найдется робот-маячок слежения, в коморке висит пистолет с плазменными патронами, а сама будка настроена под машину времени и вообще внутри больше, чем снаружи.[1]
— После моих слов ее грусть переменилась гневом, и, сложив руки на груди, она принялась ожидать вас. Вновь сомкнулись темные тучи, угрожающе блеснула молния… Всякие предложения отправиться домой она решительно отвергала, и лишь согласилась пройти в мое скромное обиталище. Добрые пятнадцать минут мне потребовалось, чтобы облагоразумить ее оставить вам послание в записи и под защитой моего зонта успеть на последний автобус. Мне неудобно об этом говорить, но, как увидите ее, напомните вернуть зонт.
— Напомню. А можно взять диктофон, послушать в… более уединенном месте?
— Как пожелаете… Впрочем меня можете не смущаться, ведь я и видел, и слышал весь процесс записи.
Спасибо за разрешение, конечно, но я все-таки посмущаюсь — на самом деле, теперь вдвойне неловко смотреть ему в глаза и без всякого диктофона. В общем, он вручил мне свое чудо техники, а я задумался, хочу ли услышать все остальное, там явно мало приятного.
— Так… я пошел?
— Если ночью обрушится новый дождь и крыша даст слабину, позовите меня, пожалуйста.
До чего же странный старик, обращается со мной лучше отца родного, эдакий заботливый дедушка, не хватило еще печенья с теплым молоком в кровать и разве что поцелуя на ночь, но как-нибудь обойдусь! А мы, по сути, вообще не знакомы, видимся не больше двух раз на дню, то бишь начало и конец смены, не болтаем на перерыве, как с парнями по цеху, даже не шлем друг другу открытки на день рождения. Хотя я к нему всегда вежливо относился, насколько позволяют манеры — может, он просто отвечает добром на добро, редко, но и такое бывает в жизни.
Помню только, как его котенок, тогда еще мелкий комок шерсти, прыткий, как ошпаренный заяц, выбрался из коморки и драпанул в приоткрытую дверь фабрики. Три Полоски, небось, сладко похрапывал в полдень, а эта рыжая зверюга десяти сантиметров от полу незаметно шлялась между лентами конвейера. И то ли у него чесался зад на приключения, то ли просто неудачно прыгнул и сам не понял, как поехал в жерло убийственных механизмов. Хорошо, я был рядом, а то одна мягкая игрушка внутри другой оставила бы кому-нибудь в магазине детскую травму. В общем, это был первый случай (второй сейчас), когда Три Полоски покинул пост и проявил свой яростный крик матерого самурая на пенсии.
И поэтому он оставлял дверь на фабрику открытой и впустил меня, а сегодня даже пожелал спокойной ночи под конец — так-так, а тапочки в этом отеле случайно не выдают?
Первым делом я прошмыгнул в душ и долго стоял под напором воды, чуть жабры не отрастил — я выглядел ужасно, пах еще хуже, и какое райское блаженство выключить мозг и смыть с себя всю гадость паршивого дня! На лавке в душевой валялся один журнальчик из серии тех, что должны прятаться, как минимум, под диваном. Луи, гаденыш, разбрасывает такие вещи по фабрике, у Мудрого Филина давление за двести подскочит от давно забытых образов, но, признаться, знает французик толк в… чтении — сюжет слабоват, но персонажи красивые, в смысле, хорошо напечатаны, тьфу ты, прописаны, я хотел сказать. Я позаимствовал ненадолго под горячую воду, глянцевые толстые страницы и не такое стерпят, будто для душа и созданы, прости, Оля, ситуация безвыходная.
С моего ухода в раздевалке ничего не поменялось, шкафчики для личного барахла и одежды все так же стояли в ряд, как солдаты в шеренге. Их никогда не закрывали на ключ — во время работы мы на своих местах, да и кому вообще нужны чужие затертые штаны и сменная обувь. Я развесил мокрые пожитки на дверцах, плюхнулся на диван, второе чудо здешней берлоги, и минут десять трясся в одних трусах, пока не согрелся. Потом лениво подтянул рюкзак и достал оттуда медведей, ощупал их (фух, не намокли!) и посадил на спинку дивана, прямо как мама в детстве.
— И не нужно на меня так смотреть! Я вообще не виноват, что этот Фирдан оказался тем еще черствым сухарем, на полном серьезе вбил себе в башку, что вы кусаетесь, прямо как в дешевом ужастике каком-нибудь. Мистер Фирдан… Хм, на кого же он похож? Пусть будет слон — он не шибко толстый, но далеко не в форме, хотя ростом не вышел, прямо как Бенедикт Савва, зато нос у него и правда громадный, а кожа серая, сальная и волосатая. Вот только сомневаюсь, что за этой кислой, как полугодовалые оливки, рожей есть хоть капля мудрости[2], ходячий замученный кризис среднего возраста — пристрелите нас, если мы с Олей когда-нибудь будем такими же.
Я сильно тряс ногой от раздражения, и один медведь решил покинуть спектакль раньше положенного, упал на ляжку и отскочил на пол. Пришлось поставить на место — понимаю, мне тоже не хотелось бы все это слушать, но а кому сейчас легко!
— Вот нельзя было просто заткнуться и купить! Еще и этот сын его… Как будто впервые показал игрушку африканскому ребенку, у которого до этого из развлечений были камни, дерево и солома. Что-то мне подсказывает, у него и таких нет. Вроде это я не люблю детей, но для такого надо совсем извергом быть, даже жаль мальчика. Баловать не хочет, видите ли — я считаю, это все-таки жадность, мерзкая убийственная штука, смертный грех как бы. Вот же… Жадный Слон — гениально, так и буду звать его, пока не изменю мнения, то бишь всегда!
Злость согрела кровь на пару градусов, но стало неловко от идиотских мыслей, мол, сейчас на фабрику ворвется Мудрый Филин собственной персоной, ручку забыл, ключи или еще чего, увидит свет и непременно заглянет в раздевалку. Полуголый бездомный парень удивит его даже больше славного журнальчика в душевой… Так, а ну, брысь из головы, навязчивая чушь, есть темы поважнее на подумать! Например, как бы он мудро не уволил меня завтра или через пару дней, по-любому же не спроста послал в такую заведомо безвыходную ситуацию, чтоб без шансов. Итак, что мы имеем? Жадный Слон жаден, тверд в своей тупости и туп в своей твердости — опять теребить звонок нет смысла, проще подкинуть ему игрушку и самому заплатить, но я на мели. Или попросить помощи у… Черт!
Я метнулся к штанам на дверце первого шкафчика, диктофон выпирал в заднем кармане, вернулся на нагретое место и
