джинсы, открыл бы небольшой магазин и продавал бы их младшим курсам по рекомендации старших. Видимо, как раз это и называется «вести тихий семейный бизнес». Что же мне помешало, спросите вы? Чеченцы! Чеченцы стали моим персональным адом и в конце концов мне пришлось бросить МГИМО, этот прибыльный, жирный, лоснящийся кусок.
Все началось с того, что мне понадобилось придумать логотип. Это было нужно, чтобы ляпать его на джинсы – ну, знаете, я же продавал «шведскую продукцию», и штаны без бирок тут бы уже не прокатили. Поэтому мне пришлось подумать, где доставать эти бирки – и не просто бирки, а с надписью, хотя бы отдаленно похожей на шведскую. Иначе студенты МГИМО просто порвали бы меня на части, раскусив подделку. И вот я сел дома и пораскинул мозгами.
Сначала требовалось разобраться с названием, которым я хотел бы украсить свои «скандинавские» штаны. Это должно было быть что-то шведское, понимаете? Простое, емкое и с местной спецификой.
Я расколол эту задачку в два счета. Никаких проблем для парня с воображением вроде меня. Названием марки моих джинсов стало слово «ЛИНДГРЕН».
Астрид Линдгрен – ну ее-то вы должны знать? Разве мамы не читали вам на ночь книжки про толстого пацана с пропеллером на спине и про рыжую девчонку? Хотя, черт, да – я понимаю, что облажался. Какие книжки, когда вся семья, чтобы прокормиться, сутки напролет гнет спины на ниве сексуальных услуг!
Ну, в общем, Астрид Линдгрен. Это та старая перечница, которая подарила миру Карлссона и Пеппи Длинный Чулок. Я подумывал о том, что бы назвать штаны «КАРЛССОН», но это показалось мне слишком шведским, слишком чересчур – понимаете? В конце концов, я знал о Швеции не больше остальных, и «Карлссон» хоть и был соблазнительным решением, но в перспективе грозил обернуться подставой. В то время, как «Линдгрен» пришлось в самый раз. Линд-Грен. По моему, звучит просто прекрасно. Так и вертится на языке.
Проблемой номер два было найти того, кто мог бы изготовить бирки и нанести на них название. «Где в больших количествах собирается левая одежда?», – стал размышлять я. Ответ плавал на поверхности: оптовые вещевые рынки. Я решил, что стоит поискать нужных мне умельцев там.
Черт! Если бы кто-нибудь изобрел машину времени, и можно было открутить время назад. Я бы продал душу, чтобы вернуться в тот день и выколотить из себя, прошлого, глупое дерьмо. «Какие на хрен, вещевые рынки? – орал бы я себе. – Даже не смей соваться в это дьявольское место!» Но машину времени не изобрели, поэтому я отправился прямиком на рынок и стал спрашивать у каждого молдаванина и кавказца в джинсовых рядах: «Откуда, ребята, вы берете эти крутые левые лейбаки на свои косо сшитые штаны?».
Ребята по большей части молчали. Одни – потому, что не хотели выдавать секрет фирмы, другие – потому что не понимали русского, а третьи просто включали такой взгляд – знаете, будто тебя нет – и выпадали в какое-то свое параллельное пространство. Только один человек заговорил со мной.
– Все это, – обиженно сказал он, показывая рукой на свой прилавок, где одна на другую были навалены стопки тренировочных штанов. – Не косо сшитые штаны! Это – настоящий товар!
Глядя на него, я основательно разозлился. Мне казалось, что я провел на рынке уже целую вечность, и я с трудом представлял, как буду искать выход из этих бесконечных лабиринтов, но результат по-прежнему оставался нулевым.
– Дружище! – сказал я. – Где это ты видел настоящие тренировочные штаны с бирками «Бибок» и «Абибас»? Настоящие штаны называются «Рибок» и «Адидас». Скажи это подельникам, которые шьют твои треники на заднем дворе. Если они будут писать слова правильно, бизнес пойдет лучше, я тебе гарантирую.
После этой тирады он замолчал, как и все остальные до этого. Вперился глазами в пустоту и будто бы окаменел – типа, изобразил, что разговор окончен.
– Глупая дубина, – заорал я тогда. – Да пойми ты, что я не твой конкурент! У нас разные целевые аудитории!
Не думаю, что он понял последние слова, но момент получился по-настоящему драматичный. Потому что не успел я выплеснуть на него наболевшее, как увидел чеченцев. Точнее, не увидел, а почувствовал – когда тяжелая рука одного из них легла мне на плечо.
Они были огромные, оба, и больше всего напоминали какие-нибудь горы Кавказа, если вы можете вообразить себе гору, одетую в штаны с лампасами и кожаную куртку. Одного звали Азам, у него было квадратное, с перебитым носом лицо. Другого звали Мурад, он был точной копией Азама, только нос у него был не вбитый в череп, а наоборот – выдавался вперед настолько, что сам по себе напоминал отдельную маленькую гору, примостившуюся к большой горе.
Их имена я узнал позже. А тогда – обернувшись и увидев эти два лица в опасной близости от себя – я готов был обделаться от страха, честное слово. Оба были бородаты. Бородаты на тот манер, который заставляет обывателя выходить из вагона метро, если туда заходит такой вот бородатый мужик. Потому что обыватель смотрит телевизор и знает, что такая борода, без усов, лопатой торчащая из подбородка, чревата как минимум бандподпольем, а как максимум – поясом шахида, и в любом случае – скорыми жертвами.
– Надо поговорить, – сказал мне Азам и шумно втянул воздух сломанным носом.
Его рука лежала на моем плече как гиря.
– Пойдем, дорогой, – сказал Мурад и мягко подтолкнул меня в спину.
Я попытался возразить. Очень мягко – чувствуя, что если с возражениями переборщить, то рука Азама попросту раздавит мое плечо. Вслед за плечом она раздавит что-нибудь еще, потом еще, и, в конце концов, мое тело обнаружат где-нибудь на городской окраине, а потом газеты напишут, что «это была жертва криминальных разборок». Я отчаянно не хотел становиться такой жертвой. В то же время идти разговаривать с двумя парнями, которые выглядели так, будто 90-е никогда не заканчивались, я не хотел тоже.
– Послушайте, парни, – стал увиливать я. – Я обычный покупатель, хотел купить себе «треники», ищу настоящую фирмУ – короче, я вовсе не тот, за кого вы меня приняли…
– Пойдем, пойдем, – потянул меня в сторону Азам, для убедительности уперев мне в спину нечто холодное и твердое – моментально идентифицированное мной как дуло пистолета. Этот аргумент окончательно разрушил иллюзию возможного бегства – а она и без того не выдерживала никакой критики. Мне пришлось подчиниться
Они повели меня за торговые ряды. Мы шли натуральными трущобами, и я и подумать
