— Обойдетесь. А насчет увидеться — что ж, вполне возможно… Мы полагаем, а бог — располагает, Джафаров!
До тех самых пор, пока я вместе с провожавшим меня жильцом и клубами теплого пара не вывалились на веранду, Ирка Гаджиева торчала тут же, в прихожей, и сверлила меня уничтожающим взглядом…
Кажется, у меня появилась еще одна «соперница». Будь я проклята, если Теймури Джафаров не вернулся к старым проказам!
* * *
Мои худшие опасения подтвердились, как только я добралась до своей машины, оставленной за две улицы до гаджиевского дома. Я включила прослушивающую аппаратуру на обрывке фразы, сказанной сварливым голосом жены, которой не привыкать к изменам своего легкомысленного муженька:
— …готов залезать под каждую юбку, скотина!
— Дочка, я тебя выпорю! — со смехом ответствовал Джафаров. — Не смей так разговаривать со своим почти что папочкой.
— Пошел ты… «папочка»! Пусти меня, козел!
— Послушай, детка…
От смеха в его голосе не осталось и следа!
— Я добрый дяденька, но могу и врезать, поняла меня? Сколько раз тебе говорил, чтобы не смела разевать на меня пасть?! Говорил или нет, ты…
— Пусти, гад…
Несколько минут слышались только сопливые всхлипывания Ирки, приглушенные расстоянием: объяснение происходило, конечно же, не в спальне. Однако моя чудо-техника, сработанная умельцами по спецзаказу, все-таки позволяла слышать каждое слово или звук в любой точке дома. Четкость, правда, зависела от степени удаленности от «жучка».
— Ладно, хватит ныть. Ирка… Ну же! Иришка, хватит, сказал…
В течение десяти-пятнадцати минут примирение набирало обороты. Признаю: «хазарский хан» Тимурчик оказался мастером по части утешения слабого пола. А впрочем, много ли было надо маленькой дурочке? С которой этот проходимец играл, точно хозяин с собачонкой, беззаветно в него влюбленной…
— Скажи, что любишь, бессовестный…
— Люблю, глупенькая! Люблю… люблю…
Эх, тяжела ты, «шапка» частного сыщика… Я вспомнила свой недавний разговор с Гариком в кафе. Как я понимаю капитана! Сейчас бы вернуться туда и кастрировать эту сволочь, чтобы раз и навсегда прекратить его карьеру! Но нельзя, нельзя… Сиди и слушай. Да делай детективные выводы…
Слушать, положим, было что: действие в конце концов переместилось… прямо на мамочкину кровать. Слышимость теперь была настолько идеальная (а кровать — ветеран любовных баталий — настолько скрипучая), что мне пришлось приглушить звук до минимума. Да и любовники не стеснялись выражать свои чувства на полную катушку… Я давно уже научилась относиться к подобным ситуациям, как к обычным рабочим моментам, так что мысль трудилась, не смущаемая ничем. Я размышляла: а не открыть ли мне по совместительству с детективным бюро еще и прокат аудиокассет эротического содержания? Кажется, подбирается неплохая коллекция: только на прошлой неделе — Эдик Халамайзер, теперь вот этот соблазнитель нимфеток…
Еще я думала о том, что ничего по-настоящему интересного пока не услышала. Да, Джафаров подонок, сожительствует одновременно с матерью и ее несовершеннолетней дочерью; но это к моему делу не пришьешь! Пока — никаких намеков на связь этого семейства со старушкой Прониной, даже отдаленных.
Полно, Татьяна: может, ее и вовсе не существует, этой связи? Почему ты решила, что она есть? Согласись: ведь ты ухватилась за Римму Гаджиеву просто потому, что другой ниточки у тебя не было! Ее шуба и шапочка, как и разговор с Вероникой — кстати, неизвестно о чем! — слишком призрачные «улики». Просто курам на смех. Не говоря уже о моем друге Папазяне!
Наконец после двадцатиминутных мучений «папочка» и «дочка» — палач и его жертва — одновременно испустили дух в любовной агонии. Еще около получаса ушло на «воскресение из мертвых», так что я с тоской осознала, что засветло мне из Комсомольского поселка не выбраться. И лишь на втором часу моих бдений я почувствовала, что сейчас надо быть начеку: после секса на Ирку навалилось запоздалое раскаяние. Она начала «истерить».
— Тимурчик, мне страшно! Как подумаю, что мы с тобой сделали…
— А ты не думай, моя сладкая.
— Как же — «не думай»… Тебе легко говорить! И про мать все время мысли лезут всякие… Что будет, когда она узнает?
— Брось, детка. Ничего ей не сделается. Если даже… все это в конце концов выплывет. Только не должно это выплыть, слышишь?.. Ирка!
Молчание.
— Ириш-ка! А-у!.. Иди сюда, слышишь? Вот так… Все будет хорошо, если будешь слушаться «папочку». Обещаешь слушаться?
— «Папочку»… Вот ты говоришь, что любишь, а сам только использовал меня! И не любишь ты меня вовсе…
Звучное всхлипывание.
— Ну вот, опять двадцать пять! А для кого же я, по-твоему, все это затеял, дурочка? Ведь мог бы припеваючи жить с твоей мамочкой до самой смерти. Она бы не возражала, это уж точно!
— Не напоминай мне про мать!
— Ты сама про нее вспомнила, не надо… Все это для тебя, детка. Иди ко мне… М-м, какие грудки…
Шуршание, стоны и всхлипы, чмоканье — на пять минут.
— Теперь веришь?
— Угу…
— Вот и умница, «дочка». Главное — чтобы у тебя нервишки не сдали, поняла? Будешь делать так, как я сказал — все будет хорошо.
— Обещаешь?
— Конечно, моя сладкая.
— Поклянись!
— Клянусь — вот этой маленькой штучкой… И вот этой тоже…
Счастливое хихиканье, и снова — долгая звучная пауза.
— Тимурчик… Подожди, я хочу спросить. Тогда, в субботу вечером…
Отдаленный, но резкий звонок на крыльце прервал диалог на самом интересном месте.
— Ч-черт! Кого это несет?
— Ой! — взвизгнула Ирка. — Это, наверно, девчонки за мной! Совсем забыла, что мы собирались к Маринке…
Скрип кровати.
— Тимурчик, открой, пожалуйста! Ты вроде в порядке…
— Тимурчик всегда в порядке, «дочурка». Ладно, впущу твоих подружек, беги одевайся. Только не ревнуй потом…
Я поняла, что сеанс окончен, и сняла наушники.
Я приезжала в Комсомольский поселок в течение нескольких дней. Чтобы невзначай не засекли, меняла внешность и места многочасовых стоянок. Моя фонотека любовной музыки пополнилась еще дюжиной весьма любопытных записей: «отец семейства» был поистине неутомим, обслуживая попеременно маму и дочку. Но той единственной записи, которая могла бы пролить свет на дельце, за которое мне платил Андрей Рубиньш, так и не сделала.
Этот богатый дом, насквозь пропитанный ложью, был словно повязан заговором молчания. Здесь либо занимались сексом, либо говорили ни о чем. И в то же время какое-то чувство подсказывало мне, что эта семейка — не «пустышка», не ложный след! Вот почему я с таким упорством, достойным, быть может, лучшего применения, продолжала ездить «на прослушивание» как на службу. Помня, во сколько в тот первый раз «дочурка» нагрянула домой из школы, я появлялась в окрестностях ее дома в два часа пополудни и колесила по поселку иной раз до двух ночи — когда обитатели дома номер тринадцать по улице Полевой уже засыпали. Я забросила даже своего клиента, которого давно выпустили из каталажки под подписку о невыезде. Андрей жаждал моего общества, но я ничем не могла ему помочь: вечеров у меня не было. Личное полностью капитулировало перед профессиональным.
Да и, признаюсь откровенно, высокий блондин с голубыми глазами уже не волновал меня так, как при первой нашей встрече. Он выглядел все таким же героем любовного романа, но… не моего. Правду сказал какой-то мудрый человек: верное средство от любви с первого взгляда — внимательно посмотреть второй раз!
Мое упорство было вознаграждено на четвертые сутки, когда восточный герой-любовник опять выходил на работу в ночную смену. Мне показалось, что в этот день он с нетерпением ожидал свою «сладкую детку». Однако она появилась лишь в седьмом часу вечера — и вдребезги пьяная. Между милыми состоялось бурное объяснение. Джафаров в бешенстве отхлестал девчонку по щекам и угостил такими словечками, которые трудно было назвать сладкими. Ирка в ответ кричала, что ей плевать, что больше она так не может, и пусть лучше он убьет ее сам, иначе она пойдет в ментовку и заявит на него.
«Ну, отчего же на меня, детка! — почти ласково пропел Тимурчик. — Заодно заяви и на себя тоже: чистосердечное признание, сама понимаешь… Возможно, пару годков за это скостят. Ты думаешь, сильно поможет, что ты несовершеннолетняя? Нет, моя радость: не в этом случае! У нас с тобой не просто шуры-муры, дуреха! Нет, лапушка, — мы с тобой подельники. По-дель-ни-ки!»
Потом девку начало тошнить, добрый «папочка», матерно ругаясь, принялся оказывать ей первую помощь и закончил тем, что впихнул в нее какие-то таблетки и сволок в кровать.
Тут подоспела и мама Римма, жилец объяснил ей, что дочке нездоровится, и после ужина, перед уходом на работу, потащил в постель и ее тоже — правда, с другой целью. Мне показалось, что Римма слегка взволнована, но я не поняла — чем конкретно. Должно быть, недомоганием дочери, это было вполне логичное объяснение. В этот вечер я вернулась домой пораньше: было ясно, что в ближайшие двенадцать часов мать не сможет потребовать у Ирины никаких объяснений, даже если бы очень хотела.
