— Коллективом, Петя, из любых дебрей выберемся. Коллектив — это… — оптимистично начал глядевший в окно Слава Голубев и вдруг, оборвав фразу, воскликнул: — Игнатьич! Тимофей Слабуха к конторе топает.
— Позови его сюда, — попросил Антон.
Слава, чуть не опрокинув стул, на котором только что сидела Лыкова, устремился в коридор. Вскоре он широко распахнул дверь кабинета и услужливо пропустил впереди себя нерешительно затоптавшегося у порога Слабуху. На этот раз старик был чисто выбрит и совершенно трезв. Только глаза его, как и прежде, смотрели настороженно-угрюмо. Усевшись на предложенный Бирюковым стул, Слабуха недовольно проговорил:
— Мне, ребята, некогда балакать. К председателю по делу зайти надо.
— Постараемся долго не задерживать, — сказал Антон. — Нам, Тимофей Григорьевич, хотелось бы получить у вас консультацию по немецкой винтовке. Что это за штука такая?
Слабуха нахмуренно уставился в пол:
— Я не оружейник, чтобы по таким вопросам консультировать следователей.
— Но говорят, вы хорошо в оружии разбираетесь.
— Говорят, в Москве кур доят, — пробурчал старик, однако тут же добавил: — Когда помоложе был, разбирался. Теперь и глаз не тот стал, и руки, как крюки. А в чем дело?
— Дело серьезное, Тимофей Григорьевич… — Антон помолчал. — Экспертиза показала, что Водорьяпова убили из винтовки немецкого образца.
Слабуха еще больше нахмурился:
— Откуда в нашей глухомани такое оружие взялось?
— Вот и мы над этим головы ломаем. Может, после войны кто-то из демобилизованных завез?..
— Винтовка — не иголка, чтобы ее незаметно в такую даль привезти.
— Но ведь немецкий бинокль вы привезли…
— То бинокль. Такую трофейную ерунду разрешалось демобилизованным брать. Одежду, фотоаппараты или другую житейскую дребедень тоже брали. Что же касается оружия, было строжайшее указание: сдать все до последнего пустяка.
— Куда вы дели тот бинокль? — не давая собеседнику слишком далеко уклоняться, спросил Антон.
— Манаев выцыганил всего за сто рублей до хрущевской реформы. Иван Данилыч тогда лосей крупно промышлял.
— Тимофей Григорьевич, с какого расстояния обычно стреляют лося? — поинтересовался Антон.
— Это от формы пули зависит, — ответил Слабуха. — Круглая пуля уверенно бьет на дальности до шестидесяти метров. А ежели взять жакан, то можно завалить самого матерого сохатого метров с семидесяти и даже поболее.
— Кроме дальности, чем удобна та или иная пуля?
— Круглой удобно стрелять в зарослях кустарника или камыша. Она не отклоняется, когда зацепит ветки, и не меняет своей формы при этом. А жакан хорош тем, что при ударе в зверя разворачивается и увеличивает поражение. Однако из-за этого же свойства жакановские пули непригодны для стрельбы в кустарниках и других зарослях. Они рикошетят, ударившись об ветки, и улетают в сторону от цели.
— А винтовочные?
— В густом кустарнике винтовочная пуля тоже может срикошетить, но зато дальность стрельбы из винтовки не сравнить с ружейной. Когда у охотника точный глаз да винтовка пристреляна, можно и за сто пятьдесят метров сохатого уложить.
— Значит, с винтовкой удобнее промышлять лося? — спросил Антон.
— Это и ежику понятно.
— А почему самодельные свинцовые пули применяют при стрельбе лосей из винтовок?
Слабуха усмехнулся:
— Ну, когда нет боевых патронов, то приходится свои делать. Тут надо только выверить точную норму пороха да вес пули, чтобы убойную силу не потерять.
— Выходит, для той же немецкой винтовки можно самому сделать патроны?
— Невозможного ничего нету. У немецкого патрона лишь одна закавычка. Капсюльное отверстие у него по диаметру меньше нашего. Стало быть, наш отечественный капсюль в немецкую гильзу не вгонишь, ежели не расширить для него место.
— Как это сделать?
— На токарном станке можно расточить отверстие… — Слабуха словно осекся.
— Вам приходилось растачивать? — заметив его «оплошку», быстро спросил Бирюков.
Старик затянул с ответом, но все-таки сказал:
— Давно было, еще в пятидесятые годы. По просьбе Манаева растачивал десятка полтора немецких гильз. Тогда я токарничал в мехмастерской, ну и… чего душой кривить, не смог отказать председателю колхоза в таком пустяке.
— Значит, Манаев уже в пятидесятые годы постреливал такими патронами? — еще не веря в удачу, опять спросил Антон.
Слабуха угрюмо хмыкнул:
— Ежику понятно, что не для елочных игрушек Иван Данилыч готовил те гильзы.
— Тимофей Григорьевич, — внезапно заговорил Слава Голубев, — помните; лет десять назад вы угощали меня зайчатиной и мы долго беседовали о винтовках?..
Старик исподлобья глянул на него:
— Ну, припоминаю.
— Что ж вы в тот раз мне этого не рассказали?
— Ты о патронах не спрашивал. Тебе хотелось узнать, у кого из карауленцев есть немецкая винтовка, а я таковой в Караульном не видел.
— Но ведь гильзы Манаеву растачивали до того разговора. Могли хотя бы намекнуть…
Слабуха качнул головой:
— Ух, какой смелый!.. Что в ту пору от моего намека изменилось бы? Манаев тогда председателем колхоза был в самом расцвете. Пусть ты даже и нашел бы у него винтовку, все равно ни шиша с ним не сделал, а мне в отместку за «намек» житья бы не стало. Иван Данилыч не таких соколиков, как я, в бараний рог скручивал.
— Если бы милиция тогда изъяла винтовку, убийство в Выселках не совершилось бы.
На угрюмом лице Слабухи появилась растерянность:
— Да у Манаева, возможно, этой винтовки и не было.
— То есть как не было?..
— Вот так, обыкновенно… Иван Данилыч говорил, что те гильзы нужны какому-то другу.
Голубев, похоже, хотел что-то возразить, но Бирюков остановил его:
— Хватит, Слава, рассуждать на тему: «Что было бы, если»… — И вновь обратился к старику: — Тимофей Григорьевич, можете точно вспомнить, в каком году растачивали гильзы?
Старик задумался:
— А в каком была хрущевская денежная реформа?
— По-моему, в шестьдесят первом.
— Разве не в пятидесятые годы?
— Нет, — Антон, пошарив по карманам, нашел пятирублевую купюру и показал Слабухе: — Смотрите, тысяча девятьсот шестьдесят первый год указан.
— Без очков мелкие буквы не различаю, — Слабуха виновато вздохнул: — М-м-мда, значит, обмишулился я. Не в пятидесятых годах это было, а в январе шестьдесят первого. Почему запомнил? Манаев мне за работу бутылку поставил. И покупал ее уже за новые деньги. Старыми поллитровка стоила двадцать один двадцать. Иван же Данилыч заплатил всего два рубля двенадцать копеек. Мы еще посмеялись с ним, дескать, совсем водка подешевела, почти задарма пьем.
— Фамилию или имя того друга, которому делал гильзы, Манаев не говорил?
— Об этом не было разговора. После работы прямо в мастерской быстренько распили поллитровку и разошлись.
— Других «винтовочных» заказов не выполняли?
— Еще формочку для отливки пули вытачивал. Провозился долго — надо было калибр тютелька в тютельку соблюсти. Но все-таки сделал удачно.
— И все?..
— Все. Чего не было, про то сочинять не стану. — Старик хмуро посмотрел на часы. — Как бы мне председателя не проворонить. Он, неугомонный, круглый день челноком туда-сюда мотается…
— Сейчас следователь запишет ваши показания и можете быть свободным, — сказал Антон. — Кстати, если насчет арендного подряда хотите с председателем переговорить, то Виталий Ложников согласился взять вас напарником.
Слабуха вроде повеселел:
— Раз согласился, то станем работать. Лишь бы поскорее Анну Клепикову, чтоб ей тошно стало, на пенсию выгнали. А то опять с оплатой не разберешься.
— Она ведь теперь не главным бухгалтером…
— Эта баба и в экономистах прежнюю политику зажима крестьянина гнет.
— Тимофей Григорьевич, а у Водорьяпова с Клепиковой не было стычек по оплате? — внезапно спросил Бирюков.
Старик пожевал губами:
— Видишь, в чем тут дело… Леня наизусть знал все законы. Анна Ивановна, бывало, чуть против него взбрыкнет, он сразу — параграфом ее по носу! И деваться бабе некуда. Леня ушлый насчет этого был. К физическому труду, прямо скажу, с ленцой относился, но по части законов и пронырливости равных Водорьяпову в Караульном не было. Оттого Клепикова и не задирала перед ним хвост.
— Лично вы хорошо его знали?
— Неплохо. В первый год, когда Водорьяпов здесь объявился, он квартировал у меня. Ждал, пока колхозный дом достроят. Дело к зиме катилось. В одно из воскресений старуха моя в райцентр уехала, внуков проведать, а я по первому снежку отправился утречком с ружьишком зайцев потропить. Завлекся на охоте до темноты. Вечером вхожу в избу — холодрыга, хоть волков морозь. А квартирант мой завернулся в овчинный тулуп и на диванчике кемарит. Спрашиваю: «Леня, ты что это печку не протопил?» — «Дровишек, Григорьич, наколотых не нашел». — «Чурок пиленых — полон двор, топор — в сенях. Взял бы да наколол». — «Об этом, Григорьич, я не догадался»… — Слабуха исподлобья с усмешкой глянул на Антона. — Видишь, какой «недогадливый» на физическую работу был…
