«Странная, — думала Марина. — Наверняка перебралась сюда из кухни, чтобы занимать меня. И молчит».
— Не помню, положила соду или нет? — Зоя Алексеевна взглянула на коричневый пакетик.
— Положили. Я видела, — ответила Марина. — Я даже подумала, что многовато.
— Значит, положила. — И она продолжала месить.
Белое тесто сыто выдавливалось между пальцами. Лениво пузырилось и лопалось, выстреливая сухой мукой.
— А вот и я! — Марина встряхнула старой фотографией. — И Аленка. А это Кит! Глебка-то, Глебка! Уши как веер!
Старая детсадовская фотография. Пожелтевшая от плохой обработки, от времени. С оборванными углами.
— Так вы что, давно знаете Глеба? — Зоя Алексеевна подсыпала в тесто еще немного муки.
— Что вы! С пяти лет.
— Вот как? Что-то я вас не помню.
— Ну… просто мы с вами не встречались. Моя мама работала заведующей в этом детском саду.
Зоя Алексеевна вскинула голову, пытаясь отбросить упавшие на глаза волосы, руки были в тесте. Но не удалось, наоборот, прядь еще плотнее прикрыла глаз. Марина подобрала жесткий, едва начинающий седеть локон и завела его к виску. Пальцы ощутили прохладу влажного лба. Зоя Алексеевна улыбнулась. И стала чем-то неуловимо похожа на Глеба.
— Мариночка, если нетрудно, достаньте, пожалуйста, корицу. С верхней полки.
Она кивнула в сторону черной глянцевой груды ящичков, тумбочек и отделений, составляющих вместе старый буфет.
— Значит, это и есть знаменитый «булль»? — Марина похлопала ладонью по буфету. — Дедушкино наследство?
— Вы и это знаете? — улыбнулась вновь Зоя Алексеевна.
— О, я много чего знаю. — Марина нашла банку с корицей, отломила кусочек на свой вкус, растерла и добавила в тесто. — Вообще-то, все в этой комнате мне знакомо. Хоть ни разу тут и не была… А там вот комната Глеба, да? Только вот вас я представляла иначе. Думала, что вы ростом выше. Я почему-то решила, что Глеб должен ростом на вас походить.
— Нет. Он в отца. — Зое Алексеевне все больше нравилась девушка.
И Марина это чувствовала.
— А вот улыбка у него ваша.
— Это точно, — с готовностью подтвердила Зоя Алексеевна. — Я в типографии работаю. Народу там много толкается, особенно в пересменку. Так Глебку по улыбке признавали моим сыном. Тогда он еще в школе учился. И приходил за мной от нечего делать…
Она взглянула на высокие напольные часы. Латунный маятник покачивался за толстым узорным стеклом.
— Где он вечно задерживается? Еще хорошо — не на мотоцикле, шлем дома оставил. Изнервничаюсь вся, пока его дождусь. Бывает, и вовсе ночевать не является. Звонит только, предупреждает.
— А он со мной почти все время, — сказала Марина.
— Я догадывалась… Дружите?
— Как вам сказать? Я его жена.
Марина повернула голову и посмотрела на Зою Алексеевну долгим взглядом. Для себя она уже понимала, что это не очень ловкое откровение и явится наконец началом трудного разговора. Чем он закончится, неизвестно. И куда он приведет? Но иного выхода Марина не видела, ей нужен был союзник, близкий Глебу так же, как и она…
Зоя Алексеевна приподняла плечи, скривила губы. Но тут же овладела собой, расслабилась и покачала головой.
— Вот как? Быстро.
— Быстро?
Марина чувствовала, что ей все труднее казаться бодрой и счастливой.
— Видите ли… Все это сложно, Зоя Алексеевна… Допустим, еще вчера я знала, что буду матерью. А буду ли женой, нет.
— Матерью?
Марина пропустила этот возглас мимо ушей. Точно она была в комнате одна и разговаривала сама с собой.
— Все очень запутанно. Возможно, час назад я и решила стать его женой… Хотя Глеб и просил меня об этом значительно раньше… Я несвязно говорю, да? Извините. Все сумбурно… Мы довольно давно близки. А приводить сюда Глеб почему-то меня не хотел. Стеснялся? Не знаю. Он иногда становился очень странным. И я часто его не понимала… Господи, откуда у вас так дует?
Зоя Алексеевна растерянно обвела комнату взглядом, хотя отлично знала, что неоткуда тут появиться сквознякам. Но тревога, еще неосознанная, уже овладела ею…
— Но сейчас я пришла не с тем, чтобы представиться. — Марина смотрела на тесто под руками Зои Алексеевны. — Глеб сбил женщину… Мотоциклом. Позавчера.
Полоски губ Зои Алексеевны сместились и вновь замерли.
— Да. Насмерть, — произнесла Марина в ответ на застывшие в немом вопросе губы.
Бесформенный белый ком теста утекал в стороны двумя широкими белыми лентами. Вот одна лента отделилась от липкой массы теста. Затем отделилась и вторая…
«Это же ее руки», — подумала Марина.
Растопыренными пальцами Зоя Алексеевна закрыла лицо.
— Я напрасно сказала? Напрасно? Ведь никто не знает. Никто не видел! Никто!
Отвернув в сторону лицо, Марина заплакала. Слезы стекали по щекам, она их слизывала кончиком языка.
— И теперь он должен ломать себе жизнь. И мне. И ребенку… И все из-за какой-то неповоротливой бабки, которой уже сто лет!
Зоя Алексеевна встала и вышла из столовой.
Марина извлекла зеркальце, сложила уголком край платка, пытаясь снять кусочек туши с века.
За стеной что-то тяжело упало и покатилось.
Марина подбежала к комнате Глеба, распахнула дверь.
На полу валялись мотоциклетный шлем, гаечные ключи, яркая банка из-под лака, мотоциклетные очки. Зоя Алексеевна сидела на диване, стискивая коленями худые руки.
— Что ж получается, а? — Она остановила взгляд на Марине. Вобрала голову в плечи. — Всю жизнь я работаю, работаю… Мужа потеряла. Одна сына тянула. Чтобы не хуже, чем у людей. Только б он учился… Все для него… Как же мне теперь-то? Как же ему теперь? Нет, нет… Если чего, я пойду туда и скажу. Как же нам теперь? Они должны понять. Сын мой не преступник, не жулик. Его не надо исправлять… К тому же у него будет ребенок, верно?
Марина кивнула.
Зоя Алексеевна пристально посмотрела на Марину.
— Как ты сказала? Никто не видел?
— Да. Так получилось. Никаких свидетелей.
Марина присела рядом с Зоей Алексеевной.
— Но… сегодня я видела Глеба… Он должен пойти и заявить… Я это поняла. Он должен…
Зоя Алексеевна отодвинулась, насколько позволял узкий диван.
— Что ты болтаешь? Что ты там поняла?
— Он должен повиниться, Зоя Алексеевна. И мы с вами, ради него… Мы обязаны помочь ему. Я и вы.
Взгляд Зои Алексеевны скользнул поверх головы Марины и замер.
Марина обернулась.
В дверях стоял Глеб. На зеленом мятом плаще стыли капли дождевой воды.
— Никому ничего я не должен!
Он поднял с пола шлем, положил в него очки и спокойно повторил своим слегка рокочущим голосом, растягивая на гласных слова:
— Никому. Ничего.
* * *
Из допроса Г. Казарцева, обвиняемого по ст. 211, часть 2, УК РСФСР и ст. 127, часть 2, УК РСФСР.
«…Мне казалось, что поездка в Ленинград — это судьба. Для сообщения надо было закончить цикл стендовых испытаний. Я почти не покидал лабораторию. Я знал: мое сообщение если и будет заслушано, то где-нибудь на секциях, в рабочем порядке, так как доклад официально не выдвигался — работа внеплановая. Но главное — застолбить достигнутые результаты, обнародовать.
И кроме того… Не знаю, понятна ли моя мысль? Проблема, которой я занимаюсь, касается отрицательных воздействий магнитных сил. Они разрушают структуру материала. Разрушают! Но всякое разрушение — обратная сторона созидания. Разрушать во имя созидания… Понимаю, я сейчас не на конференции, а в кабинете следователя… Но если вдуматься, я сейчас говорю сугубо по существу следствия… Я старался найти самые далекие ассоциации. Убеждал себя в том, что сама судьба исподволь готовила мое сознание еще задолго до того, что произошло на Менделеевской улице.
К тому же в глубине души я надеялся на то, что в Ленинграде произойдет какая-то важная для меня встреча. И она должна повлиять на мою судьбу. Предчувствие, что ли. И это предчувствие меня не обмануло: а встретил такого человека…»
Глеб включил ночник.
Бледно-желтый лучик робким клинышком вдавился в темноту, ткнувшись на пути в исписанный лист блокнота и кончик ремешка от часов. Такое впечатление, что часы скакнули в сторону, притаились и дышали торопливо с легким звонцем, а вот хвостик-ремешок так и не успели убрать.
Глеб ухватил этот предательский хвостик и вытянул часы на освещенную полоску. Часы сопротивлялись, зацокали сильнее… Десять часов! А Глеб был убежден, что уже глубокая ночь.
Он включил верхний свет.
Мягкий, серебристый, он осветил скромную меблировку номера. Шелковая накидка второй кровати была без единой морщинки. Интересно, и на эту ночь Глеб останется один в двухместном номере? Повезло. Хотя Люди сидят в вестибюле гостиницы в ожидании номера, а здесь, пожалуйста, вторые сутки он живет один…
