Ему нравилось бежать с ней рядом, болтать о всякой чепухе и ловить, ловить ее улыбки и ясные солнечные зайчики в ее глазах.
Ему нравилось подставлять свое полное здоровья тело под холодные струи душа. Нравилось, выйдя из ванной на открытую веранду, растирать грудь и плечи махровым полотенцем, глядя на розы в палисаднике.
Ему нравилось готовить себе яичницу с беконом и с аппетитом поедать ее, проглядывая номер свежей «Ред-Рок Кроникл», четырехполосного дайджеста новостей, заменявшего здесь всю прессу мира.
Ему нравилось ходить на работу.
Ему нравилось жить.
Только вот постоянная тоска по Тане и по детям…
Но если бы кто спросил, что в его жизни главное, чем успокаивается сердце, когда Павел тоскует по семье, он бы ответил, что главное в его жизни не утренняя роса на розовых кустах, и не застежка лифчика на восхитительно колыхающейся спинке бегущей Клэр, и не яичница с беконом…
А главное в его жизни – работа в лаборатории. В его лаборатории.
В полдевятого он уже был в своем офисе и просматривал отчеты ночных измерений. Подписывал заказы на новое оборудование, давал указания своим людям… Его помимо воли захватывал масштаб исследований. Порой ему казалось, что закажи он руководству привезти для исследования сто тонн золотых самородков или электронный микроскоп размером с Эйфелеву башню, и ему бы не отказали! Он практически не был ограничен в средствах… Только думай! Только давай идеи!
И он выдавал, невольно увлекаясь собственными идеями, отдаваясь им без остатка…
Что нужно для моделирования импактитов в лабораторных условиях? Мощности в миллион электрон-вольт? Барокамеры, способные создавать давление в сотни тысяч атмосфер? Материалы?
Прежде всего ему необходимо метеоритное железо.
Пусть снабженцы ред-роковские подсуетятся!
Ему для первой серии экспериментов понадобится килограммов двести натурального метеоритного железа. Это не такая уж и редкость. Достанут! Метеоритного-то железа достанут…
А вечерами, когда эксперименты можно было переложить на подчиненных, Клэр учила его верховой езде. Ну, по правде говоря, верховой езде – громко сказано! Просто они катались на очень и очень смирных лошадках по той части Ред-Рок Вэлли, по которой разрешалось кататься службой безопасности.
Павел ни на минуту не забывал о браслете, который сковывал его запястье.
Не боясь показаться смешным, на верховые прогулки Павел надевал широкополый «стетсон», и Клэр хохотала, приговаривая:
– Ты похож на Джона Вэйна в «Долине мертвецов», не хватает только кольта и винчестера!
У них был свой маршрут. Проскакав две мили по дороге к каньону, они подъезжали к ручью.
И там спешивались, отпустив лошадок погулять в поисках съедобной колючки…
Они садились на гладкий обломок красного песчаника и глядели на воду, изредка бросая в нее камешки. Сидели и любовались аризонским закатом.
– Мне иногда кажется, что все это нереально, – говорила Клэр.
– Как?
– Как жизнь ковбоев в рекламе сигарет «Мальборо»…
– Я не думал об этом…
– А я думала, и мне кажется, что мы живем какой-то ненастоящей жизнью…
– Почему?
– Как в тех фантастических фильмах, где зрителю намекают, что все происходящее только внушается ему…
– Ну, это целая философская концепция, это еще древние придумали…
– Но я думаю так, что есть и настоящая жизнь, при том что есть жизнь и внушаемая нам…
– Две жизни параллельно?
– Ага!
– Как это?
– Одна жизнь, внушаемая нам, – ежедневная рутина, а вторая, настоящая – любовь…
Павел глядел на нее удивленно.
А Клэр глядела на воду, и лицо ее было грустным и красивым…
– Ты единственный друг… – сказал Павел в задумчивости.
– Что? – переспросила Клэр.
– Ты друг, – сказал Павел, – и я тебе благодарен, что ты возишься со мной – бесперспективным эмоциональным подранком.
– Моя специальность орнитолога обязывает с подранками возиться, – отвечала Клэр, направляясь к лошадям…
Эксперименты продвигались достаточно удачно. По крайней мере, удачно, если говорить о первой серии приближения.
В глубочайшем, прорезавшем толщу скалы бункере они создали условия, моделирующие высокие температуры и давление, которые возникали при ударе метеорита о земную поверхность.
Нажатие кнопки. Всплеск разряда в миллион электрон-вольт… И после того как образцы остывали, лаборанты спускались в камеру и собирали их.
Вот они, искусственные шарики – копии звездных брызг! И все бы хорошо… И похожи внешне. И по электрическим и магнитным свойствам – почти идентичны каплям звездной крови… Только вот крутиться не хотят, как настоящие импактиты. Не желают – хоть ты тресни!
– Как в том анекдоте. Намазывать уже можно, а вот жрать пока нельзя, – сказал Павел после очередной серии испытаний.
– Что? – переспросил Эдди.
– А был такой анекдот, – уныло ответил Павел, – во Вторую мировую один еврей, чтобы не идти на фронт, предложил Государственному комитету обороны оставить его в тылу и дать ему денег, паек и лабораторию, а за это он в течение двух лет обещал наладить производство сливочного масла из обычного дерьма…
– Ну? – переспросил Эдди.
– А то и ну, что через два года с еврея потребовали отчета о затраченных средствах. Он и говорит комитетчикам, что, де, половина проблемы уже решена – намазывать на хлеб продукт уже можно, но жрать пока нет…
Эдди из приличия тихо хихикнул.
– Значит, и у нас полдела сделано, на природный импактит капли уже похожи, а то, что не желают работать как гироскоп, отнесем к проблемам второго плана…
По средам, вечером, после конной прогулки, Павел вновь связывался с домом.
Лизавета сидела на фоне той же книжной полки со знакомыми корешками Пушкина и Достоевского, но на этот раз блузка на ней была голубая с кружавчиками.
– Как мальчики, как Таня? – спросил Павел.
– Я передавала Татьяне твое пожелание говорить с ней, – ответила Лизавета – но она еще не готова… Ты ведь должен ее понять, после того что произошло между вами, она не может так сразу, она ведь не машина какая-нибудь…
Идиллия оборвалась резко, в один день.
Утром под привычной «Кроникл» он обнаружил на пороге своего домика увесистое издание… «Лос-Анджелес Таймс», которую до сего дня ему ни разу не приносили…
С живым интересом просматривая многостраничный «матрац», пробежав глазами передовицы о результатах первичных выборов в штате Калифорния и о речи Клинтона перед выпускниками академии Вест-Пойнт, Павел раскрыл полосной разворот светской хроники…
И там увидел… Среди дюжины фотографий всяких разных голливудских знаменитостей в сногсшибательных нарядах он увидел свою жену Татьяну, сидящую на коленях у какого-то цыгана, у какого-то Гришки Распутина, нагло ухмыляющегося и откровенно лапающего его… его жену.
Павел приблизил газету к глазам, поискал рукою очки и принялся внимательно читать убористый текст заметки…
Колин Фитцсиммонс предложил главную женскую роль в своем новом фильме сорокалетней чешской актрисе Тане Розен. В то время как муж актрисы отбывает срок в тюрьме за изнасилование малолетней, сама Таня весело развлекается в Лос-Анджелесе, заведя роман с известным исполнителем цыганских песен Григорием Опиумом-Орловским.
Павел еще раз перечитал текст. Ошибки быть не могло. Это была его жена Татьяна. Все верно.
Но почему?
И тут он вспомнил, как Таня спрашивала тогда, еще перед судом, правда ли то, в чем его обвиняют. Вспомнил и что ответил ей тогда.
А что он мог сделать? Только верить, что она не поверит.
Вот какая история у них теперь вышла!
И Павел, открыв свой мини-бар, достал бутылку бурбона, где с прошлой вечеринки оставалось где-то с треть… И допил крупными глотками из горлышка… До дна.
Вторая мерзость случилась во время очередного разговора по видео с Лизаветой.
Та снова сидела на том же фоне, только цвет блузки поменялся с голубого на красный. Цвет блузки поменялся… А прическа – не поменялась. Та же прядь, точь-в-точь такая же, отбившись от массы других волос, свисала над левым ухом свояченицы.
– Лиза, а почему ты ничего мне не говорила о том, что Таня переехала в Лос-Анджелес и снимается в кино? – спросил Павел, как только они поздоровались.
– Я не хотела беспокоить тебя, – ответила Лизавета после мучительно долгой паузы.
Паузы чересчур длинной. Ненатурально длинной. Ненатуральной оттого, что лицо свояченицы ничегошеньки не выражало. Как будто он, Павел, не в обмане ее упрекнул, не в утаивании чего-то важного, а так, в какой-то ерунде…
И тут Павел решился. Мысль пришла в голову мгновенно.
– Ты, Лизавета, ты опять нам с Таней медвежью услугу оказываешь, как тогда, в Хмелицах, помнишь? – спросил Павел внимательно вглядываясь в Лизаветино лицо, – тогда мы с Танечкой тоже поссорились, а ты придумала, как нас мирить, да только еще пуще поссорила, помнишь?
