за решетку: умение правильно «вести базар» ценится там не меньше силы, а зачастую и больше. Конечно, в правильных хатах…
Здесь он рос, набирался ума-разума, здесь до сих пор жили его родители. Но это был вчерашний день, мир бесправья и нищеты, и он был рад, что вырвался из этого опостылевшего места. Он даже не мог здесь долго находиться, ощущая почти физически давление безысходности обстановки и давно прошедших лет. И все же, здесь он многому научился, а некоторые детские воспоминания врезались в память на всю жизнь.
Например, вороны… Их было здесь видимо-невидимо. Наверное, из-за зернодробильной фабрики, которую ребята называли крупорушкой, стоящей под Лысой горой. На зерно слетались воробьи, голуби, вороны и прочая птичья мелочь. А они с пацанами ходили туда бить стекла. Высшим пилотажем считалось бросить кирпич со склона так, чтобы он попал в огромное окно на последней части траектории — когда уже не летел прямо, а падал: тогда стекло разбивалось полностью — сверху донизу, и надо было быстро улепетывать, чтобы не догнали разъяренные рабочие… А вороны — шумные зловещие птицы, потревоженные звоном сотен осколков летели над ними, хлопая крыльями и возбужденно каркая, как будто наводя погоню своими суматошными гортанными выкриками…
Старший брат Васьки-Курноса — Андрей Круглый, который жил через два дома и водил голубей, однажды забил тревогу из-за пропавшего сизаря: думал, что его переманил дядя Витя Косой, державший голубятню в трех кварталах. Но Костя с Курносом увидели, как вороны заклевали сизаря, а потом на его бренные останки жадно набросились и, урча, доедали худые, изголодавшиеся кошки с окровавленными мордами. Они стали бросать в кошек камнями и обратили их в бегство, а вороны по-прежнему кружили в небе, словно высматривали новую добычу.
— Я видел, как голубя заклевали вороны, и кошки его съели, — возбужденно рассказал Костя дома. Но родителей эта история не удивила.
— В мире все друг друга едят, — философски сказал отец. — Сильный сожрет слабого, более сильный сожрет его, а тот кто сильнее — сожрет более сильного… И так по цепочке.
— Значит, надо быть самым сильным? — спросил сообразительный Костик.
— На всякую силу найдется еще большая сила, — вмешалась мать. — Так что лучше держись в стороне!
Отец покачал головой.
— Всю жизнь в стороне не простоишь. Кто-нибудь обязательно сожрет. Если бояться тебя не будет…
— Значит, надо, чтобы боялись?
Отец кивнул.
— Чему ты учишь мальчика, Егор! — рассердилась мать и повысила голос, что делала редко. — Всегда найдется тот, кто сильней и страшней! И кого еще больше боятся! Да и слабый может волыну достать, или корешей подтянуть!
— Да, против кодлы переть трудно, — согласился отец. — Но можно. Если духовитость есть!
— А что такое духовитость? — заинтересовался Костя.
Отец усмехнулся.
— Подрастешь — узнаешь!
Через несколько дней Костя вновь столкнулся с воронами. Дело было перед грозой, низко опустились черные тучи, наэлектризованная атмосфера сгущалась, дурманя сознание и внушая непонятный страх… Стая ворон кружилась над домом, они спускались всё ниже и кричали всё громче, в их поведении появилось что-то угрожающее… Потом они стали с карканьем пикировать на огород — вначале по несколько штук, потом обрушились всей стаей, хлопая крыльями и молотя клювами, сбились в шевелящуюся черную кучу, из-под которой раздавались жалобные вопли — будто ребенок плакал.
«Что это?» — отстраненно подумал Костя, напуганный до полуобморочного состояния. Он стоял на крыльце, не было сил позвать взрослых, голова кружилась, он еле держался на ногах. Словно загипнотизированный, он смотрел, как из-под озверевшей стаи вырвалась одна из давешних кошек. Окровавленная, она, тяжело перебирая ногами, бросилась к дому и нырнула в подвал, ее не преследовали — вороны увлеченно доводили свою работу до конца. Когда они взлетели, на взрыхленной земле осталась вторая кошка — неестественно вытянувшаяся, застывшая, с оскаленной мордой и выклеванными глазами.
— Убили! Они ее убили! — закричал он, врываясь в дом.
— Кто убил? Кого? — всполошилась мать. И даже отец вышел из спальни, где любил подремать после обеда.
— Вороны! Они заклевали кошку…
— А-а-а-а… — Родители сразу потеряли интерес к теме. Только отец назидательно произнес:
— Я же говорил тебе: против кодлы не попрешь!
Они долго говорили про ворон:
— Ты думаешь, почему они по триста лет живут? — спросил отец. — Потому что хитрые! Ты можешь к ним вплотную подойти, и они будут сидеть спокойно. Но если у тебя ружье — то на выстрел ни за что не подпустят! Да что ружье! Палку увидят — и улетят!
Костя убедился, что это правда. Потому что когда Андрей Круглый решил отомстить воронам за голубя да и за кошку, он стал охотиться на них с отцовской двустволкой, — и безуспешно! Черные птицы могли часами кружить над их двором, не обращая на Андрея ни малейшего внимания, но стоило ему появиться с ружьем — они мгновенно исчезали. Правда, в конце концов, он их перехитрил: спрятался в сарае, проделал в крыше щель вроде бойницы и совершенно неожиданно ударил дуплетом по утратившей осторожность стае! Раздался грохот, полетели в стороны черные перья, несколько изломанных тушек рухнули на замусоренный огород, стая с испуганными криками рванулась в разные стороны, небо вмиг очистилось, только черные перья медленно кружась, планировали в воздухе…
Да, он многому научился у отца… Ворон вздохнул, отгоняя воспоминания, открыл покосившуюся деревянную калитку в жидком заборе и зашёл во двор. Навстречу, с хрипловатым лаем, бросился беспородный пес. Он был старым, подслеповатым но, несмотря на маленький рост, бесстрашно, точнее — бездумно, бросался на любого врага — подлинного или мнимого: на крупных собак, на людей, на машины… Отцовская школа — так и должен вести себя настоящий блатной!
— Волк! — крикнул Ворон. — На место!
Пёс, то ли узнав его по голосу, то ли уловив знакомый запах, перестал лаять и завилял обрубком хвоста.
Давно некрашеная дверь открылась, и из темного коридора, в галошах на босу ногу и своих любимых, затёртых до дыр, многократно штопаных штанах, светя синевой татуировок на загорелом голом торсе вышел отец с маленьким плотницким топориком в руке.
— А, это ты? — без эмоций проворчал он. Ни радости, ни удивления отец не выразил, если не считать того, что топор бросил, да
