class="p1">О своей встрече с Марко Поло в генуэзской тюрьме пизанец упоминал вскользь. Марко Поло командовал одним из военных кораблей Венеции во время битвы при Курцола у Далматинского побережья. В этой битве, произошедшей 7 сентября 1298 года, померялись силами флоты двух торговых республик.
Марко Поло затребовал в тюрьму материалы о своих путешествиях. Как видно из этого, порядки в тюрьмах в те времена были значительно мягче теперешних. Тогда же, встретив Рустичиано, Марко Поло продиктовал ему свою книгу. 25 мая 1299 года между Венецией и Генуей был подписан мир, и вскоре пленников выпустили на свободу.
Все это было известно из других источников. Доктор обо всем этом знал так же хорошо, надо полагать, как и сам граф, искавший явно чего-то совсем другого, склоняясь над древними страницами рукописи.
Доктор продолжал внимательно читать страницу за страницей, то был утомительный! и скучный труд. Тщетно искал он хоть какую-нибудь деталь, которая могла бы заинтересовать его предшественника. Анекдоты и замечания, придворные сплетни и семейная хроника — вот и все. Определение библиотекаря вполне соответствовало подлинному характеру книги...
Внезапно доктор набрел на то, чего так жадно искал. Прежде чем что-нибудь конкретное прочитать, он вдруг ощутил уверенность, что приближается к цели. Он склонился над книгою Рустичиано и стал читать еще внимательнее.
Вот что он прочитал:
«В 1324 году после Рождества Христова я приехал в Венецию. По правде говоря, этот город действительно является столицей торговых городов мира, ибо по сравнению с Венецией все остальные города малы и невзрачны. Я присутствовал при выгрузке драгоценнейших товаров с острова Кипр и из Александрии, но, само собой разумеется, прежде всего я направился к дому мессера Марко Поло.
Я с трудом узнал его.
— Да, мессер Марко, не легко было генуэзское заключение, но то, что вам пришлось пережить здесь, видно, не легче.
— Вы правы, мессер Рустичиано, мне тут пришлось похуже, чем в генуэзской тюрьме.
— Отчего так? — спросил я.
— Если жизнь в этом городе походит на темницу, то этот дом является местом пожизненного заключения.
Я удивился, потому что все в доме свидетельствовало о зажиточности. Неужели Венеция не воздала должное человеку, которого так ценил хан, что сделал его на целых три года губернатором большой области?
Мессер Марко сказал:
— В этом городе четыреста мостов, и горожане очень гордятся ими. Поэтому, когда рассказываешь им о городе, где двенадцать тысяч мостов, они только смеются и не верят. Когда они слышат, что доходы хана только по одной из его провинций достигают двухсот миллионов дукатов, то их собственное богатство утрачивает смысл, они кажутся себе бедняками. О, Рустичиано, этот город, говорю тебе, хуже тюрьмы!
Мессер Марко умолк и потом добавил:
— Нс раз я думал снова уехать на Восток, но великий Кублай-хан мертв, и кто Знает, как отнесется ко мне его преемник хан Тимур. Впрочем, будь он даже моим злейшим врагом, вряд ли он мог бы обречь меня на такие мучения, каким подвергаюсь я в этом городе.
После некоторого молчания, мессер заговорил вновь:
— В бытность мою на Востоке я научился письменности китайцев. Знай, Рустичиано, что у них для слова „женщина“ имеется особый иероглиф. Дважды написанный, этот иероглиф означает ссору и сплетни. В 1300 году я женился, и теперь у меня в доме четыре женщины — моя жена и три дочери. Если бы я жил у желтых, мне пришлось бы этот иероглиф написать над входом в свой дом четырежды.
Сетуя о том, что родной город стал ему хуже темницы, Марко расспрашивал, какова жизнь в странах, расположенных на запад от его родины. Тогда я рассказал ему о франках и германах. Потом он заговорил снова:
— Приближается моя старость, и я умру в темнице. Я оставлю завещание. И пусть тот, кто будет достаточно умен и смел, чтобы поверить в новое и не насмехаться над ним, пожнет плоды моей жизни и овладеет всем.
Здесь Марко Поло разразился смехом и, забавляясь, добавил:
— Этот город — город голубей, и голуби охраняют то, что является высшей славой и ценностью города. Голубь пуглив. Пусть тот, кто не так пуглив, как голуби, перехитрит их, разорит их гнезда, и похитит их яйца. Для этого, быть может, понадобится, чтобы он обладал хитростью, о какой упоминает святой Марк. Быть может, для этого ему понадобится мужество льва, охраняющего святого Марка и Венецию.
И вновь Марко расхохотался. Слова его напоминали бред больного человека или умирающего, чувствующего приближение конца, и поэтому я попытался сердечными словами успокоить его и попрощаться с ним. Потом он проводил меня до двери, возле которой сидели его жена Монна Доната и дочери, и на прощанье сказал мне:
— Счастливого пути, Рустичиано. Когда услышишь о моей смерти, вспомни о том, что я сказал тебе сегодня.
Вскоре, в Вероне, меня настигла весть о его кончине. Было это в 1325 году».
* * *
И это все.
Остальная часть книги заполнялась различными рассуждениями о дальнейших путешествиях Рустичиано.
Доктор Ц. поднял голову и выпрямился. Он зачитался книгой, распростершись над ней, как мальчуган, увлекшийся романом об индейцах. Утомленные глаза его закрылись, он задумался. Что значил прочитанный только что отрывок? Не за этим ли отрывком о встрече Рустичиано со старым Марко Поло так настойчиво охотился тот, другой итальянец? Не к этому ли отрывку, не к мессеру ли Рустичиано, запечатлевшему странные слова Марко Поло незадолго до его смерти, относились слова графа: «Несомненно, это здесь! Терпение! Я...»?
Но если в словах старого путешественника, сказанных им Рустичиано, действительно таился какой-то сокровенный смысл, за которым в свое время охотился отец графини, то доктору в настоящее время он еще нс был ясен. О несчастливо сложившейся семейной жизни Марко Поло известно из многих источников. О том, что он собирался покинуть Венецию и отправиться в новое путешествие, тоже хорошо известно. Не приходится сомневаться, что его отношение к семье и к родному городу было именно таким, как об этом повествовал Рустичиано в своей рукописи. Но многое из того, что говорил Марко, произвело на доктора такое же впечатление, как и на автора манускрипта. Он тоже решил, что старик говорил в состоянии бреда или в предчувствии скорой смерти. Совершенно загадочным казалось то, что эти речи могли иметь хоть какое-то значение для человека двадцатого столетия. Что сказали эти слов., графу? Или, так же как и доктору, не сказали ничего?
Доктор убрал руку от лица и взглянул
