Голос умолк. Бережнов дрожащей рукой вылил в стакан остатки коньяка. Подумал: «Так можно допиться до белой горячки!» А, да не все ли равно! Залпом выпил коньяк. Потянулся за новой бутылкой.
Бережнов не верил в то, что его могут арестовать. Никодимов и Павлов ничего не знают. Мещерскому говорить невыгодно. У этого мальчишки-следователя, который сует свой нос в квартирные дела, нет никаких доказательств, что он, Бережнов, брал взятки. Если б были, давно бы их предъявил. Сразу после ареста Мещерского. Выдать его может один Мещерский, а раз Павел до сих пор молчал, значит будет молчать и впредь. Это в его собственных интересах. Никто из тех, кто давал взятки, не подозревает, что немалая часть прилипла к его, Бережнова, рукам.
Нет, в возможность ареста он не верил. Не это его страшило. Пугало другое. Пять дней назад его друг, председатель исполкома, сказал:
— Ничем не могу помочь, Николай. На руководящих должностях тебе больше не быть. Не справился. Такую грязь у себя в тресте развел — чертям тошно! Спасибо скажешь, если партийный билет не отберут.
С того дня и запил. Потому что не было для Бережнова ничего страшнее мысли, что он лишится почета и власти, к которым привык и отказаться от которых не в силах.
В дверь постучали.
— К черту! — рявкнул Бережнов. — Оставьте меня в покое! — Немного смягчился, увидев Аглаю. — А-а, это ты. Ну, входи, раз пришла. Садись. — Налил в стакан коньяк. — Пей. Я из бутылки… — Прильнул к горлышку. — Что же ты? Пей. — Стукнул кулаком по столу. — Пей, говорю!
— Какая гадость! — На красивом лице Аглаи брезгливая гримаса. — Не думала, что ты можешь так опуститься…
— Не ду-ма-ла? — протянул Бережнов. — А вообще-то ты думать умеешь? О чем-нибудь кроме себя? Своей красоты и тряпок?
— Я не желаю выслушивать оскорбления!
— Не желаешь? — Бережнов поднялся во весь свой огромный рост, шагнул к Аглае. — А подарки получать желаешь? Кататься на персональной машине желаешь? Иметь собственную дачу — желаешь?.. Говори!
Аглая бесстрашно смотрела на медленно приближающегося Бережнова. Ее большой, твердо очерченный рот кривился пренебрежительной жалостью. То же легкое презрение и жалость светились в глазах. Ничто больнее, чем эта презрительная жалость, не могло ранить Бережнова. Его, перед которым трепетали сотни подчиненных, его смеет жалеть эта девка, ради которой он пошел на преступление. Пусть не только ради нее, но и она здесь играла не последнюю роль!
Вернулся к столу, схватил невыпитый Аглаей коньяк, сделал несколько глотков. Снова подошел к ней. Грубо обнял. Запрокинул русую голову. Хотел поцеловать. Аглая ловко увернулась.
— Не выношу пьяных, — брезгливо сказала она.
Ей противен был этот грузный, старый, опустившийся человек, лишенный того ореола власти и могущества, которые ее так пленяли.
— Я пришла сказать, что ухожу от тебя. Совсем ухожу.
— Не городи чушь, Аглая! — Его бас зазвучал прежними властными нотками. — Ты моя жена. Мы расписаны в загсе.
— Не за тебя я выходила замуж, — покачала головой Аглая. — Не за тебя. Не за такого.
Бережнов схватил ее руки.
— Красавица моя… Жена моя… — Пьяные слезы хлынули из глаз. — Думаешь, меня сломили? Нет! Бережнов за себя постоит! Бережнов еще покажет себя.
— Ты уже себя показал! С меня вполне достаточно. — Аглая оттолкнула его, повернулась, неторопливо вышла из комнаты.
— Аглая! Вернись, Аглая!..
Голос Бережнова оборвался. Он рухнул на пол.
В таком положении и застал его Дегтярев.
— Пьян вдребезги! — сказал Верезов, увидев стакан и пустые бутылки.
Дегтярев подошел к Бережнову, нагнулся.
— Боюсь, что хуже. Вызови врача. Похоже — инсульт.
Приехавший вскоре врач подтвердил:
— Инсульт. Слишком много алкоголя. Возможно — потрясение. В его возрасте и при его комплекции инсульт нередкое явление.
Клуб переполнен. Люди стоят, сидят в проходах, пристроились на ступеньках, ведущих на сцену. Напряженно слушают сообщение следователя о преступлениях, совершенных теми, кто работал бок о бок с ними. Дегтярев видит гневные лица, слышит возмущенный, порой недоверчивый шепот:
— Бережнов? Вот никогда б не подумал…
— А Мещерский каков гусь?
— Этот на все способен.
— Тс-с… Тише. Не мешайте!
Дегтярев знает, что после его сообщения люди начнут серьезнее относиться к малейшему нарушению закона. Станут требовательнее к себе и другим. Станут бдительнее. Он ищет и находит доходчивые точные слова. Он умеет зажечь в людях стремление бороться со злом.
Один за другим начали подниматься на трибуну сотрудники треста, требуя сурово наказать преступников.
— Жаль, Бережнов ушел от суда! — говорит Женя. Со всей непримиримостью юности он презирает сейчас Бережнова, которого прежде привык уважать. — Лежит в больнице…
— Не горюй, Женька! — кричат из зала. — Поправится Бережнов. Призовут к ответу…
— Призовут, конечно. Но я-то?.. Возил, возил Бережнова, — с горечью сказал Женя, — и еще гордился, думал, вот с каким большим человеком каждый день встречаюсь. А он, оказывается, проходимец! В голову не могло прийти…
Кирилл видит бледное лицо Клавы. Она сидит съежившись, такая маленькая, хрупкая, беззащитная. Кириллу хочется подойти, успокоить ее. Но где взять слова, которые могут унять ее боль? Все же подходит:
— Здравствуйте, Клавдия Васильевна…
Секунду смотрит на него непонимающими глазами, потом вспыхивает, ниже опускает голову.
— Здравствуйте…
— Не волнуйтесь. Я уверен…
— Нет! Не успокаивайте меня…
Клава вскочила. Судорожно вцепилась в стоящий впереди стул. Крикнула отчаянным, срывающимся голосом:
— Товарищи!..
Все повернулись к ней. Клава заговорила торопливо, сбиваясь и путаясь:
— Митя… Я хочу сказать — Павлов… Не потому говорю, что он мой муж… Нет, и поэтому тоже! — Голос ее окреп. — Виноват он. Очень виноват. Струсил. Испугался Мещерского и вот… Только он не такой, как Мещерский. Не такой! Нельзя их под одну гребенку стричь! Что же вы молчите?! Хоть что-нибудь скажите. Хоть одно словечко…
Зал загудел:
— Знаем твоего Митьку… Хороший парень, только трусоват!
— Вздор! Что Павлов, что другие — одним миром мазаны…
— Неправда! Что мы Павлова не знаем? Знаем!
— Пусть судят. Да только с понятием. Нечего его на одну доску с теми ставить.
— Здесь следователь объяснял, как эта беда с ним приключилась…
— Прокуратура поняла, и суд поймет…
— Точно. И мы еще от себя на суде выскажемся. От коллектива. Будем просить, чтоб дали условно…
— Спасибо, товарищи… — Клава разжала руки, стискивавшие спинку стула. Села. Повернулась к Дегтяреву. — Мне Митя все говорит и говорит о вас. Так хорошо говорит… — Слабая улыбка тронула ее губы. — У нас ведь скоро мальчик будет. Сын.
— А если дочь? — улыбнулся Кирилл.
— Нет, — серьезно сказала Клава. — Митя непременно хочет сына. Сказал — воспитаем настоящим человеком. Честным и смелым. И еще сказал, что с малолетства будет повторять сыну ваши слова: «Трусость и беспринципность — не лучшие черты человека»…
Они говорили тихо и все же, видимо, мешали соседям слушать.
— Помолчим, — шепнул Кирилл.
Клава кивнула головой.
Зал взорвался аплодисментами. Кто-то крикнул:
— Правильно Громов говорит! Судить надо не только тех, кто брал взятки, но и тех, кто давал. Одна шайка-лейка.
Кирилл услышал, как сзади кто-то судорожно вздохнул. Он оглянулся и увидел Лисовского.
— Добрый вечер, Семен Осипович.
Лисовский чуть слышно ответил:
— Какой же он «добрый», товарищ следователь?.. Чтоб в жизни у меня таких вечеров не было!
Сидевшая рядом с ним девушка вскочила, стала пробираться к трибуне. На ходу крикнула:
— Дайте мне слово!
— А-а, комсомольский вожак! Валяй, Даша. Говори!
Даша быстро и легко поднялась на трибуну, переждала, пока затихнет шум:
— Взяточники подрывают веру людей в справедливость! — Она взмахнула рукой, словно отрубила. — Я бы их судила как за подрывную деятельность. Без снисхождения. Такой вот Мещерский — это же мразь, товарищи! Своими руками расстреляла бы мерзавца! Да и Бережнов недалеко от него ушел. А Павлов — это уж совсем другое дело…
— Решили о Павлове… Чего повторяться?
— Не шуми. Дай человеку сказать.
Даша, подавшись вперед, смотрела на кого-то в зале. Люди стали поворачивать головы, стараясь понять, на кого она смотрит. Шум постепенно утих. Даша чутко уловила момент:
— Решили, говорите, о Павлове? Верно. Хорошо решили. Но тут вот товарищи высказывались, что тех, кто давал взятки, тоже надо судить по всей строгости закона…
— А ты не согласна?!
— Не перебивай! — крикнула Даша. — Согласна! Не хуже твоего понимаю! Только я хочу сказать о тех, кто давал… Например, Сидоренко и Лисовский. Их как? В одну кучу валить? Да? Вот товарищ следователь говорил — Сидоренко изо всех сил мешал следствию. Значит, с него один спрос! А Лисовский?.. Мы все хорошо знаем Семена Осиповича. Десять лет в тресте работает, и никто про него плохого слова сказать не может. Прекрасный работник, честнейший человек. Я с детства в одной квартире с Лисовским живу. Когда их сын женился, старикам от невестки житья не стало. Имеет право Лисовский на спокойную старость? Имеет. Он, может, больше, чем многие другие, нуждается в жилплощади. И ведь раз десять просил Мещерского. Все впустую. Почему Мещерский ему отказывал? При такой обстановке, какая сложилась у нас в тресте с распределением квартир, это можно расценить только как вымогательство взятки. А тут еще Сидоренко прямо заявил Лисовскому — дай взятку, получишь квартиру. И невестка каждый день скандалы закатывала… Нет, товарищи, я не хочу сказать, что Семен Осипович поступил правильно. Конечно, нет! И он это сам не только понял, он очень тяжело пережил… Я знаю, вижу, какой у него на душе камень. Что же, товарищи, его теперь с этим камнем — в воду? Пусть тонет? Да? Так одним махом и перечеркнуть всю его безупречную жизнь? Мещерский решил погубить Лисовского, чтоб спасти свою жалкую шкуру, а мы руку ему не протянем?.. Так, что ли?
