Что касается смерти Уильяма Гаррисона, федерального судьи из Индианаполиса, то во вторник вечером я был убежден только в одном: если вообще это было преступление и если это было убийство, то это было убийство экспромтом. И еще я хотел бы без обиняков сказать вот что: я знаю, когда дело мне не по зубам. Я знаю пределы своих способностей. В понедельник Пол Чейпин не пробыл в кабинете Ниро Вульфа и трех минут, а мне уже было ясно, что он для меня китайская грамота, и если бы мне самому пришлось им заниматься, хорош бы я тогда был. Когда люди проявляют глубину и сложность натуры, я совершенно теряюсь. Но вот картинки никогда не собьют меня с толку. С головоломками из картинок, даже если они состоят из какого угодно числа кусочков, которые на первый взгляд вообще не подходят друг к другу, я справляюсь запросто. Во вторник я провел шесть часов над картиной смерти судьи Гаррисона — прочел доклады Бэскома, переговорил с шестью свидетелями, включая тридцатиминутный междугородний разговор с Филмором Коллардом, — все это вместо закуски между ленчем и обедом, и выяснил в этом деле три вещи: во-первых, если это было убийство, то око было совершено экспромтом, во-вторых, если его кто-то убил, то это был Пол Чейпин, а в-третьих, перспектива доказать это примерно такова, как доказать, что в жизни можно всего добиться честным путем.
Это случилось почти пять месяцев назад, но все, что произошло с тех пор, начиная от написанных на машинке и рассылаемых по почте стихов, не позволило участникам этого события забыть о нем. Пол Чейпин приехал в Гарвард вместе с Леопольдом Элкасом, хирургом, который отправился туда на выпускной вечер своего сына. Судья Гаррисон приехал по той же причине из Индианаполиса. Драммонд уже был там — как сообщил мне Элкас, — ибо его ежегодно охватывают сомнения в том, что он действительно окончил этот великий университет, и каждый раз в июне он возвращается туда, чтобы убедиться в этом. Элкас ужасно любит Драммонда, примерно так же, как таксист — полицейского. Кейбот и Сидней Лэнг оказались в Бостоне по своим делам, а Бауен был в гостях у Теодора Гейнса, по всей вероятности они вместе пытались сварганить какую-то финансовую операцию. Филмор Коллард каким-то образом сконтактировался со своими бывшими однокурсниками и пригласил их на уик-энд в свою резиденцию близ Марблхеда. Получилось довольно большое сборище, в сумме там было человек тридцать.
В субботу после ужина они гуляли по парку и уже в сумерках добрались до утеса, высотой этак футов сто, у подножия которого в расщелинах скал бурлил прибой. Четверо из них, в том числе Кейбот и Элкас, оставались дома и играли в бридж. Пол Чейпин поковылял на прогулку вместе с остальными. Они разделились, некоторые пошли с Коллардом в конюшню посмотреть на заболевшую лошадь, остальные вернулись домой, а двое или трое медленно брели позади. Примерно этак через час они спохватились, что нет Гаррисона, и лишь около полуночи начали по-настоящему о нем беспокоиться. И только при дневном свете, когда наступил полный отлив, показалось его побитое и порезанное тело, застрявшее между скал у подножия утеса.
Трагический несчастный случай и испорченный уик-энд, никто не приписывал этому большого значения. Однако в следующую среду каждый из них получил отпечатанные на машинке стихи. О личности и характере Пола Чейпина прекрасно свидетельствует тот факт, что ни один из них ни на минуту не усомнился в том, на что намекают эти стихи. Кейбот признался мне, что они не допускали никакого иного толкования, особенно из-за сходства между гибелью Гаррисона и тем несчастным случаем, который много лет назад произошел с Чейпином. Падение с высоты. Они собрались вместе, порассуждали, попытались вспомнить, как все это было. Из-за четырехдневной задержки возникли многочисленные споры. Некто Мейер из Бостона утверждал, что когда в субботу вечером он уходил от Гаррисона, который остался сидеть на краю утеса, то в шутку предупредил его, чтобы он не забыл дернуть за кольцо своего парашюта, и что там в это время больше никого не было. Потом они попытались вспомнить, что делал Чейпин. Двое были абсолютно уверены, что видели его, когда он ковылял за группой, медленно бредущей к дому, что на веранде он их догнал и вошел в дом одновременно с ними. Бауен показал, что видел его в конюшне. Сидней Лзнг, вскоре после возвращения всей группы, видел его читающим книгу и придерживался мнения, что примерно час, а то и больше, Пол вообще не вставал со своего кресла.
Теперь это уже касалось всей Лиги, потому что письма с угрозами получили все. Однако они так ничего и не добились. Двое или трое из них готовы были посмеяться над всей этой историей. Леопольд Элкас, считая, что Чейпин невиновен и что даже угрожающие письма писал не он, рекомендовал поискать убийцу в другом месте. Некоторые (вначале их было не так уж много) намеревались обратиться в полицию, но их отговорили, в особенности Хиббард, Бертон и Элкас. Коллард и Гейнс приехали из Бостона и весь вечер пытались восстановить и точно проследить передвижения Чейпина, однако перессорились и потерпели крах. В конце концов они поручили Бертону, Кейботу и Лэнгу зайти к Чейпину. Но Чейпин только посмеивался над ними. По их настоянию он описал, что делал в субботу вечером, изложив все четко и подробно. Он догнал их недалеко от утеса и посидел на лавочке, а затем ушел оттуда вместе с группой, возвращавшейся домой. Он не заметил, сидел ли Гаррисон на краю утеса. Поскольку в карты он не играет, то, придя в дом, он устроился в кресле с книгой и не двигался оттуда вплоть до того момента, когда незадолго до полуночи поднялась тревога по поводу отсутствия Гаррисона. Все это он рассказывал им с улыбкой. Он не возмущается, нет, его лишь несколько задело, что лучшие друзья могли подумать, будто бы он способен причинить зло одному из них, ведь им известно, что в его сердце постоянно борются лишь любовь и благодарность к ним. Он улыбался, но он был обижен. А что касается угрожающих писем, которые они получили, то тут дело обстоит иначе. Поскольку его подозревают не только в насилии, но и в угрозе совершения следующего насилия, его печаль становится совсем не такой острой, коль скоро ему решили приписать авторство убогих стишат. Он тут же не оставил от этих стихов камня на камне. Возможно, это и похоже на угрозу, ему не хотелось бы высказываться по этому поводу, но как поэзия они никуда не годятся, и он никогда бы не поверил, что его друзья могут подозревать, что это он написал подобную халтуру. В заключение он признал, что ему все равно придется их простить, что он и делает безо всяких условий, ведь ясно, что они пережили колоссальный испуг и их нельзя обвинять.
Так кто же разослал эти предупреждения, если не он? Об этом он не имеет ни малейшего понятия. Несомненно, это мог бы сделать любой, кто знал о том давнем несчастном случае и узнал о нынешнем. И до тех пор, пока они не обнаружат чего-то такого, что направило бы их подозрения в конкретном направлении, любое предположение одинаково приемлемо, и одно и другое. Правда, кое-что можно было бы узнать по штемпелю, или же конверту, или бумаге, или типу шрифта пишущей машинки. Возможно, лучше всего было бы заняться поисками именно пишущей машинки. Делегация в составе трех членов, посетившая Пола в его квартире на Перри-стрит, сидела с ним в маленькой комнате, служившей ему кабинетом. Давая им свои полезные советы, он встал, доковылял к своей пишущей машинке, похлопал по ней рукой и улыбнулся им: «Уверен, что эта позорная халтура написана совсем не на этой машинке, разве что один из вас, коллеги, пробрался сюда и воспользовался ею, пока я отвернулся». Николас Кейбот хладнокровно подошел, вставил в машинку лист бумаги, отстукал пару строчек, сунул бумагу в карман и забрал ее с собой. Однако последующий анализ показал, что Чейпин был прав. После того как делегация представила остальным свой отчет, состоялась оживленная дискуссия, но затем прошло несколько недель, и дело постепенно начало забываться. Большинству из них стало даже стыдно, постепенно они поверили, что кто-то сыграл с ними дурацкую шутку, и тем более полагали своей обязанностью поддерживать с Чейпином дружеские контакты. Насколько было известно тем шестерым, с которыми я побеседовал, никто из них даже не упомянул при нем об этом случае.
Все это я в основных чертах изложил Вульфу во вторник вечером. Он заметил:
— Таким образом, смерть судьи Гаррисона, человека, который в своем высокомерии был убежден, что в состоянии победить хаос, была экспромтом, то ли по воле судьбы, то ли по вине Пола Чейпина. Оставим ее, она может нас только запутать, мы и без нее ничего не упустим. Если бы мистер Чейпин удовольствовался смертью этого человека и не пытался продолжать свое дело, он вполне мог бы считать, что ему удалось отомстить, не подвергая себя при этом какой-либо опасности — пока. Однако его подвело излишнее самомнение. Он состряпал угрожающее письмо и разослал его всем и вся. А это оказалось небезопасно.
