— «Увлекается» — не то слово! — радостно воскликнула Алевтина Павловна, — он весь в этом! — она вытянула вперед здоровую руку и стремительно нарисовала в воздухе некое подобие эллипса, чьи очертания призваны были вместить в себя всю религиозную литературу, группировавшуюся на пыльных полках.
— Он мне тут ничего не велит трогать — даже пыль протирать не разрешает! Всегда сам…
— А что-то я икон у вас не вижу? — деликатным тоном спросила Валандра.
— Есть у меня парочка, только Гена мне строго-настрого запретил их вешать!
— Почему? — удивилась Вершинина, взгляд которой снова переместился на фото Преображенского.
— У него дед заместо иконы. Он так прямо мне и заявил! Не знаю толком: плохо это или хорошо… — в голосе Алевтины Павловны поубавилось победных литавров.
Валандра обернулась к ней и молча пожала плечами.
— А что же это мы чай не пьем? — спохватилась Алевтина Павловна, — вы сидите, а я сейчас, — она было направилась бодрым шагом в кухню, но около самой двери остановилась.
Снова занявшая свое место на диване Валандра вопросительно посмотрела на нее.
— Чтоб вы не скучали, — Алевтина Павловна засеменила к серванту, открыла правую нижнюю створку и достала большой фотоальбом, обтянутый бордовым бархатом, — вот, посмотрите, — она положила свою драгоценность Валандре на колени.
— Это я еще успею сделать, — Вершинина бережно переложила альбом с колен на диван, — давайте-ка я вам лучше помогу.
— Сидите! Сама управлюсь, — Алевтина Павловна махнула правой рукой, — я уже приноровилась. Чай-то — это не стирка, не уборка!
— И все-таки, — настаивала Валентина, которая уже поднялась с дивана и готова была идти на кухню.
— Ну раз уж вы так хотите… — неуверенно проговорила хозяйка.
— На кухне и попьем, — предложила Валентина, — чего сюда таскать-то?
На кухне царил образцовый порядок: чистые накрахмаленные занавески, ослепительно-белый кафель, с которым у Валандры почти всегда ассоциировалась больница, сверкающие такой же белой поверхностью стенные шкафчики, на подоконниках — ухоженная комнатная флора.
— Откройте вон ту створку, там чашки, — Алевтина Павловна указала на шкаф, стоявший в углу.
— А вот и чайник поспел, — Валандра поставила на стол две бледно-розовые с золотой каемочкой чашки и сняла с плиты пыхтящий чайник, в котором весело булькал кипяток, — Алевтина Павловна, я вас прошу, сидите, я сама.
Вскоре благодаря дружным усилиям хозяйки и гостьи на столе появились вазочки с абрикосовым вареньем, печеньем и конфетами, незатейливая эмалированная масленка, плетеная тарелочка с хлебом и маленькая баночка со свежими листиками мяты.
— Ну вот, — Алевтина Павловна обвела стол удовлетворенным взглядом, — кажется, ничего не забыла.
— Какая прелесть, эта мята! — Валандра положила себе в чашку благоухающий сладкой прохладой узкий листик.
— Это у меня Гена на даче выращивает… — с затаенной нежностью и восхищением в голосе пояснила Алевтина Павловна, — я ведь, знаете, на даче-то не бываю, давление…
Она тяжело вздохнула.
— А так хотелось бы! Раньше-то я, бывало, там все лето проводила. Да какое там лето — от зимы до зимы! А теперь вот — совсем расклеилась!
— Да какие ваши годы, Алевтина Павловна, — шутливо сказала Валентина, — съездите вы еще на дачу, и не один раз!
Ей хотелось приободрить Алевтину Павловну.
— Не-ет, — сокрушенно протянула та, — ушли мои годы. Мне теперь до гробовой доски эта квартира прописана.
Она грустно покачала головой.
— Неужели так серьезно? — Валандра заглянула ей в глаза.
— Шкалит и шкалит… Двести да двести двадцать. Вы думаете, почему я руку-то сломала? Упала… Да так неудачно! Смещение большое, вот в больницу и попала. Одно утешение — Геннадий.
— Да-а, — сочувственно протянула Вершинина, — а где у вас дача?
— В Квасниковке. Местность живописная, заливы… эх!
— У моей бабушки там была дача, — соврала Валентина.
— Она жива?
— Нет, умерла семь лет назад.
— Сколько же ей лет было? — поинтересовалась Алевтина Павловна, — вы себе еще чаю-то наливайте, не стесняйтесь!
— Бабушка моя пожила на славу. Умерла в девяносто три года, — на этот раз Валандра сказала чистую правду.
— Хорошо, — Алевтина Павловна задумалась, — если вы в нее, то и вам на роду написана долгая жизнь.
— Дача у нее на Песочной была, — вспомнила Вершинина одну из Квасниковских улиц.
— Да что вы! — воскликнула Алевтина Павловна, — а у меня на Речной. Это ж совсем рядом!
— У вас какой дом?
— Двенадцатый, — глаза Алевтины Павловны заблестели.
— А у нас — шестой.
— Надо же! — известие о том, что ее дача находилась в непосредственной близости к мифической загородной резиденции гостьи прямо-таки развеселила Алевтину Павловну.
— Извините, — Валандра привстала, — мне в туалет нужно.
Коркина с понимающей улыбкой кивнула. Вершинина проскользнула в прихожую, достала из сумки мобильный и только потом пошла в туалет. Переместившись в ванную, она включила воду и набрала номер дежурки.
— Маркелов слушает, — зазвучал спокойный тенор Вадима.
— Вадик, сколько там вас?
— Я, Толкушкин, Коля Антонов и Валентиныч, а что?
— Дай-ка мне Валеру.
— Слушаю, Валентина Андреевна, — раздался бодрый голос Толкушкина.
— Здесь для тебя и Валентиныча задание одно есть.
— Какое? — загорелся Валера.
— Адресок один…
Переговорив с Толкушкиным, Валандра вернулась к чаепитию.
— А Геннадий куда уехал? — полюбопытствовала она, когда Алевтина Павловна несмотря на все ее протесты налила ей третью чашку.
— В Москву, за книгами, он ведь предприниматель.
— И часто он в столицу ездит?
— Раза два-три в месяц, сами понимаете, дело такое…
— А Карпова он только по университету знает?
— Да нет, они в одной школе учились, но подружились только в университете, вот как бывает.
— А к вам Виталий часто захаживал?
— Да почитай каждую неделю, а что?
— Алевтина Павловна, если вам не трудно, расскажите мне о нем. Он интересует меня как человек…
* * *
— Валентиныч, собирайся, Валандра нам задание нашла, — запихивая сотовый в карман светлых летних брюк, сказал Толкушкин.
— Наконец-то, — со смаком потянулся Ганке, — а то сидим тут, от духоты загибаемся! Вадим, — обратился он к Маркелову, неотрывно следящему за экраном монитора, — ты бы лучше кондиционер починил. Телек-то твой никуда не убежит!
— Вот Шурик завтра выйдет, и займемся, — Вадим даже не посмотрел на Ганке, — до завтра как-нибудь протянете, тем более, что вам теперь прогулка светит.
— Не прогулка, а обыск. Ох, и любит наша Валандра это дело! — пошутил Валентиныч.
— Пошли, Валентиныч, хватит ля-ля травить! — скомандовал Валера, направляясь к двери, — все взял?
— Инструменты всегда при мне. А ты-то хвост больно не распускай. Забыл, как Валандра тебя щучила? — невозмутимо отпарировал Ганке.
— Ну, чао, я в машине, — Толкушкин хлопнул дверью.
— Поди ж ты, какой важный стал! — Ганке стоял над открытым дипломатом, проверяя сохранность и исправность своих магических железяк.
— А этот жирный чего сегодня прибегал? — поинтересовался Маркелов.
— Мещеряков? — уточнил Ганке, — срочно Мамедова куда-то угнал. Заказ что ль какой-то… — предположил Валентиныч, который, осмотрев свой инвентарь, захлопнул дипломат, и подойдя к зеркалу, расчесывал свои роскошные густые усы.
— Не пойму, что это он нас везде сует?
— Дураков ищет. Пару раз заказы ему пролоббировали, так он решил уже, что это — наша работа, — отозвался с усмешкой Ганке.
— Хрен моржовый! — не выдержал Вадик.
— С каких это пор интеллигенты такими словесами балуются? — пошутил Ганке. — Ладно, я пошел.
— Удачи! — Вадим оторвался, наконец, от компьютера, махнув Ганке рукой на прощание.
Неспешной размеренной походкой Валентиныч вышел из конторы и направился к бежевой «шестерке», сидя за рулем которой, Толкушкин изнемогал от жары.
— Ничего себе прогулочка — сорок градусов в тени! — воскликнул он, когда Валентиныч занял свое место на переднем сиденье и набросил ремень.
— Зато Болдырев доволен — не будет мерзнуть теперь! — в своей обычной иронической манере ответил Ганке.
— Может, искупаемся? Там же Волга…
— Тебе, Толкушкин, за что платят и платят очень неплохо, за то, чтоб ты пляжничал? — Ганке надел солнцезащитные очки.
«Шестерка» выехала на соседнюю улицу. Тротуары были залиты солнечным светом. Пробегая по стеклам витрин, он снопами ослепительных искр обрушивался на крыши авто, зажигая новые галактики вихрящихся бликов.
