пропустил нас в вестибюль.
– Так, посмотрим! – Я огляделась и наскоро провела ревизию в соответствии с описью интерьерных красот в интернете. – Восемь колонн и восемнадцать пилястров из серого гранита, увенчанных белыми лепными капителями?
– Раз, два, три… – Ирка потыкала указательным пальцем в воздух, пересчитывая названные объекты, и подтвердила: – Есть!
– Парадная лестница из мрамора, обрамленная чередой зеркал?
– Лестница тоже есть, а вот череды зеркал не наблюдаю.
– Осталось только два, их перенесли вниз, в глубину гардеробов, – подсказал Бордовский.
Ирка посмотрела на него очень недовольно – как будто он лично разбазарил старинные зеркала и похоронил то немногое, что осталось от их череды, в какой‑то там глубине.
Я тоже сокрушенно поцокала: стада рогатых железных вешалок по обе стороны от главного входа здорово портили впечатление. Не спасали даже высокие окна с роскошным видом на Дворцовую набережную. Тем более на подоконниках рядом с ухоженными растениями в горшках стояли совершенно не декоративные пластиковые бутыли с мутной желтоватой жидкостью. Они не просто не украшали помещение, а будто предупреждали: уважаемые гости, приготовьтесь к разительным контрастам!
– Нам на второй этаж, – не то подсказал, не то поторопил Бордовский.
Я снова глянула на лестницу, в направлении которой нас мягко подталкивали, и мимолетно удивилась:
– Ни охранника, ни даже консьержки?
– Понятно, почему не уцелела череда зеркал, – осуждающе шепнула мне на ухо подруга. – Поперли отсюда все, что не приколочено!
– У нас вахтеры. – Бордовский мимоходом указал на незаметную будочку слева от лестницы. – Но сегодня же выходной…
– Чудесно, мы будем одни! – улыбнулась Марина.
Я было подумала, что ее радует перспектива тет-а-тета с археологом – мы с Иркой не в счет, можем деликатно скрыться с глаз, хотя бы вот за гранитными колоннами спрятаться, – но тут Марина договорила:
– И не намотаем на ноги обрывки чужих биополей.
– Полы у нас чистые, их моют каждый день, – успокоил ее Бордовский.
По парадной мраморной лестнице мы поднялись на второй этаж, проследовали мимо пары кабинетов (в двери ценного дерева были беспощадно вбиты таблички «Бухгалтерия» и «Касса») и вошли в помещение, которое я узнала:
– Это же Дубовая столовая!
– Теперь Дубовый зал, – подсказал Бордовский.
«Головы у вас дубовые, а не зал!» – захотелось бросить мне.
На старинных – начала девятнадцатого века – фотографиях в интернете Дубовая столовая выглядела роскошно. Она бы и сейчас прекрасно смотрелась, поскольку хрустальная люстра, высокий камин с отделкой из резного дуба и стены, затянутые цветной тисненой кожей, как будто не изменились. Увы, кому‑то хватило ума заполнить помещение рядами сбитых вместе кресел, обтянутых дерматином, и вот они‑то выглядели по-сиротски жалко. Как дешевые куцые занавески на окнах и безобразно истертый паркет.
Ведомые Геннадием Леонидовичем, мы по стеночке прошли в дальний конец Дубово-дерматинового зала и, не дойдя до возвышающейся там облупившейся фанерной трибуны, свернули налево и оказались перед очередной массивной дверью с табличкой «Отдел палеонтологии».
– Прошу к нашему шалашу! – пошутил Бордовский и распахнул перед нами дверь.
– Мама мия! – выдохнула Ирка, переступив порог и остановившись.
Я вошла за ней и снова, как недавно у канала с выдрой, сделала козырек из ладони, только приставила его не выше глаз, а ниже. В поле зрения осталась верхняя часть стен, отделенная от расписного потолка вереницей беленьких лепных ангелочков – картинка красивая, как из учебника «Интерьерный дизайн дворцов XIX века».
На то, что ниже, смотреть не хотелось. Помещение было плотно заставлено жутчайшего вида столами-конторками – облезлыми и дико захламленными.
– Рабочие места наших сотрудников, – извиняющимся тоном объяснил Геннадий Леонидович, от которого не ускользнули мои попытки отделить прекрасное от ужасного. – Они, конечно, интерьер не украшают, но такова реальность.
Покружившись на месте, я насчитала два десятка конторок. Заодно оценила гармоничное сочетание высоких арочных окон и огромных зеркал в простенках между ними. К сожалению, зеркала так щедро умножали рабочий беспорядок, что у меня закружилась голова. Пришлось зафиксироваться на красивом неподвижном объекте – аккуратно вписанном в ближайшее окно силуэте Петропавловской крепости на противоположном берегу Невы.
Широкая полоса воды серебрилась, как зеркало, и шпиль Петропавловского собора отражался в ней на диво четко: казалось, будто небо и воду скололи гигантской золотой булавкой.
– Ого, сколько здесь разноплановых энергий! – то ли восхитилась, то ли ужаснулась Марина.
– И пыли веков, – точно не восхитилась Ирка.
– Так, ладно! Давайте к делу. – Я вспомнила, зачем мы пришли.
Вовсе не затем, чтобы инспектировать состояние памятника архитектуры девятнадцатого века. У нас нынче особый интерес к другому периоду, гораздо более раннему.
– Да, мы готовы к мастер-классу. – Ирка тоже взяла себя в руки. – Командуйте, Геннадий Леонидович.
Вчера Бордовский вкратце рассказал нам, что ровно неделю назад проводил в этом самом кабинете мероприятие для любителей археологии, и мы договорились, что он повторит его для нас. Ирка важно объявила, что это будет следственный эксперимент. «Халявный мастер-класс», – перевела я для себя.
Бордовский предложил нам устроиться за большим столом в центре комнаты, включил проектор и переместился к подвесному экрану. Щелкнул пультом, вызывая первую картинку, и бодро начал:
– Всем известно про манупорт из Макапанстата…
Я поперхнулась и закашлялась, Марина слабым голосом переспросила: «Про ману… что?» Только Ирка как ни в чем не бывало нахально хохотнула:
– А то! – но тут же спохватилась: – И все‑таки рассказывайте по порядку, иначе какой же это будет следственный эксперимент.
– Манупорт из Макапанстата, Южная Африка. – Лектор указал на изображение округлого камня с дырками, похожего на сильно помятый шар для боулинга. – Это камень, отдаленно напоминающий человеческую голову. Три миллиона лет назад какой‑то австралопитек подобрал его и принес на свою стоянку, но почему он это сделал, науке неизвестно. Возможно, оценил сходство камня с человеческой головой. Если так, то это было знаковое поведение. А вот это ребро из Бильцигслебена, Германия. – Он сменил картинку. – Примерно четыреста тысяч лет назад некий Homo еrectus, то есть человек прямоходящий, то ли случайно, то ли специально – наука не знает – сделал на этой кости насечки. Возможно, то были какие‑то знаки.
– Заметки на объедках, – пробормотала я.
– Бумагу же еще не придумали, не на чем этому эректусу было писать, – защитила Ирка.
– Не исключено. – Бордовский не стал спорить, перешел к следующему слайду. – А вот наскальные рисунки – петроглифы. Эти изображения были найдены в Узбекистане, но вообще их обнаруживают по всему миру: в Центральной Азии, в Монголии, в Испании, Франции, Италии, Германии, даже в пустыне Сахара и у нас в Карелии.
– Заряженные, – по-своему оценила изображения человечков с копьями Марина. – Так и пышут первобытной энергией! – И обмахнулась ладошкой, будто от экрана с петроглифами на нее повеяло жаром,
