В овальном настенном зеркале отразилось худое его лицо с покрасневшими веками. Может, пойти погулять немного? Три дня он в Ленинграде, а города еще не видел. Кстати, не мешало бы и перекусить.
Пиджак висел на спинке стула, касаясь рукавами пола.
Глеб сдернул его, едва не опрокинув стул.
Он вышел из гостиницы.
Бронзовый кораблик взлетел на постамент, как на гребень волны, перед стеклянными дверьми подъезда. Кораблик возвышался над стойбищами дремавших интуристовских автобусов и автомашин. У тротуара стояло такси. В уголке покатого стекла кошачьим глазом мерцал зеленый огонек.
— На Невский возьмете? — Глеб наклонился к шоферу.
Тот кивнул.
В машине было тепло и уютно. И слабо пахло кожей.
— Приезжий? — поинтересовался шофер.
— Да. — Глебу не хотелось разговаривать.
Шофер это почувствовал, притих. Но когда сворачивали с площади Революции на Кировский мост, не выдержал и произнес:
— Петропавловка!
Бурая линия крепостной стены отсекалась от черного неба огнями иллюминаций. Такая громадная, Петропавловская крепость отсюда, с моста, казалась невысокой. Классическое пространственное решение. И шпиль. Как восклицательный знак. После него уже ничего ни убавить, ни прибавить.
Шофер попался не из молчунов.
— Был я там как-то. На экскурсии. Рекомендую. Стены толщиной с эту «Волгу». А окна в ладонь… Годами сидели. И какие люди?! Не то что мы с тобой — выпить-закусить, понял? Крепкий был народ. Один даже идею реактивного двигателя толкнул, пока отсиживался.
— Был такой. Кибальчич, — проговорил Глеб.
— Верно, Кибальчич, — согласился шофер. — Потом его казнили… А тут тебе университеты да институты всякие, а все думаешь, куда бы на сторону… Скажем, в нашем парке. Знаешь, сколько бегает народу с корочкой в кармане, с дипломами этими. Инженера есть, учителя. А работают в такси. Живую копейку шинкуют. Человек всегда старается собственную выгоду блюсти. Словно ему одному надо, остальные так, побоку… А ведь были же люди, а?
Шофер что-то еще вещал. Но Глеб не слушал. Обернувшись, он провожал взглядом излом крепостной стены. Точно замерзший росчерк молнии. И золотой шпиль. Казалось, шпиль проколол небо: темные ночные облака над ним расступились, чтобы и звезды поглядели на этот город…
Машина чуть притормозила перед светофором. Прогромыхала через трамвайные рельсы. Поворот.
— Памятник Суворову, — кивнул шофер. — Да, были люди.
— Да бросьте… Люди как люди. Разные.
— И то верно, — немедленно согласился таксист. — Вот гляди. Слева Инженерный замок начинается… В нем Павел-царь прятался. Все равно нашли и придушили. Свои люди, придворные. Не на кого было положиться. Правда, что люди разные бывают…
Шофер повернул голову и посмотрел на пассажира. Его глаза весело блестели, отражая свет фонарей.
— Или вот еще. Обхохочешься! Утром бабку я взял на Пушкарской. Говорит: вези меня в Заячью Рощу. Я спрашиваю: где же, бабуля, такая Заячья Роща? А она — ты что, не питерский, не знаешь? Гони в центр, а там подскажу… И куда, думаешь, мы приехали? На улицу Зодчего Росси. Вот тебе и Заячья Роща. Поработай так. Разные люди, разные…
Срезалась гладь асфальта, и машина покатила по диабазовым плитам.
— Скоро Невский. Дальше куда?
— Обратно. В гостиницу, — произнес Глеб.
Таксист, нисколько не удивившись, произнес:
— Хозяин — барин. Будет сделано.
Через несколько минут такси остановилось у постамента с бронзовым корабликом.
— А насчет Заячьей Рощи, я где-то уже читал эту Зайку. — Глеб расплатился и вылез из машины.
Полочка, на которой хранился ключ от номера, была пуста.
— К вам подселили, — оповестила дежурная. — Тоже участник вашей конференции.
Скрывая досаду, Глеб направился к лифту.
Все три кабины томились в гостеприимном ожидании.
Сонная лифтерша вопросительно посмотрела на Глеба — куда?
Поднявшись на этаж, Глеб приблизился к своему номеру и постучал.
— Да, да! — воскликнули за дверью.
Глеб вошел и поздоровался.
На кровати сидел рыхлый мужчина в майке. Правое плечо его стягивал уродливый застарелый рубец. А круглое лицо дружески улыбалось, редкие крупные зубы сжимали обкуренный мундштук.
Мужчина вынул мундштук и положил его в пепельницу.
— Добрый вечер. Меня зовут Петр Петрович Олсуфьев.
* * *
Из показаний свидетелей по делу № 30/74.
Свидетель С. Н. Павлиди — отец свидетельницы А. Павлиди:
«…Я — честный человек. И дочь свою, Алену, воспитывал такой же. Сюда я пришел по ее повестке — Алена уехала в командировку, в Харьков. Я хочу сказать по существу дела. Дочь моя была очень обеспокоена случившимся с Глебом Казарцевым. И со всей принципиальностью и прямотой отнеслась к своему гражданскому долгу. Но эта поездка в Харьков… Ее приятель Никита Бородин дал ей слово, что сам все уладит, честно обо всем расскажет, пусть Алена не беспокоится и отправляется в командировку. Никита передал ей записку. Вот эта записка. «Алена, поезжай спокойно. Все, что касается истории с Глебом, я улажу сам. Обещаю. Кит»… Такое у него прозвище, Кит. Прошу эту записку приобщить к делу».
После обеда Никита обычно уходил к себе. Он садился в старое кресло, закуривал и размышлял. Например, по каким законам жизни именно этот тип, Скрипкин, стал его начальником. А не кто другой из уважаемых Никитой людей.
Правда, последнее время все упорней циркулировали слухи, что Скрипкина от них уберут. И поставят другого. Поговаривали, что это будет человек из своих, а не варяг. Но кто? Кандидатура Никиты была самой подходящей. А сто девяносто в месяц — это не баран чихал, такой оклад на улице не валяется. Так что повод для размышлений у Никиты был, и довольно приятный.
Да! Жизнь — великий селекционер: каждый в итоге занимает то место, которого он достоин. Рано или поздно…
Только вот сигареты, к сожалению, были сырые. С трудом раскуривались. Можно было у матери одолжить, да лень вставать. Вообще, из этого кресла он поднимался тогда, когда совсем припирало…
Он протянул руку и положил несколько сигарет на теплый колпак настольной лампы, пусть подсохнут. Теперь он думал о том, что жаль, Алена в отъезде. Неплохо бы с ней поделиться о возможных перемещениях в иерархической лестнице отдела. Только у нее глаз черный, греческий, еще сглазит…
В передней раздался звонок. Никита досадливо поморщился. Опять гости к матери!
Грохнули тяжелые банковские засовы, наследство бабушки-профессора. Обычно после этого доносились взрывы смеха, поцелуи. В этот раз было тихо.
Никита вытянул шею, прислушался.
— Мама! — крикнул он. — Кто там?
Дверь отворилась, на пороге стояла Вика.
Длинное пальто, рыжая пушистая шапочка, два огромных серых глаза…
— Господи! — засмеялась она. — Кит, ты все в том же кресле, в той же позе! Ведь прошел почти год.
Вика сорвала с головы шапку, выстрелив в сторону коридора брызгами воды. Потом запрыгала на месте, сбрасывая пальто.
— Помоги, еще муж называется!
Никита справился с замешательством и демонстративно медленно выбрался из кресла.
— Не ждал?
— Признаться, довольно неожиданно.
— Я по делу, ненадолго. — Вика оглядела комнату. — Все тот же кавардак! — И перевела глаза на Никиту.
Взгляд ее неторопливо сполз с широкого его лица вниз, по махровому халату к стоптанным домашним туфлям с дырой у большого пальца.
— Ты все такой же. Только потолстел… А как ты находишь меня?
Вика крутанулась, разметав жесткие черные волосы, прошлась по комнате легкой походкой. Ей очень шло это простенькое темное платье.
— Все такая же. Как игла, — скучно произнес Никита и плюхнулся в кресло. — У тебя есть курить?
— Найдется.
Вика извлекла из сумки сигареты, бросила их Никите.
— Мои что-то отсырели.
— Не мудрено. — Вика бросила и зажигалку.
Подошла к стулу и наклонила его. Груда газет и журналов сползла на пол, обнажая красную обивку сиденья. Села, вытянув длинные стройные ноги в коричневых сапогах.
— Так вот, Кит. Я замуж выхожу.
— Поздравляю. — Никита почувствовал легкий укол в сердце.
— Мне нужен официальный развод.
— За чем же дело стало?
— За тобой.
— Пожалуйста! — с наигранной веселостью воскликнул Никита. — Сколько угодно.
— Я и не сомневалась в этом, Кит… Только надо сделать как можно скорее.
Никита наконец прикурил.
— А что, жених сбежит?
— Не исключено, — засмеялась Вика. — Договорились? Завтра же… Там надо заплатить какие-то деньги, я не знаю сколько. Но если у тебя нет, я дам.
— Разбогатела?
Вика помолчала и произнесла упрямо:
— Я дам.
Никита выпустил колечко дыма, второе, третье… Кольца разбухали, поднимаясь к потолку, догоняя друг друга.
