку. Патрику снова удалось перехитрить начальника. Ей нравился Хедстрём. Он умело манипулировал людьми с помощью терпения, дипломатии и лести и мог добиться всего, чего хотел. К тем же методам приходилось прибегать и Рите, чтобы в их семейной жизни все было хорошо.
— Бедняжка. Это, наверное, тяжело, — Рита положила мужу приличную порцию.
Лео уже все скушал, и Мелльберг принялся за свою еду. Буквально через минуту он уже откинулся на спинку кресла и похлопал себя по животу.
— Было вкусно. И осталось место для десерта, правда, Лео? — Поднявшись, он направился к холодильнику.
Рита понимала, что его лучше остановить, но ей было жаль лишать его любимого лакомства. Достав из холодильника три больших мороженых, Бертиль радостно раздал их домашним. Лео было не видно из-за рожка. Если дать Бертилю свободу, мальчика скоро будет не поднять. Так что мороженое сегодня только в виде исключения.
Фьельбака, 1870 год
Она придвинулась ближе к Карлу, который спал у стены в кофте и рейтузах. Через пару часов ему нужно будет встать, чтобы заменить Юлиана на маяке. Эмели осторожно положила руку ему на бедро и погладила. Пальцы у нее дрожали. Ей было известно, что женщина не должна делать первый шаг, но почему он сам не хочет ее касаться? Более того, муж на нее даже не глядел. И не говорил с ней. Только благодарил за еду, прежде чем встать из-за стола. Все остальное время он смотрел сквозь нее, словно она была из стекла. Но чаще всего его вообще не было дома. Он либо находился на маяке, либо занимался лодкой и рыбачил в море. Она же сидела целый день одна в доме. Делать ей было совершенно нечего. Работа по дому и готовка занимали пару часов, а все оставшееся время Эмели сидела и сходила с ума от скуки. Если бы у нее был ребенок, ей было бы чем заняться. Ее бы так не беспокоило то обстоятельство, что Карл работает с утра до вечера и вообще с ней не разговаривает. Если бы у нее только был ребенок…
Но как она знала из жизни в деревне, женщина и мужчина должны сначала сделать некоторые вещи, чтобы у них появился ребенок. А ничего подобного они с Карлом не делали. Вот почему ее рука сейчас гладила Карла по бедру, совсем рядом с чреслами. С бешено бьющимся от волнения и возбуждения сердцем она заставила пальцы проникнуть в гульфик…
Карл резко открыл глаза и сел на постели.
— Что ты вытворяешь? — спросил он с темными от злобы глазами, отбрасывая ее руку.
— Я… я только хотела… — не могла найти слов Эмели.
Как можно объяснить очевидное? То, что должно было быть очевидным и дня него тоже. Это ведь странно, что они женаты почти три месяца, а ни разу даже не поцеловались. На глаза набежали слезы.
— Я буду спать на маяке, раз в доме мне нет покоя. — Карл протиснулся мимо нее в постели, вскочил, нацепил одежду и бросился прочь из дома.
Его бегство было как пощечина для Эмели. Никогда раньше он не говорил с ней в таком тоне — жестко, грубо, с презрением. И не смотрел на нее так, словно она была отвратительным насекомым, забравшимся к нему в постель.
С залитым слезами лицом Эмели подошла к окну и выглянула наружу. День выдался ветреный, и Карл, борясь с ветром, направлялся к маяку. Она видела, как он вошел в маяк и поднялся наверх, где уже горел свет. Эмели вернулась в постель и разрыдалась. Дом сотрясался от ветра. Казалось, ветер вот-вот подхватит крошечный домик и унесет в никуда. Но это Эмели не пугало. Она предпочла быть где угодно, только не здесь.
Внезапно ей показалось, что ее погладили по щеке. Эмели вздрогнула и открыла глаза. В комнате никого не было. Она натянула одеяло до подбородка и уставилась в темноту комнаты. Наверное, ей показалось. С момента приезда на остров она постоянно слышала странные звуки и замечала странные вещи. Дверцы шкафов были открыты, хотя она точно помнила, что запирала их. Сахарница, стоявшая на кухонном столе, вдруг оказывалась на стойке. Наверное, все это игра ее воображения. От одиночества и скуки у нее начались галлюцинации.
На первом этаже скрипнул стул. Эмели затаила дыхание. Слова старухи, которые она заставила себя забыть, снова прозвучали у нее в голове. Нет, она не пойдет вниз проверять. Она не хочет знать, что происходит в доме, не хочет знать, кто издает все эти звуки и кто только что гладил ее по щеке. Эмели залезла с головой под одеяло, спрятавшись, как ребенок, от всех страхов. Так она и пролежала до рассвета. Больше никаких странных звуков не было.
— Что думаешь? — спросила Паула Йосту. Они купили обед в «Консуме», решив пообедать в участке.
— Что-то странно все это, — сказал Йоста, приступая к рыбному гратену. — Никто ничего не знает о его личной жизни. И при этом все отзываются о нем как о приятном, открытом и общительном парне… Что-то тут не вяжется.
— У меня такое же ощущение. Как можно так тщательно скрывать свою личную жизнь? Что-то же он должен был рассказать за кофе или обедом?
— Ну, ты у нас тоже неразговорчивая.
Паула покраснела.
— Тут ты прав. Но именно об этом я и говорю. Я раньше молчала, потому что не хотела, чтобы правда выплыла наружу. Я не знала, как вы отреагируете, узнав, что я живу вместе с женщиной. Так что остается вопрос — что хотел скрыть от других Матс Сверин?
— Придется нам это выяснить.
Паула почувствовала, как о ее ноги трется что-то мягкое. Это пес Мелльберга Эрнст учуял еду и с надеждой ластился.
— Прости, парень, но здесь тебе ничего не перепадет. У меня только салат.
Однако Эрнст продолжал умоляюще смотреть на нее. Паула поняла, что ему нужны доказательства, иначе от него не отвязаться. Взяв листик салата из тарелки, она поднесла его к носу собаки. Эрнст радостно замахал хвостом, но, принюхавшись, бросил на нее разочарованный взгляд и демонстративно повернулся к Пауле задом. После чего прямиком направился к Йосту, который как раз тянулся за печеньем.
