— Да-да, — кивал Грязное, — он пишет...
— На почте — представляете? — изымаются все письма и телеграммы, перлюстрируются и неугодные отправляются в корзинки для мусора. Люди могут звонить лишь по собственным мобильникам, если их еще не изъяли у хозяев...
— Неужели все до такой степени серьезно?
— Более чем... Нашу группу — еще двух женщин, прилетевших со мной, — вообще не хотели выпускать за пределы аэропорта. Мы устроили им форменный скандал, потребовали личного присутствия губернатора, которому мы все выскажем в лицо, после чего улетим — прямо на прием к президенту страны. Это испугало. Но за нами постоянно катались две машины с наблюдателями. Я даже не хочу описывать вам, Вячеслав Иванович, с какими трудами и хитростями мы, разделившись, каждая сама по себе, сумели проникнуть в этот Воздвиженск. А в первый день нас просто прятали у себя жители, чтобы представители власти не смогли арестовать и засадить в каталажку. А чего мы только не наслушались от людей, боже мой! — Любовь Андреевна, обхватив голову руками, качала ею. — Мы хотели записать, но поняли, что нам не позволят вывезти эту информацию. Вот только письмо и сумела спрятать, хотя эти мерзавцы уже руками ко мне лезли... Знаете, зачем я вам это рассказываю?
—Догадываюсь...
— Вряд ли! — отрезала она. — Вы что думаете, если в центральную печать до сих пор не просочились сведения об этой провинциальной трагедии, извините за высокий слог, то люди так ни о чем и не догадываются? Нет! Слухи сильней любой власти. И чего не хотят замечать у нас наверху, то скоро станет достоянием всей России. И не только! Есть и мировая общественность! Если ваш министр, который наверняка в курсе происходящего, не пожелает принять немедленные меры, мы способны его заставить это сделать! А чтобы у вас не возникло мысли, будто затевается какая-то провокация, я хочу оставить некоторые материалы, они, по-моему, смогут вызвать несомненный интерес. Это копии заявлений пострадавших и свидетелей еще первой стычки с милицией, которые мне были переданы уже здесь, в Москве, но, я уверена, местные органы не дадут хода этим документам. Ну а про слезные жалобы избитых и изнасилованных людей я уже вообще не говорю. Люди смертельно боятся, это помимо стыда и позора на свои головы, отказываются писать, а кто пишет, уже давно ни во что не верит. Формально, возможно, какую-то часть заявлений там и зарегистрировали, но рассматривать их никто не желает. То есть большего самочинства, дремучего самодурства даже представить себе невозможно!
Тимофеева раскраснелась, глаза ее пылали. Точнее, сверлили Грязнова как зрачки пистолетных стволов.
— Я бы, скорее всего, не пришла к вам, — сказала Тимофеева неожиданно усталым голосом, — если бы не Тихон Платонович... Он был так уверен в том, что вы им всем поможете, ну как... Не знаю, я, конечно, преувеличиваю, но он сказал это таким тоном, будто обращался за помощью к Господу Богу. Я понимаю, не самое удачное сравнение, но ведь другого у меня там как-то и не возникло, понимаете?
Грязное задумчиво и хмуро кивнул.
— И как же мы могли отказать ему? Вот поэтому... извините, если не по адресу...
— Ну что вы! А какой же еще нужен адрес?!
— Мало ли...
— Значит, городок на Каме... Не дойти ногами...
— Не достать руками... Это из фильма про детство Горького, помните?
— Ну а как же? Я там пять лет назад с друзьями отдыхал. Далеко-о-о... И вот на тебе! — тихий городок... Спасибо, что не сочли за труд... и это... поверили.
— Не стоит благодарности. Свою миссию по отношению к вам я выполнила. Вы поступайте как знаете, как сочтете нужным, а я, — она усмехнулась, — пойду все- таки своим путем. У нас сегодня в Доме журналистов пресс-конференция. Будет телевидение. Если захотите узнать подробности, в вечерних новостях наверняка покажут — по четвертому каналу. За остальные не ручаюсь, такова уж наша судьбинушка... Оставить сигаретку?
— Нет, спасибо. Вы мне лучше свои телефоны оставьте. Чтобы я мог позвонить... посоветоваться.
— С удовольствием, — ответила она, передавая ему свою визитную карточку и поднимаясь.
Грязнов проводил женщину до двери, с поклоном пожал ей руку, усмехнулся, представляя, как собирались обыскивать эту гордую дамочку, размером с воробья, здоровенные омоновцы. Цирк, хоть стой, хоть падай! И это мужики?!
Он вернулся к столу и взял письмо, написанное лиловыми чернилами на четырех тетрадных страницах в клеточку, чтобы уже не второпях, а внимательно еще раз перечитать жалобу, вопль, исторгнутый из глубины сердца пожилого егеря, не отдавшего ментам на поругание свою дочь. И ее вспомнил Вячеслав Иванович — красивая деваха, кровь с молоком, рождает же еще таких русская земля...
Впрочем, и зверей в милицейском обличье она тоже рождает...
Отложив письмо в сторону, Грязнов поднял трубку и набрал номер своего племянника — Дениса Андреевича, директора частного сыскного агентства «Глория».
— Племяш, — сказал он, — не сочти за труд, навести сегодня своего дядьку. Есть о чем всерьез потолковать...
Александр Борисович Турецкий, когда была возможность и позволяло время, смотрел все основные вечерние информационные программы. Зная даже и нескрываемую нынче от публики ангажированность как телеканалов, так и самих журналистов, он смотрел все передачи подряд, а потом, сравнивая разные точки зрения и способы подачи материалов, выдвигал для себя собственные версии тех или иных событий.
Так получилось и с событиями в Воздвиженске. То ничего не было, ни малейшей информации, а то вдруг словно из ведра вылили на головы столько, что впору было изумиться. Впрочем, трактовки событий мало чем отличались одна от другой, значит, сами факты говорили уже сами за себя и не требовали дополнительных объяснений.
Но говорили, как заметил Турецкий, пока только одни правозащитники. Вернее, женщины из Фонда движения за права человека, побывавшие, по их словам, на месте, в глухой провинции, где-то у черта на куличках, в городке, который и на карте-то вряд ли сыщешь.
Поначалу Александр Борисович как-то не задавался вопросом, почему именно правозащитники поднимают шум на центральном телевидении, а не сами пострадавшие, которых — по информации мадам Тимофеевой и ее коллег — в городе было немало.
Правозащитное движение — это, конечно, правильно, так и должно быть в цивилизованном государстве, но беда была в том, что, судя по изложенным фактам, никакой цивилизацией там, в глухомани, и не пахло. Возмущения высказано много, но... что-то, чувствовал Турецкий, здесь не сходилось. Заданность какая-то ощущалась. Ну типа как для демонстрации протеста — сейчас немало таких «громких» акций — участников привозят в комфортабельных автобусах, и каждый из них за свое участие получает бутылку водки.
В этой связи вспомнился довольно старый анекдот — хрущевских еще времен.
В Москве, на Новинском бульваре, беснуется толпа молодежи и студентов, швыряя в здание американского посольства пузырьки с чернилами. Те, естественно, разбиваются, и разноцветные потеки безобразят желтую плоскость стены. Крики, лозунги и так далее. Американские охранники — из морской пехоты — спрятались от «народного гнева» во дворе посольства и носов не кажут. А наш милиционер спокойно себе покуривает и поглядывает на часы. Случайный прохожий его спрашивает:
«Что здесь происходит?»
«Стихийная демонстрация протеста против политики американского империализма в странах латиноамериканского континента».
«А эти... чернила у них откуда?»
«Выдали, наверное, под расписку. А потом наши будут мыть стены, — нравоучительно добавил милиционер. — Не может быть при социализме безработицы».
«И долго он будет продолжаться, этот стихийный протест?»
«Еще семнадцать минут», — глядя на часы, серьезно уточнил страж порядка.
Чем-то происходящее в российской глубинке напоминало Турецкому анекдот из этой серии...
Но, имея уже укоренившуюся привычку, никаких вопросов не оставлять нерешенными либо хотя бы не проясненными до самой их сути, он выключил телевизор, где начались очередные сериалы, и позвонил Вячеславу Ивановичу домой. Раз милиционеры безобразят, значит, это по Славкиной части.
И потом, какая-то подспудная мысль подсказывала ему, что эти события могут неожиданным образом коснуться и его. Интуиция подсказывала. А Александр Борисович верил своей интуиции.
— Ты телевизор сегодня смотрел? — без предисловий начал Турецкий.
— Это ты про Воздвиженск, что ли? — с ходу понял Грязнов. — И видел, и в курсе. Не совсем, конечно, но кое-какой информацией владею. Грязная история, Саня. И кажется, меня в нее втянут.
— Это каким же боком?
— А вот расскажу...
