Дядя Ваня крякнул и перевел разговор на другую тему.
Ивана Турсунбековича быстро развезло — сказались предварительно выпитые литры, и он ударился в воспоминания. Даже Людмила Ивановна, бегающая между кухней и комнатой, уже не могла его остановить. Он полез за семейным альбомом, и я, поймав на себе сочувственный взгляд Людмилы Ивановны, приготовилась очередной раз услышать историю дружбы наших семей. Почти все старые фотографии, вклеенные в толстенный альбом Касымовых, были и у нас, и лишь начиная со второй половины альбома стали встречаться мне неизвестные.
— А это кто? — почтительно тыкала я пальчиком в разных персонажей с майорскими и подполковничьими погонами, чтобы выслушать бурю восхищенных эпитетов: у дяди Вани практически все люди были хорошими.
Я никогда так не могла. Я понимаю, что все это зависит от собственного восприятия человека: для кого-то все — плохие, кто-то, напротив, умеет различать «полутона», а для дяди Вани не существовало неисправимых бездельников и разгильдяев. И, как будто чувствуя это, даже разгильдяи в его присутствии становились другими, лучше, что ли…
— Дядь Ваня, — спросила я, уже собираясь помаленьку завершать «просмотр», — а это кто?
На этот раз его реакция была совершенно неожиданной.
— Тварь! — громко и внятно сказал дядя Ваня. — Если бы я знал, что он так с твоим отцом поступит, лично бы застрелил!
— А как он поступил? — оторопела я. — И кто он?
— Ваня, — предупреждающе вымолвила застывшая в дверях Людмила Ивановна. — Не надо.
— Пусть девочка знает! — твердо сказал Касымов. — Она уже большая.
Людмила Ивановна медленно опустилась на стул.
— Как он поступил, дядя Ваня? — повторила я. — Как?!
Касымов налил себе рюмку и залпом выпил.
— Это полковник Сечкин. Теперь — генерал Сечкин.
Меня кинуло в жар. На какой-то момент я вообще «выпала» из реальности и снова очутилась там, на загаженном голубиным пометом полу МТС, рядом с трупом Секи и полумертвыми от усталости и постоянной близости к смерти ребятами.
— Когда Сережу направили в Карабах, — вывел меня из состояния ступора Касымов, — он первым делом изучил оперативную обстановку. На КГБ он полностью рассчитывать не мог — у них уже начался раскол… чуяли крысы… Он сразу понял, чем пахнет: полк брошен, как есть, — щиты да каски. И все — в чистом поле! В палатках! Он подал рапорт: спецсредства, подкрепление, боеприпасы, технику — все надо.
— А при чем здесь Сечкин?
— К Сечкину рапорт попал, а он его — под сукно! Не дам технику — и все! Демократия, мол, гласность; мне международные скандалы ни к чему, справляйтесь, как есть. Так и не дал! А что пацаны с этими щитами могут? Выстроиться в шеренгу и «раз-два-бей»?! Так это только первых три-четыре раза сработало… а потом — все: бутылки с горючкой пошли, как в Корее… А в полку ничего нет! «Они» как поняли, что им все можно… тогда и этот налет на часть был. Мне потом рассказывали…
— Ваня! — резко оборвала мужа Людмила Ивановна.
Иван Турсунбекович остановился. Подумал и завершил:
— Я потом узнал: все эти ссылки на демократию ни хрена не значили — просто Сечкин Чуприна из «округа» подсидеть хотел. Ну и подсидел. Чужими смертями.
— Ну и зачем ты все это? — тихо спросила Людмила Ивановна. — Зачем? Что теперь исправишь? — И заплакала.
Меня уложили в гостиной на диване. Людмила Ивановна и Иван Турсунбекович еще долго что-то обсуждали на кухне, а я лежала и пыталась понять, что со мной происходит. Все зло, вся бесовщина, все, что убило моих родителей, все, чего я боялась, все, что так ненавидела, сплелось в один клубок. И этот клубок был — Сечкин!
В конце концов Людмила Ивановна дала мне таблетку димедрола, и я провалилась в небытие.
Я поднялась вместе со всеми, в пять тридцать; мой отец тоже — даже в отпуске — просыпался именно в это время, только в отпуске ему не надо было проверять, как идет зарядка и чисто ли на территории. Людмила Ивановна приготовила завтрак, и мы сели есть.
— Что будешь делать? — поинтересовался Иван Турсунбекович, и я прочитала в его словах двойной смысл.
— Завершу дела и поеду в Тарасов, — ответила я без всякого двойного смысла — я именно так и собиралась поступить.
В 08.00 я выяснила, как можно записаться на прием к Сечкину, и к 10.30 знала, не только какое управление он возглавляет, но и где ставит машину. Но пройти в гараж не представлялось возможным. Я понимала, что могу провести наружное наблюдение, но чтобы делать это здесь, в Москве, об этом не могло быть и речи: квалификация столичных специалистов по безопасности была вполне сопоставима с моей, а техобеспечение — куда лучше.
Пришлось ждать вечера. Я бесцельно моталась по Москве, удивляясь тому, как сильно она изменилась. Та Москва, которую я знала, была добрее и уютнее, невзирая на свои размеры. Эта оказалась прагматична и жуликовата. Время беспощадно, шаг за шагом, отнимало у меня все, что я знала и любила.
Я честно рассказала Грому, о чем узнала от Касымова и то, что я наводила справки о Сечкине. Он молча выслушал меня и обнял за плечи.
— Держись от него подальше, Юля, — тихо сказал он. — Я тебя прекрасно понимаю, но пока он тебе не по зубам.
— Суров, — отстранилась я, — он ведь так и будет убивать чужими руками…
— Пока — да, — кивнул Гром. — Ты об этом не знаешь, но с полгода назад его чуть не взяли. Был такой следователь одного из управлений ФСБ — Фомин. Он собрал абсолютно исчерпывающий материал, отследил каждый шаг Сечкина… — Гром замолчал.
— И что?
— Дело развалено, материалы следствия исчезли. Фомин отбывает срок.
Гром тяжело вздохнул.
— Сейчас, Багира, мы будем выполнять другое задание, и, если тебе от этого станет легче, тоже связанное с Сечкиным… Так что давай соберись, и начнем.
Я пожала плечами и приготовилась слушать: задание есть задание.
То, что мне предстояло сделать, я проделывала уже не однажды: в баре по Каширскому шоссе необходимо было поставить простенький «жучок» под тем столиком, за которым будут вестись переговоры двух мужчин — фотографию одного из них Гром мне показал. Проблема была только в том, чтобы дождаться, пока они не выберут столик, ненадолго подсесть, установить устройство и отойти. В этой ситуации лучше всего подходила роль путаны, хотя, честно говоря, меня это несколько угнетало. Практика подсказывала: ради полутораминутного действа придется отшить как минимум двух-трех козлов, возжелающих непременно меня купить.
В учебке, кроме меня, проходили обучение еще четыре девчонки, и курс по вхождению в эту специфическую роль и благополучному выходу из нее нам преподавали отдельно. Парни об этом знали, и столько соленых шуточек по поводу нашей «специализации» мне приходилось слышать…
— Эй, Юлька, когда практику проходить будем? — сверкал глазами «отличник боевой и политической» Васьков.
— Девчонки, какая такса? — ржали над нашей горькой судьбой братья Звонцовы.
— Губы подберите! — жестко осадила их однажды Оксанка и добавила такое, от чего озабоченные «ухари» покрылись несмываемой краской позора до самого конца обучения…
Гром передал мне «жучок», и мы пошли в метро. Через каких-нибудь полтора часа я уже входила в кафе, а Гром вместе с принимающим устройством подбирал себе место неподалеку.
Кафе оказалось полупустым. Я села за столик в углу, чтобы беспрепятственно видеть всех входящих и выходящих, и стала ждать. То, что народу было немного, облегчало ожидание — никто не приставал, но для дела это было плохо: я становилась слишком заметной.
Мне повезло: за полминуты до того, как в кафе появился мой «клиент», внутрь завалилась целая ватага молодежи, и вокруг поднялся настоящий бедлам — молодняк отрывался, как хотел. Так что, едва я опознала в одном из вошедших человека с фотографии, я тут же, не теряя времени, подсела к нему.
— Разрешите? — вежливо поинтересовалась я.
— Нет, извините, я жду человека, — встревоженно озираясь вокруг, отказал «клиент».
Я хмыкнула, лихо пристроила под столом «жучок» и отсела за соседний столик. Дело было сделано, но я дождалась второго — в том случае, если бы им взбрело в голову пересесть, я должна была проделать «операцию» еще раз.
Мужики начали разговор, и я, допив свой коктейль, направилась к выходу. Гром сидел с принимающей аппаратурой где-то неподалеку, но меня это уже не касалось: задача выполнена, можно ехать к Касымовым.
Дом Касымовых постепенно входил в нормальный рабочий ритм: празднование кончилось, и начались генеральские будни, а это означало, что раньше десяти вечера дядя Ваня с работы не придет. Людмила Ивановна тревожно поглядывала в мою сторону, но я уже взяла себя в руки и не подавала поводов для беспокойства.
Наутро я вышла из дома вместе со всеми, предупредив, что, возможно, сегодня же и уеду, и еле отбилась от Людмилы Ивановны, непременно желавшей меня проводить и посадить на поезд.
