И Эрик подумал, что все чересчур хорошо, чтобы оказаться правдой.
– Конечно, есть вероятность, что им нужна женатая пара, хотя здесь ничего не сказано, – продолжила Карен. – Лучше это дело не затягивать. Если хочешь, завтра утром я тебя отвезу. А сейчас звони и попроси назначить встречу, вот телефон.
На следующий день она доставила его в Суффолк и высадила у ворот колледжа, сказав, что через час вернется и подождет. Отец Себастьян Морелл и отец Мартин Петри провели с ним собеседование. Эрик беспокоился: вдруг потребуется рекомендация священника, вдруг его спросят, часто ли он ходит в церковь; по счастью, вопросы религии в разговоре даже не поднимали.
– Можно, конечно, взять рекомендации в муниципалитете, – за день до этого объяснила ему Карен. – Но лучше доказать, что ты хороший рабочий, а не какая-то там канцелярская крыса. Я захватила «Полароид». Сфотографирую шкафы, полки, оборудование, которые ты сделал, покажешь им снимки. Помни, ты должен себя подать в выгодном свете.
Рекламировать себя ему не пришлось. Он просто ответил на вопросы и вытащил фотографии с трогательным рвением, которое показало, как сильно он хочет получить работу. Его повели осмотреть коттедж. Домик оказался больше, чем ожидал Эрик, и отстоял от колледжа всего ярдов на восемьдесят. К нему прилагался небольшой заброшенный сад, а из окон открывался вид на кустарники. Разговор о свиньях молодой человек завел лишь чуть больше месяца спустя. Но никто не возражал.
– Эрик, а они точно не вырвутся? – немного нервничая, поинтересовался отец Мартин. Будто ему предложили завести овчарок.
– Нет, отец. Я построю свинарник и огорожу его. А перед тем как покупать материал, покажу вам наброски.
– А запах? – стал выяснять отец Себастьян. – Мне говорят, что свиньи не пахнут, но я обычно все равно его чувствую. Хотя, возможно, у меня более обостренное обоняние, чем у большинства людей.
– Нет, отец, они не будут пахнуть. Свиньи – очень чистоплотные создания.
Итак, у него был домик, сад, свиньи, и раз в три недели у него была Карен. Что еще он мог пожелать? В колледже Святого Ансельма он нашел тот мир и покой, которые искал всю свою жизнь. Он не мог понять, почему для него оказалось важным отсутствие шума, споров и конфликтных людей. Нельзя сказать, что отец был с ним жесток. Бо́льшую часть времени он просто отсутствовал, а когда родители все-таки встречались, негармоничность их брака проявлялась скорее в недовольстве и невнятных обидах, нежели в ссорах или открытом раздражении. То, что Эрик принимал за робость, видимо, оказалось частью его личности, заложенной с детства. Даже работая в муниципалитете – не самое соблазнительное или веселое место, – он держался подальше от случайных перебранок, от мелких склок, которые некоторые сотрудники, похоже, считали необходимостью и, более того, сами их провоцировали. И пока Эрик не узнал и не полюбил Карен, самой желанной для него компанией в мире был он сам.
Он вел жизнь, которая радовала каждую клеточку, каждый уголок души: в покое и защищенности, с собственным садом и свиньями, выполняя работу, которую любил и за которую его ценили… и регулярно встречался с Карен. Все изменилось, когда попечителем назначили Крэмптона. И к бесконечной тревоге, возникшей с появлением архидьякона, примешивалась дополнительная головная боль – страх того, что потребует сделать Карен.
Перед первым приездом архидьякона отец Себастьян сказал:
– Эрик, возможно, к вам заглянет архидьякон Крэмптон. Где-нибудь в воскресенье или в понедельник. Епископ назначил его попечителем, и полагаю, он станет задавать вопросы, которые посчитает нужными.
Когда отец Себастьян произносил последние слова, в его голосе послышались нотки, насторожившие Эрика.
– Он будет расспрашивать меня про работу, отец?
– Об условиях твоей работы, обо всем, что придет в голову. Возможно, даже захочет осмотреть дом.
Архидьякон и вправду захотел осмотреть дом. Он пришел сразу после девяти утра в понедельник. Карен, вопреки заведенному порядку, осталась в воскресенье на ночь и сорвалась от Эрика в семь тридцать. В десять утра у нее была назначена встреча в Лондоне, и она жутко опаздывала: пробки на шоссе А12 по утрам в понедельник были ужасные, особенно на подступах к городу. В спешке – а Карен всегда спешила – она забыла лифчик и трусики на веревке для сушки белья. И это было первое, что увидел архидьякон, когда подошел к дому по дорожке.
– Не думал, что у вас были гости, – сказал он, не представившись.
Эрик сдернул проблемные вещи с веревки и запихнул в карман, уже в процессе понимая, что сама его реакция – смущение и желание сохранить тайну – была ошибочной.
– У меня на выходных гостила сестра, отец, – сказал он.
– Я тебе не отец. Я не использую этот термин. Можешь называть меня архидьякон.
– Да, архидьякон.
Крэмптон был высок, точно выше шести футов, с квадратным бородатым лицом и с яркими пронзительными глазами под густыми, но правильной формы бровями.
Они молча пошли по тропинке к свинарнику. По крайней мере, подумал Эрик, на состояние сада жаловаться не приходилось. Свиньи приветствовали их намного более громкими визгами, чем обычно.
– Не знал, что ты держишь свиней, – сказал архидьякон. – Ты поставляешь в колледж свинину?
– Временами, архидьякон. Но много свинины не нужно. Колледж закупает мясо у мясника из Лоустофта. А я держу свиней просто так. Я попросил у отца Себастьяна разрешения, и мне позволили.
– И сколько времени ты на них тратишь?
– Не много, оте… Не много, архидьякон.
– Визжат ужасно, но хотя бы не воняют.
Что можно было на это ответить? Архидьякон решил вернуться в дом, и Эрик пошел за ним. В гостиной он молча предложил один из четырех стульев с высокой спинкой и сиденьем из плетеного камыша, стоявших вокруг квадратного стола. Архидьякон, казалось, этого даже не заметил. Он встал спиной к камину и обозревал комнату: два кресла – кресло-качалка и виндзорское с подушкой в стиле печворк, невысокий книжный шкаф вдоль одной из стен, постеры, которые Карен привезла и закрепила на стене с помощью офисного пластилина.
– Надеюсь, что эта штука, которой ты прикрепил постеры, не испортит стену?
– Не должна. Она для этого и предназначена. Это как жвачка.
Архидьякон резким движением выдвинул стул и сел, жестом велев Эрику сделать то же самое. Последовали вопросы; пожалуй, тон был не очень агрессивен, но Эрик почувствовал себя подозреваемым, словно его в чем-то обвиняли, просто забыли сообщить, в чем.
– Сколько ты здесь работаешь? Четыре года, если я не ошибаюсь?
– Вы правы, архидьякон.
– И в чем именно заключаются твои обязанности?
Его обязанности никто четко не прописывал.
– Я простой разнорабочий, – стал объяснять Эрик. – Чиню все, что ломается. Только за электричество не берусь. Еще убираю тут вокруг, мою пол в галерее, подметаю внутренний двор, окна тоже за мной. Внутри хозяйничает миссис Пилбим, и еще помогает одна женщина, из Рейдона.
– Да уж, не сильно обременительно. Хотя сад выглядит ухоженным. Тебе нравится садоводство?
– Очень.
– Но ведь земли недостаточно, чтобы снабжать овощами колледж.
– Урожай у меня хороший, мне одному столько не надо, поэтому излишки я отношу на кухню миссис Пилбим, а иногда людям из соседних домов.
– Они за них платят?
– Нет, что вы, архидьякон, конечно, не платят.
– И сколько же ты получаешь за столь необременительную работу?
– Минимальную заработную плату из расчета пятичасового рабочего дня.
Эрик не стал уточнять, что ни он сам, ни колледж не смотрят на время. Иногда он справлялся быстрее, а иногда работа затягивалась.
– И кроме всего прочего, ты не платишь за дом. Остается отопление, свет и, конечно, муниципальный налог.
– Я плачу муниципальный налог, не сомневайтесь.
– А по воскресеньям?
– В воскресенье у меня выходной.
– Я подразумевал иное. Ты ходишь в церковь?
Изредка он ходил в церковь – на вечерню, посидеть сзади на скамеечке и послушать музыку и размеренный голоса отца Себастьяна и отца Мартина, которые произносили слова непонятные, но такие приятные на слух. Однако архидьякон, видимо, имел в виду другое.
– Я не часто хожу в церковь по воскресеньям, – сказал Эрик.
– Разве отец Себастьян, когда нанимал тебя, об этом не расспрашивал?
– Нет, архидьякон. Его интересовало, могу ли я выполнять эту работу.
– Он даже не спросил, христианин ты или нет?
А вот на этот вопрос Эрик знал, что ответить.
– Я христианин: меня крестили еще в детстве. И даже где-то имеется документ.
Он смутно огляделся, будто упомянутая карточка, свидетельство его крещения, это сентиментальное изображение Христа, благословляющего маленьких детей, могло внезапно материализоваться из пустоты.
Повисло молчание. И Эрик понял, что ответ был признан неудовлетворительным. Он задумался, не стоит ли предложить гостю кофе, хотя в девять тридцать утра это определенно было рановато. Пауза затянулась. И вдруг архидьякон встал.
