— Уже можно открывать глаза? — с надеждой спросила Мышь Психолог.
Никто не ответил. Она осторожно открыла один глаз, потом другой. Барсукота в кабинете не было. На дрожащих, негнущихся лапах она вышла через опустевший дверной проём на крыльцо.
Барсук Старший застёгивал налапники на Барсукоте. Барсукот не сопротивлялся. Супермышь металась над ними в кровавых отблесках заходящего солнца. Охотничьи псы разочарованно почёсывали морды задними лапами. Они напали на след. Они выследили преступника. Они рассчитывали, что у них будет возможность его растерзать. Хотя бы частично. А он взял — и спокойно сдался. А ещё маньяк называется.
Барсукот с интересом тряхнул лапами в налапниках — это было новое ощущение. До сих пор он был тем, кто их надевает, а не тем, на кого.
— Я хочу признать …
— Ты имеешь право молчать, — перебил его Барсук Старший. — Ты имеешь право на адвоката.
— Мне не нужен адвокат. Я хочу сознаться в совершении преступлений. Я Щипач. Я ощипывал птиц и сжигал их перья.
По резкой боли в затылке Барсук Старший догадался, что Супермышь визжит на высоких частотах. Вероятно, от радости.
— Вас не слышно, спецагент Супермышь, — сказал за него Скворчонок.
— Мы сделали это! — взвизгнула Супермышь. — Мы взяли маньяка! Маньяк признался! Я приказываю снять охрану со всех охраняемых птиц! Посадить преступника в следственный изолятор! Всем спасибо за вашу бестолковую, тупую работу!
Барсук Старший отвернулся и побрёл прочь.
Глава 19, в которой делается чистосердечное признание
— Ну? Вы закончили писать показания?
— Так точно. Мы закончили. — Барсукот протянул Супермыши исцарапанный мелким неровным почерком кусок бересты.
— Кто это — «мы»? — Супермышь, висевшая на потолочной балке вниз головой, быстро оглядела присутствующих. Кроме неё самой, Барсукота, Барсука Старшего и Мыши Психолога в комнате для допросов больше никого не было. — Барсук Старший тоже решил признаться?
Барсукот загадочно улыбнулся и звякнул налапниками. Мышь Психолог поёрзала на краешке стула:
— Пациент имеет в виду …
— Обвиняемый! — взвизгнула Супермышь.
— Обвиняемый пациент имеет в виду …
— Пока ещё всё же подозреваемый, — вмешался Барсук Старший.
— Обвиняемый, но пока ещё всё же подозреваемый пациент имеет в виду, — пискнула Мышь Психолог, — что у него есть тёмная половина. И что обе его половины, светлая и тёмная, вместе закончили писать признательные …
— Неинтересно! — оборвала её Супермышь и жадно уткнулась глазами-бусинками в показания Барсукота. — И кукушку … и сыча … замечательно … очень хорошо! — Её рыльце затрепетало от удовольствия. — Чистосердечное признание — это ваш первый правильный поступок за последние месяцы, Барсукот. Возможно, это вообще единственный правильный поступок за всю вашу жизнь. В первую очередь этот поступок поможет лично вам. А теперь прочтите вслух …
— И как же Барсукоту поможет чистосердечное признание? — мрачно поинтересовался Барсук Старший.
— Чистосердечное признание смягчает наказание, — злорадно сообщила Супермышь. — С учётом чистосердечного признания госпожа Ласка наверняка проявит милосердие и откусит обвиняемому голову быстро и с первого же раза, чтобы он не мучился.
— Вообще-то, приговор должен вынести суд, а не госпожа Ласка.
— По новому закону Союза Смешанных Лесов, в особо серьёзных случаях вожак Смешанных Лесов имеет право приговаривать и казнить обвиняемых без суда и следствия.
— Вот как? И какие же случаи считаются по новому закону «особо серьёзными»?
— Те, которые вожак, то есть госпожа Ласка, сочтёт таковыми, — ухмыльнулась Супермышь. — Но мы отвлеклись. Обвиняемый Барсукот, потрудитесь прочесть ваше признание вслух, а затем поставить свою подпись вот здесь, внизу …
— Не делай этого, сынок! — быстро сказал Барсук Старший. — Ничего не подписывай! Мы найдём тебе лучшего адвоката Смешанных Лесов! Мы докажем, что ты сошёл с ума и за свои поступки не отвечаешь!
— Но я хочу ответить за свои поступки, — тихо, но твёрдо сказал Барсукот.
— Да пойми же ты! Если ты подпишешь признание, тебе откусят голову!
— Прекратить давление на маньяка! — заверещала Супермышь.
— Настоящий кот должен жить так, как будто ему уже откусили голову, — сказал Барсукот.
— Что? Что ты городишь?!
— Не важно, — отмахнулся Барсукот. — Древняя крысиная мудрость. Вам не понять.
— Ты и правда сошёл с ума! — сокрушённо прошептал Барсук Старший. — Что ж … Зато нам легко будет доказать, что ты невменяем.
— И что? Если мы докажем, что я сумасшедший, что будет со мной тогда? Меня ведь посадят в клетку на всю жизнь, не так ли?
— Ну … в клетку, — смутился Барсук Старший. — Но там будет трёхразовое питание.
— Я не хочу всю жизнь сидеть в клетке. — Барсукот гордо выгнул спину. — Уж лучше пусть мне откусят голову, быстро и с первого раза.
Барсукот снова ссутулился. Он устал. У него был длинный, бесконечно длинный день, и утром этого дня он был ещё на свободе, а потом он сдался и на него надели налапники, а потом он писал, писал и писал на бересте историю своих преступлений. А теперь на Дальний Лес опустилась тьма, и он сидел в комнате для допросов, и ему казалось, что за этот день он прожил целую жизнь. И ему хотелось лишь одного. Чтобы всё побыстрей закончилось.
— Вот и замечательно. — Супермышь отпустила потолочную балку и камнем ринулась вниз, чуть не воткнулась раздвоенным рылом в собственный пустой стул (она ненавидела сидеть на стульях), но в последнюю секунду сменила траекторию и ошпаренным мотыльком заметалась по комнате. — Обвиняемый Щипач! Зачитайте ваши признательные показания!
— Я, бывший Младший Барсук Полиции Дальнего Леса, признаю свою вину в ряде преступлений. Я украл из полицейского хранилища конфиската птичье молоко и обменял его Песцу на одеколон «Пахучая метка». Однако затем я, видимо, решил вернуть молоко и, наверное, напал на Песца и …
— Слова «видимо» и «наверное» — лишние, — прокомментировала Супермышь. — Звучит так, как будто вы не уверены. Вычёркиваем!
— Но он не уверен! — встрял Барсук Старший.
— Уверен я, уверен, — устало возразил Барсукот и вычеркнул обломком когтя два слова. — Однако затем я решил вернуть молоко, напал на Песца и отобрал у него молоко. Выпив птичье молоко, я подпрыгнул высоко, трижды перекувырнулся, страшным монстром обернулся. Морда — бешеный оскал. Зарычал и поскакал. Я когтями потрясал, я стволы дубов кусал ….
— Барсукот, ты осознаёшь, что это не твои слова, а поэта Опушкина? — горестно уточнил Барсук Старший.
— Конечно, осознаю, — кивнул Барсукот. — Просто слова дичайшего поэта Опушкина как нельзя лучше описывают совершённые мной преступления.
— А ты в курсе, Барсукот, что экспертиза не подтвердила отпечатки твоих зубов на дубе, в дупле которого нашли воробушка Роберта? Экспертиза показала, что зубы принадлежат грызуну вроде хомяка, а вовсе не коту!
— Ну, не знаю, — Барсукот вяло махнул хвостом. — Значит, я покусал какой-то другой дуб …
— Продолжать! — заорала Супермышь.
— Я … так, где я остановился … Ты меня сбил, Барсук Старший … А, вот!.. Я когтями потрясал, я стволы дубов кусал. Сильным стал и распушился, но рассудка я лишился. И кукушку, и сыча изодрал я, хохоча … И второго я сыча изодрал крыло плеча …
— Непонятно! — взвизгнула Супермышь.
— Обвиняемый, но пока что подозреваемый пациент имеет в виду, что он полностью ощипал сыча Чака и частично его брата, сыча Уга. У Уга он ощипал только крыло, — пояснила Мышь Психолог.
— Так и надо написать! — заверещала Супермышь. — Исправляем! Зачёркиваем одной чертой, сверху аккуратно пишем: «Частично ощипал сыча Уга». Готово? Продолжаем!
— …И сороку с воробьём ощипал я, хохоча.
— Не в рифму! — возмутилась Супермышь.
— Ну и что? — хором спросили Барсукот, Барсук Старший и Мышь Психолог.
