Он слышал, как отец Браун негромко засмеялся, потому что ситуация действительно становилась более чем смехотворной. Она как будто вывернулась наизнанку и обрушилась на них, подобно трюку в пантомиме. Профессор еще не успел договорить, как его слова вступили в комичное противоречие с действительностью: рядом с ними прямо из-под земли внезапно появилась круглая голова с гротескным полумесяцем усов. В следующее мгновение они поняли, что нора, из которой она высунулась, на самом деле представляет собой глубокую яму с приставной лестницей – вход в подземный склеп, который они собирались посетить. Коротышка первым нашел его и уже спустился на две-три ступени, но потом высунул голову наружу, чтобы обратиться к своим спутникам. Он напоминал нелепого могильщика из пародийной постановки «Гамлета».
– Это здесь, – глухо произнес он из-за щетки густых усов.
Все остальные с некоторым запозданием осознали, что, хотя они в течение недели сидели за обеденным столом с этим человеком, им почти не приходилось слышать, как он разговаривает. Хотя его считали английским лектором, он говорил с непонятным иностранным акцентом.
– Видите, дорогой профессор, – ваша византийская мумия настолько интересна, что мы просто не могли упустить такой подходящий случай, – с веселой язвительностью сказала леди Диана. – Я просто приехала посмотреть на нее и уверена, что эти джентльмены испытывают сходные чувства. Теперь вы должны все рассказать об этом.
– Я далеко не все знаю об этом, – сурово, если не мрачно, ответил профессор. – В некотором смысле я даже не знаю, о чем речь. Довольно странно, что мы с вами так скоро встретились снова, но, полагаю, жажда знаний у современных людей поистине ненасытна. Однако если нам предстоит посетить это подземелье, нужно подойти к делу ответственно и, уж простите меня, под ответственным руководством. Мы должны уведомить того, кто заведует раскопками, и по крайней мере расписаться в журнале посещения.
Коллизия между нетерпеливой дамой и осторожным археологом привела к короткому, но бурному спору, но его желание соблюсти официальные права настоятеля церкви и руководителя раскопок в конце концов одержало верх. Коротышка с моржовыми усами неохотно вылез из ямы и молчаливо признал правоту профессора. К счастью, на сцене появился сам священник – благообразный сутулый седой джентльмен с потупленным взглядом, который подчеркивали двойные стекла очков. Он быстро установил доверительные отношения с профессором, признав в нем коллегу-антиквара, но не проявил никакой враждебности к пестрой группе посетителей и посматривал на них скорее с веселым удивлением.
– Надеюсь, вы не отягощены предрассудками, – приятным голосом сказал он. – Для начала должен сообщить вам, что над нашими бедными головами в этом месте предполагается наличие всевозможных проклятий и дурных знамений. Я как раз расшифровывал латинскую надпись, обнаруженную над входом в часовню, и определил не менее трех проклятий: проклятие тому, кто войдет в замурованный склеп, двойное проклятие тому, кто откроет гроб, и самое ужасное, тройное, проклятие тому, кто прикоснется к золотой реликвии, лежащей внутри. Два первых несчастья я уже навлек на себя, – с улыбкой добавил он, – но боюсь, вам придется подвергнуться воздействию первого, самого слабого из них, если вы вообще хотите что-нибудь увидеть. По преданию, проклятия сбываются не сразу, а спустя долгое время и при соответствующих обстоятельствах. Не знаю, может ли это послужить вам утешением…
Преподобный мистер Уолтерс снова благосклонно улыбнулся и еще больше ссутулился.
– Предание, – повторил профессор Смейл. – Что за предание?
– Это довольно длинная история, имеющая разные варианты, как и другие местные легенды, – ответил священник. – Но она, несомненно, совпадает с эпохой появления гробницы. Она сохранилась в письменном виде и звучит примерно так. Гай де Жизор, владелец здешнего поместья в начале тринадцатого века, положил глаз на превосходного черного жеребца, принадлежавшего генуэзскому послу. Тот, как полагается торговому магнату, заломил за коня огромную цену. Алчность толкнула Гая на разграбление церкви, и даже, согласно одной из версий, на убийство епископа, жившего при храме. Как бы то ни было, епископ наложил проклятие, которое должно было пасть на любого, кто будет держать при себе золотой крест из гробницы либо потревожит реликвию, когда она вернется туда. Феодальный лорд достал деньги на покупку, продав золотой крест городскому ювелиру, но в первый же день, когда он оседлал жеребца, тот встал на дыбы, сбросил его перед церковным крыльцом, и он сломал себе шею. Тем временем ювелир, до тех пор богатый и преуспевающий, обанкротился в результате целого ряда необъяснимых случайностей и попал в кабалу к еврею-ростовщику, который жил в усадьбе. В конце концов злосчастный ювелир, столкнувшийся с угрозой голодной смерти, повесился на суку яблони. К тому времени золотой крест вместе с его домом, ювелирной лавкой, товарами и инструментами уже давно перешел в собственность ростовщика. Между тем сын и наследник феодального лорда, потрясенный богохульным деянием своего отца, стал ревностным христианином в суровом и мрачном духе своего времени и твердой рукой принялся искоренять любые ереси и суеверия среди своих вассалов. Еврей-ростовщик, к которому отец относился с циничной терпимостью, был безжалостно сожжен по приказу сына: так и он, в свою очередь, пострадал за обладание реликвией. После трех смертей крест был возвращен в гробницу епископа, и с тех пор ничьи глаза не видели его и ничья рука не прикасалась к нему.
Рассказ священника произвел на леди Диану более глубокое впечатление, чем можно было бы ожидать.
– В самом деле, дрожь пробирает при мысли о том, что мы увидим его первыми, кроме священника, – сказала она.
Первопроходец с моржовыми усами и ломаным английским все же не спустился по своей любимой лестнице, которая на самом деле использовалась только рабочими, производившими раскопки. Священник повел их к более удобному и просторному входу примерно в ста ярдах от ямы, откуда он сам недавно появился, отвлекшись от своих подземных исследований. Здесь спуск был гораздо более пологим и удобным, если не считать сгущавшегося мрака. Вскоре они растянулись вереницей в черном как ночь тоннеле и лишь немного спустя увидели впереди проблеск света. Один раз во время этого безмолвного перехода послышался сдавленный звук, как будто у кого-то перехватило дыхание, и еще однажды раздалось ругательство на незнакомом языке, прозвучавшее как глухой взрыв.
Они вышли в круглое, похожее на базилику помещение с кольцом овальных арок, поскольку эта часовня была построена до того, как копье первой стрельчатой готической арки пронзило нашу цивилизацию. Отблески зеленоватого света между колоннами обозначали место другого прохода в верхний мир и создавали впечатление подводного царства, усиливавшееся из-за нескольких других случайных и, возможно, казавшихся черт сходства. Вокруг всех арок слабо просматривался зубчатый норманнский узор, который над зияющей тьмой придавал им сходство с пастями чудовищных акул. А в центре темная масса самой гробницы с подпятой каменной крышкой напоминала распахнутые челюсти другого левиафана.
То ли из любви к старине, то ли из-за отсутствия более современных устройств преподобный знаток древностей осветил часовню лишь четырьмя высокими свечами в больших деревянных подсвечниках, стоявших на полу. Когда они вошли, горела только одна свеча, едва мерцавшая среди мощных архитектурных форм. Убедившись, что все в сборе, настоятель зажег три других свечи, что позволило лучше разглядеть большой саркофаг и его содержимое.
Все взоры сразу же устремились к лицу покойного, сохранившему живые черты за долгие годы забвения, вероятно благодаря тайным восточным процедурам, унаследованным от языческой древности и неизвестным на простых английских кладбищах. Профессор с трудом смог подавить изумленное восклицание: хотя лицо в гробнице было бледным, как восковая маска, в остальном оно напоминало лицо спящего человека, только что смежившего веки. Оно принадлежало к аскетическому, возможно, даже фанатичному типу с ястребиными чертами и высокими скулами. Лежащее тело было облачено в золотую парчовую мантию и роскошные одежды, а высоко на груди, между ключицами блестел знаменитый золотой крест, державшийся на короткой цепочке, скорее напоминавшей ожерелье. Крышка каменного гроба была поднята у изголовья и закреплена двумя прочными деревянными брусьями, распертыми между верхней каменной плитой и углами саркофага за головой усопшего. Ноги и нижняя часть фигуры оставались в тени, но пламя свечей хорошо освещало лицо, и по контрасту с мертвенным оттенком слоновой кости золотой крест сверкал и искрился, как огонь.
