Дом дяди Клето и теток Хесусы и Эмилии в Альбароне весь покрыт плющом, большой и красивый, хотя почти развалился.
– Дядя Клето.
– Что тебе, Камилито?
– Дашь мне десять реалов?
– Нет.
– А шесть?
– Тоже нет.
– Помнишь дрозда, что воровал еду у слепого из Сендериса? Это был худший слепец в мире, и Господь покарал его, наслав птицу, которая воровала у него еду, чуть не помер с голоду.
Дон Клаудио Допико Лабунейро – школьный учитель и, видимо, путается с доньей Эльвирой, хозяйкой, и одновременно с ее служанкой Касторой.
– Кастора – шлюха, я знаю, но на тридцать лет моложе меня, и это требует больших усилий, я не вышвырну ее на улицу, потому что из-за нее ты остаешься. Будешь всегда меня любить?
– Милая, всегда, всегда; говорится «всегда», но кто знает?
Донья Эльвира и дон Клаудио на «ты» лишь в постели, лучше соблюдать приличия. Дону Клаудио нелегко встречаться с Касторой, донья Эльвира наблюдает за обоими, ему удается только ухватить Кастору за грудь или за задницу, когда столкнутся в коридоре.
– Успокойтесь, дон Клаудио, зачем вам это? Все получите в воскресенье.
По воскресеньям дон Клаудио и Кастора идут в колониальную лавку, что у дороги в Раиро, владелец, друг дона Клаудио, дает ему ключ, есть даже канапе и умывальник.
Мончо Прегисас, вернувшийся из Марокко на деревяшке, большой враль, колченогие обычно лгуны, не все, но это общее правило, чего только Мончо Прегисас не наплетет.
– Моя кузина Георгина еще при жизни первого мужа, Адольфито, купалась в мельничном пруду Лусио Моуро нагишом, как Катуха Баинте, и одна форель замерла, глядя на ее грудь, не двигалась с места, пока кузина не ушла; на грудь кузины всегда было приятно посмотреть, удивительно то, что форель загляделась, как новобранец.
Мончо Прегисас наблюдал, взобравшись на камень на берегу, как куница и заяц восхищались, созерцая грудь его кузины.
– Надо было видеть зверьков, какой инстинкт у них! Адольфито Пенута Аугалевада, или Чокейро, был женихом Марии Ауксильядоры Поррас, она его бросила, считая, что он близок к смерти, и обосновала свое решение вескими доводами:
– Этот скоро помрет, что бы ни говорили, стоит только взять его за руку. Он скоро умрет, достаточно взглянуть на тусклую кожу, оставляю его Георгине, пусть она носит траур, не желаю, чтоб меня лишил девственности мертвец, все равно какой мертвец.
– Но, Мария Ауксильядора, разве ты еще девушка?
– Заткнись, дурак! Какое тебе дело?
– Извинись, Мария Ауксильядора! Не кричи на меня! Адольфито Чокейро женился на Георгине и долго не протянул, волей Божьею держался бы больше, но плохо переносил рога и повесился на перекладине в шкафу, кое-кто говорил, что его отравила супруга отваром из трав, кто знает; когда судья открыл дверцу шкафа и увидел над собой труп, не на шутку испугался.
– Твою мать! Ну и сволочь мертвец! Так принимать гостей!
Кармело Мендес сопровождал Георгину при расследовании и незаметно для судьи пускал в ход руки.
– Успокойся, Мендес, дурачиться будем, когда все кончится.
– Как хочешь, любовь моя, ты знаешь, я всегда тебе подчиняюсь, знаешь, что твоя воля – моя воля.
Мончо Прегисас с большой любовью говорил о кузинах Георгине и Аделе и об их матери, Микаэле:
– Она мне была как мать, тетя Микаэла всегда хорошо относилась ко мне, очень радушно. Когда был маленьким, подарила мне «Приключения Дика Тюрпена» и баловалась со мной, если были одни. У меня сердце прыгало в груди, когда она говорила: «Тебе нравится, поросенок?»
На похоронах Адольфито было много народу; он часто встревал в чужие дела, и его любили. В траурной процессии слуги болтали о молодой вдове, красивой и аппетитной.
– Не хуже сестры!
– Незачем сравнивать, но обе сделаны как надо. Мончо Прегисас стал хромым в стране мавров, вернулся из Мелильи на деревяшке, но помирал со смеху.
– Чего смеешься, несчастный?
– Смеюсь, потому что хуже было бы, если б душу заменили деревяшкой…
В доме дяди и теток в Альбароне многие годы валялись три белых карлистских берета с золотыми галунами, принадлежавших дону Северино Лосаде, дяде моей матери, который был карлистским полковником и сражался в районах Орденес и Арсуа, по обе стороны реки Тамбре, меж долиной Дубра и землей Мелиде, там, где после гражданской войны восстали партизаны – Мануэль Понте и Бениньо Гарсиа Андраде (Фусельяс); есть места, которым очень пристал запах пороха и цвет крови. Три берета дона Северино дядя Клето таскал на карнавалах, потом их съела моль; в нашей семье скука и небрежность культивируются как изящные искусства.
– Хесуса.
– Да, Эмилита.
– Помнишь серебряные четки, благословленные папой Львом XIII, которые наша святая мать привезла из Рима?
– Ну, хватилась! Я уже век их не видала, затерялись, наверно.
– Ясно.
Тетки Хесуса и Эмилита бессмысленно молятся, неустанно шепчутся и беспорядочно мочатся, поэтому надежда им ни к чему, любви они не знают, но вера их утешает.
Дядя Клето, когда ему невмоготу от скуки, блюет в таз или за комодик – и так весь день.
– Как полегчало!
Собаку дяди Клето зовут Веспора, она питается тем, что хозяин конвульсивно изрыгнул или дал плавно вытечь изо рта – дядя Клето владеет обеими формами. Подчас Веспора в ужасе шатается, как пьяная, видно, что блевотина дяди Клето бывает ей не по нутру. У дяди Клето большие способности к джазовым инструментам, как у нефа, не хватает только черной кожи, играет по слуху то на них, то на бандуре, то на флейте. Хорошо быть вдовцом, обостряет интерес к интерпретации.
– Не понимаю.
– Ну! А зачем нужно понимать? Есть много непонятного, друг мой, и приходится только терпеть.
– Буду знать.
Останки моего предка святого Фернандеса и его товарищей-мучеников (незачем называть их, пусть это делает их родня) покоятся в Святой Земле, в Дамаске, в христианском квартале Баб Тума, в испанском монастыре. Почти все сведения в энциклопедиях неверны, тем более эти, так как святой не из важных, но в нашей семье нет другого. Моих теток Хесусу и Эмилию навещает падре Сантистебан – провинциал, который нюхает табак и закусывает его каскарильями.
– Еще чашечку, падре? Это всегда утешает.
– Для вас, дорогие мои, для вас… Падре Сантистебан не знает милосердия.
– В день Суда мы, праведники, получим воздаяние, глядя со смехом и улыбкой, как грешников бросят в ужасный котел – гореть в страшных муках до скончания веков, передадите мне печенье, милая Хесуса? Господь да воздаст вам. И мы скажем умникам: вы хотели вкушать веселье развращенного мира, наслаждаться грешной плотью? Вот вам теперь за это! Горите, проклятые, и страдайте, а мы возрадуемся вечному блаженству, будьте добры, милая Эмилита, немного каскарильи, да воздаст вам Господь.
Падре Сантистебан не очень смахивает на иезуита, скорее на проповедника, к тому же пахнет от него неважно, как, скажем, от армейского козла.
– Дело в том, Хесуса, что живет он как настоящий святой и презирает личную гигиену, ему чуждо то, что ценят люди.
– Конечно, Эмилита, это вероятней всего.
– И насколько вероятней, милая моя, насколько вероятней! Ибо, скажи мне, к чему умащать благовониями смертную плоть, обрызгивать бренные одежды миррой и мускусом, если ты потеряешь душу?
– Истинная правда, сестра!
– Еще бы! Займемся великим делом спасения души и отложим в сторону суету и помпу низменного мира.
– Господь мой Иисус, Бог и человек…
За шесть лет ИВЛС (Испанская Воздушная Линия Связи) проделала путь, равный ста двадцати шести полетам вокруг земли. В 1935 году не произошло ни одного инцидента. Мамерто Пайхон, частый гость моих теток, изобрел летательную машину, назвал ее «Андуриньей»,[32] хотя походила она на нетопыря с педалями и рулем.
– Я так назвал ее потому, что эта птичка летает лучше всех, любо поглядеть, как планирует, понимаете ли, сеньорита Хесуса, если Бог захочет, вы полетите по воздуху, как «Андуринья». Лучше всего мне влезть на колокольню Сан-Хуан де Барран, чтобы был импульс.
– Не делай этого, Мамертиньо, ты себя погубишь!
– Нет, сеньорита, увидите, что нет.
В пасхальное воскресенье 1935 года после главной мессы Мамерто появился на колокольне Сан-Хуана, пристегнул себе крылья своей машины и – рраз! – бросился в пустоту, но не взмыл вверх, а упал на святую землю свинцом. Посмотреть сошлось много народу, пришли даже из Карбалиньо, Чантады и Лалина, отовсюду, и когда Мамерто грохнулся, началась паника, все метались без толку.
– Спокойно, спокойно! – взывал священник, дон Ромуальдо. – Он недавно исповедовался и причастился, прямиком пойдет в рай, положите ему камень под голову и дайте умереть с миром и Божьим благословением. Никогда в жизни не будет он так подготовлен!
– Друг, нет! Лучше отвезти его в Оренсе, посмотрим, может, его спасут в больнице.
– Делайте что хотите, при таком неразумии я снимаю с себя ответственность!
