– Может быть, кто-нибудь скажет, что произошло теперь? – осведомился отец Браун.
Наступила короткая пауза, потом слово взял Таррент.
– Священник, мистер Уолтерс, совершил самоубийство, – сказал он глуховатым голосом. – Боюсь, в этом не может быть никаких сомнений. Возможно, пережитое потрясение помрачило его разум. Мы нашли его одежду и черную шляпу на прибрежном утесе, а сам он, очевидно, прыгнул в море. Мне казалось, что он не вполне оправился от обморока, и, наверное, мы должны были присмотреть за ним, но у нас и без того было много хлопот.
– Вы ничего не смогли бы сделать, – произнесла женщина. – Разве вы не видите, что это злой рок, который безжалостно настигает всех по порядку? Профессор прикоснулся к кресту и пал первым; настоятель открыл гробницу и погиб вторым; мы лишь вошли в гробницу, и теперь нас…
– Подождите, – перебил отец Браун резким тоном, которым он пользовался очень редко. – Это нужно прекратить.
Он по-прежнему хмурился, не сознавая этого, но мгла озадаченности в его взоре сменилась светом почти ужасного понимания.
– Какой же я глупец! – пробормотал он. – Мне следовало бы уже давно понять это. Достаточно было выслушать легенду о проклятии.
– Вы хотите сказать, что нас действительно могут убить из-за того, что случилось в тринадцатом веке? – требовательно спросил Таррент.
Отец Браун покачал головой.
– Я не собираюсь обсуждать, могут ли нас убить из-за того, что случилось в тринадцатом веке, – тихо, но выразительно ответил он. – Но я совершенно уверен, что нас не могут убить из-за того, чего не случалось в тринадцатом веке, – из-за того, чего вообще никогда не было.
– Приятно видеть священника, который так скептически относится к сверхъестественному, – заметил Таррент.
– Вы неправильно поняли, – спокойно сказал священник. – Я сомневаюсь не в сверхъестественном, а в естественном. Сейчас я нахожусь в положении человека, который сказал: «Я могу поверить в невозможное, но не могу поверить в невероятное».
– Это то, что вы называете парадоксом?
– Это то, что я называю здравым смыслом, – ответил отец Браун. – На самом деле более свойственно поверить в сверхъестественную историю, где речь идет о непонятных вещах, чем в обычную историю, которая противоречит понятным вещам. Скажите мне, что великому Гладстону в последние часы его жизни явился призрак Парнелла, и вы найдете во мне агностика. Но если вы скажете, что, когда Гладстона представили королеве Виктории, он не снимал цилиндр в ее гостиной, хлопал ее по спине и предложил ей сигару, я сразу же перестану быть агностиком. Это не невозможно, а всего лишь неправдоподобно. Но я гораздо более уверен, что этого не было, чем в истории с призраком Парнелла, потому что это нарушает понятные законы природы. То же самое и с историей о проклятии. Я не верю не в легенду, а в историю.
Леди Диана немного оправилась от своего пророческого транса, и в ее ярких больших глазах снова вспыхнуло неистощимое любопытство ко всему новому.
– Какой вы интересный человек! – сказала она. – Почему же вы не верите в историю?
– Я не верю в нее, потому что она не исторична, – ответил отец Браун. – Для любого, кто что-то знает о Средних веках, она выглядит так же невероятно, как Гладстон, предлагающий сигару королеве Виктории. Но разве кто-нибудь знает о Средних веках? Вы знаете, чем изначально была гильдия? Вы когда-нибудь слышали о правиле salvo managio suo? [3] Известно ли вам, каких людей называли Servi regii? [4]
– Разумеется, нет, – довольно сердито ответила леди Диана. – Столько латинских слов!
– Разумеется, нет, – повторил отец Браун. – Если бы речь шла о Тутанхамоне или высохших африканских мумиях, неведомо как сохранившихся на другом конце света; если бы речь шла о Китае или Вавилоне; если бы кто-то вдруг нашел далекую и загадочную расу лунных людей, то ваши газеты раструбили бы об этом во всех подробностях, вплоть до зубной щетки или запонки для воротничка. Но когда речь идет о людях, построивших ваши приходские церкви, давших названия вашим городам и ремеслам и самим дорогам, по которым вы ходите, – оказывается, вы не удосужились ничего узнать о них. Я не говорю, что сам много знаю, но я знаю достаточно и вижу, что эта история бестолковая и выдуманная от начала до конца. Заимодавец не имел законного права отнимать у несостоятельного должника его лавку и инструменты. Крайне маловероятно, что гильдия не спасла бы одного из своих членов от полного разорения, особенно если виновником был еврей. Эти люди имели свои пороки и трагедии; иногда они пытали своих ближних и сжигали их на кострах. Но представление о человеке без Бога и надежды в душе, бредущем к смерти просто потому, что всем безразлично, жив он или мерт-в, – это не средневековое представление. Это продукт нашей экономической науки и технического прогресса. Еврей не мог быть вассалом феодального лорда. Обычно евреи находились на особом положении, и их называли «слугами короля». Кроме того, еврея не могли сжечь на костре за его веру.
– Парадоксы множатся, – заметил Таррент. – Но вы ведь не будете отрицать, что в Средние века евреи подвергались гонениям?
– Вернее будет сказать, что в Средние века они были единственными, кто не подвергался гонениям, – ответил отец Браун. – Если вы хотите высмеять средневековые нравы, хорошим примером будет бедный христианин, которого сжигают на костре за неправильно истолкованный догмат веры, между тем как богатый еврей идет по улице и открыто глумится над Христом и Богоматерью. Вот такую историю мы услышали. Это не история о Средневековье и даже не легенда того времени. Она была выдумана человеком, черпавшим свои представления из романов и газет, который сочинил ее на скорую руку.
Все остальные были немного ошарашены таким историческим отступлением и пытались понять, почему священник придал этому такое большое значение. Но Таррент, чья профессия требовала умения находить полезные детали в любых отвлеченных рассуждениях, внезапно оживился. Он задрал свою бородку еще больше, чем обычно, и блеснул глазами.
– Ага! – произнес он. – Значит, на скорую руку!
– Возможно, это преувеличение, – спокойно признал отец Браун. – Но я бы сказал, что эта работа была выполнена более небрежно, чем весь остальной, необыкновенно тщательный замысел. Однако злоумышленник не подумал, что подробности средневековой истории могут многое значить для кого-то из нас. А в целом его расчет был почти правильным, как и остальные его планы.
– Какие расчеты? Какие планы? – нетерпеливо спросила леди Диана. – О ком вы говорите? Разве мы не достаточно пережили и без того, чтобы пугать нас загадочными намеками?
– Я говорил об убийце, – сказал отец Браун.
– О каком убийце? – резко спросила она. – Вы хотите сказать, что бедный профессор был убит?
– Мы не можем говорить об убийстве, поскольку не знаем, умер ли он, – хрипло сказал Таррент, внимательно смотревший на священника.
– Убийца расправился не с профессором Смейлом, а с другим человеком, – серьезным тоном сказал отец Браун.
– Кого же еще он мог убить? – поинтересовался Таррент.
– Преподобного Джона Уолтерса, настоятеля Далхэмского прихода, – четко ответил отец Браун. – На самом деле он хотел убить только двух человек, потому что оба они завладели редкостными реликвиями. Убийца был маньяком, стремившимся к одной цели.
– Все это очень странно, – пробормотал Таррент. – Мы не можем поклясться, что настоятель действительно мертв, ведь мы не видели его тело.
– Нет, вы его видели, – заявил отец Браун.
Наступившая тишина была такой же внезапной, как удар гонга. В этой тишине острая женская интуиция так быстро подсказала догадку, что леди Диана едва не вскрикнула.
– Именно это вы и видели, – продолжал священник. – Вы видели его тело. Вы не встречались с ним – с живым, реальным человеком, – но видели его труп. Вы внимательно рассматривали его при свете четырех свечей. Он не покончил с собой, бросившись в море, но величаво покоился, как один из князей Церкви, в усыпальнице, построенной еще до начала Крестовых походов.
