– Это правда? – спросил Кейдж тоном, не сулящим ничего хорошего.
– Да, да, да. Она меня наняла.
Кейдж заметил выражение лица Паркера и спросил:
– Дело об опеке?
– Да.
– Уберите Слоуна, – распорядилась Лукас. – Верните ему камеру.
– Она сломана, – огрызнулся Слоун. – Вы за нее заплатите. – Кейдж снял наручники, и Слоун, шатаясь, встал на ноги. – По-моему, я растянул связку на большом пальце. Я подам на вас жалобу.
– Энди, не вы ли шли за нами на Девятой улице? – спросил Кейдж. – С час тому назад?
– Может, и я. Но я и там не нарушал закона.
– Мы сможем как-нибудь это уладить? – спросил Паркер.
– Уладить? Что уладить? Я вручаю клиентке пленку и сообщаю про то, что видел. Вот и все.
– Энди, вот ваш бумажник.
Кейдж жестом предложил Слоуну отойти в сторону и вернул бумажник. Затем агент наклонил голову и шепнул что-то на ухо Слоуну. Тот открыл было рот, но Кейдж предостерегающе поднял палец, и Слоун стал слушать дальше. Через две минуты Кейдж закончил. Слоун задал один-единственный вопрос, агент улыбнулся и отрицательно покачал головой.
Потом он возвратился к Лукас и Паркеру, Слоун – за ним.
– Теперь, Энди, – произнес Кейдж, – скажите мистеру Кинкейду, видели вы что-нибудь такое, чем миссис Мейрел могла бы воспользоваться в суде?
– Нет, не видел. По правде сказать, мистер Кинкейд представляется мне…
– Безупречным, – подсказал Кейдж.
– Безупречным отцом. Я не видел решительно ничего такого, что могло бы угрожать здоровью и счастью его детей.
– И вы не снимали на видеопленку его участия в каких-либо опасных действиях?
– Нет, сэр. Я вообще ничего не снимал. Я просто не обнаружил ничего, что стоило бы заснять.
– Что вы намерены сообщить клиентке?
– Что мистер Кинкейд навещал знакомого в больнице.
– Прекрасно, – сказал Кейдж. – Теперь ступайте.
Слоун извлек из камеры кассету и отдал Кейджу, который бросил ее в пылавший в железной бочке костер.
– Как тебе удалось? – спросил Паркер.
Кейдж молча пожал плечами, что, решил Паркер, означало: «И не спрашивай». Кейдж-чудотворец.
– Кинкейд, а где, черт возьми, ваше оружие? – спросила Лукас.
– Мне казалось, при мне. Наверно, осталось в машине…
Лицо Лукас исказила гримаса бешенства.
– Послушайте, Кинкейд, последние пять лет вы жили как у Христа за пазухой. Можете сию же минуту возвращаться в свой мир – и спасибо за помощь. Но если остаетесь на борту, то будете ходить при оружии и тянуть лямку, как все. Итак, остаетесь или нет?
– Остаюсь.
– О'кей. Теперь за работу. Времени у нас в обрез.
Трейлер «уиннебейго» остановился у обочины. Это и был мобильный командный пункт. Бампер трейлера украшали наклейки: «Выставка собак Американского клуба собаководов в Северной Каролине», «Внимание: торможу перед призерами», «Наш бизнес – бриары». Паркер задался вопросом, сами ли фэбээровцы прилепили наклейки или же трейлер достался Бюро от настоящего собаковода.
Лукас пригласила Кейджа с Паркером внутрь. Паркер потянул носом и сразу понял: трейлер и вправду принадлежал собачникам. Но Паркер все равно был рад укрыться от холода.
Тоуб Геллер сидел за компьютером, детектив Лен Харди устроился рядом, а Арделл едва втиснулся в узкое углубление у стенки. Психолог из Джорджтауна еще не прибыл.
– Видеосъемка в Театре Мейсона, – пояснил Геллер, не отрывая глаз от экрана. На нем дергалось нечеткое изображение полутемного зала.
Геллер постучал по клавишам, изображение сделалось чуть более четким. Тогда он остановил пленку.
– Тут? – спросил Кейдж, коснувшись экрана. – Это он?
– Угу. – Геллер промотал пленку на малой скорости.
Паркер не мог разглядеть изображение – в зале было темно. По мере того как медленно сменялись кадры, слабый свет пороховых газов озарил темную фигуру.
– Вот этот кадр, пожалуй, самый четкий, – продолжил Геллер. Кадр остановился, и Геллер его увеличил, но изображение при этом стало совсем расплывчатым. – Я все пробую увеличить, чтобы разглядеть лицо. На девяносто процентов уверен, что он белый.
– Верните прежний масштаб, – попросил Паркер. – Стоп! Полюбуйтесь на это.
Он постучал ногтем по экрану. Посреди груди Копателя просматривалось скопление ярких точек.
– Обычные блики, – пробормотал Кейдж.
– Но от чего отражается свет? – упорствовал Паркер.
– Ха, по-моему, я знаю, – произнес Геллер. – Наш мальчик носит золотое распятие.
– Добавьте эту деталь к описанию стрелка, – приказала Лукас. – И сообщите, что мы подтверждаем: он белый.
Кейдж по рации передал эту информацию Джерри Бейкеру. Затем заверещал сотовый Кейджа. Он выслушал и отключил телефон.
– Звонил мой приятель из Управления гражданской авиации. Мужчина, по описанию похожий на погибшего преступника, заказал вертолет у одной компании в Клинтоне, штат Мэриленд. Назвался Гилбертом Джонсом. Заплатил наличными. Пилот должен был забрать какой-то груз в Фэрфаксе, после чего предстояло лететь еще час, но Джонс не сказал, куда именно. Сегодня, в половине одиннадцатого утра, он должен был дать пилоту точные указания, но так и не позвонил.
– Джонс сообщил ему свой адрес или номер телефона?
Кейдж передернул плечами – мол, сообщить-то он сообщил, но все оказалось липой.
Дверь фургона открылась, и молодой агент доложил:
– Агент Лукас, к вам доктор Эванс.
– Добрый вечер, – сказал доктор Джон Эванс.
В его темных волосах пробивалась седина, он носил аккуратную бородку, у него была приятная улыбка и вместо портфеля – рюкзак. Паркеру он сразу понравился.
– Мы вам очень благодарны, что сумели прийти, – обратилась к нему Лукас. – Это агенты Кейдж и Геллер, там – агент Арделл. Детектив Харди. Моя фамилия Лукас. А вот Паркер Кинкейд, эксперт по документам, в свое время служил в Бюро. Здесь он неофициально, – добавила она, – и мы будем благодарны, если вы не станете упоминать о его участии.
– Понятно, – ответил Эванс. – Что тут происходит?
Он сел, и Кейдж коротко рассказал ему о расстрелах, гибели шантажиста и убийце.
– Стало быть, вы пытаетесь вычислить, где его напарник нанесет очередной удар.
– Вот именно, – согласилась Лукас. – И здесь нам нужна помощь.
– Вам доводилось слышать о Копателе? – спросил Паркер.
– Я навел кое-какие справки. В пятидесятых годах в Калифорнии жил мужчина по прозвищу Гробокопатель. Его убили в тюрьме. В Скотсдейле орудовала банда мотоциклистов, называвших себя Гробокопателями, но она распалась в середине семидесятых. Единственное лицо, известное под таким прозвищем, был англичанин Джон Барнстол, живший в тридцатые годы. Он был аристократ – виконт или вроде того. Убил жену, детей и двух или трех фермеров. Проделал под домом сеть подземных ходов, где держал тела своих жертв. Из-за этих ходов газеты и прозвали его Копателем.
– Возможно ли, – спросила Лукас, – что шантажист или Копатель знали об этом Барнстоле?
– В настоящий момент я не берусь ответить, нужна дополнительная информация.
– С нами связался один журналист, – сказала Лукас. – Он убежден, что расстрелы людей укладываются в схему аналогичных преступлений, совершенных в Бостоне, нью-йоркском пригороде Уайт-Плейнсе и Филадельфии. Везде одно и то же – грабеж или вымогательство плюс отвлекающие внимание полиции убийства.
– В таком случае не похоже, что это как-то связано с Барнстолом, – заметил Эванс.
Лукас разочарованно покачала головой:
– Я-то надеялась, что прозвище «Копатель» что-то значит. Думала, оно может стать «ключом».
– Оно еще может им стать. Я буду только рад побыть с вами, подождать, не поступит ли новая информация. Мне еще не приходилось составлять психологический портрет трупа.
Эванс открыл рюкзак, вытащил большой металлический термос, отвинтил крышку-стакан и налил в нее черного кофе.
– Я кофеман, – сказал он с улыбкой. – Боюсь, психологу не следовало бы признаваться в таком грехе. Налить кому-нибудь?
