раскошелишься. Совести у вас, цыганок, ни на грош.
— Э-э, неправда твоя! Есть у нас совесть, много ее.
— Но денег не отдашь, конечно?
— Конечно, не отдам. Я тебе зато погадаю.
— Больно надо! — фыркнула Мерседес. — Иди себе, давай-давай! И не вздумай ничего тут спереть — догоню и врежу.
— Злая ты… нельзя так. Нет!
— Мало мне радости за ваши шалости последние деньги отдавать.
И, давая понять, что разговор окончен, она демонстративно уткнулась в бумаги. Но исподтишка пристально следила за непрошеной гостьей. А та усмехнулась и как-то неестественно быстро, в три шага, оказалась возле прилавка. Будто ветром ее принесло, не иначе. И, глядя в настороженные глаза девушки, произнесла:
— Не отказывайся. Это судьба второй раз предложить может, я — не стану. Как бы потом не пожалеть.
Говорила так — глаза-в-глаза смотрела. Не улыбаясь и уж тем боле — не смеясь. Черные зрачки ее увеличивались и, казалось, затягивали в себя душу Мерседес, убирая недоверие девушки и настороженность. Чувства эти таяли, исчезали, утекали… навсегда? Возможно. Так думала Мерседес, не в силах пошевелиться, как будто приросла или приклеилась к своему месту.
— Вот и хорошо, вот и славно, — сказала цыганка. — А теперь слушай внимательно. Скоро появится в твоей жизни человек: ни молодой, ни старый. Будет спрашивать, допытываться. Ты ему врать не вздумай! Правду скажешь — тогда он тебе поможет, жизнь свою перевернешь.
Мерседес слушала ее с усмешкой: «А сама-то как врешь — красиво, складно».
— А не скажу правду, что тогда? — произнесла она вслух.
— Не надо так. Верь ему.
— А если не захочу?
— Не поверишь ему — погибнешь. Тому Бог свидетель, что знала — все сказала, теперь сама решай! — и цыганка развела руками. И, пока обескураженная девушка думала, что ответить заморочившей ей голову «прохиндейке», выскользнула за дверь.
…Она искала резиновых пауков повсюду и пересчитывала оставшихся, наверное, в сотый раз, но концы с концами по-прежнему не сходились. И даже не заметила, как возле прилавка оказался коренастый мужчина средних лет, в измятом плаще. Губы его улыбались, но серые глаза смотрели пристально, испытующе.
— Добрый день! Что, детвора ворует помаленьку? — подмигнул он.
— Угу.
— Такую гадость? Они ведь, как живые, брр!
Девушка неожиданно улыбнулась.
— Это вам гадость, а детям — нравится.
— А вам?
— Я пауков люблю. Вот платить за то, что кто-то другой сопрет — этого не люблю. Да что возьмешь с цыганят? У них в мозгах прописано: что твое — мое. Говнюки.
Мужчина покивал в ответ. А девушка, с опозданием, удивилась: как это она не заметила его прихода, колокольчик-то не звонил. Неужто цыганка его сперла — как сувенир или просто из вредности?
— Забыл представиться, — улыбнулся незваный гость. — Комиссар Фома Савлински, уголовная полиция. — Он раскрыл удостоверение. — Скажите, мисс ди Сампайо, где вы находились в ночь с 12 на 13 июня сего года?
— Дома, то есть в пансионе. А в чем меня обвиняют? Что за бред?!
— Абсолютно ни в чем, просто маленькое уточнение. Говорят, в ту ночь вас видели на автостоянке «Райские кущи».
— Брехня! Между прочим, я работаю — весь день, а по ночам сплю. Странное занятие, да, господин комиссар… как-там-вас?
— Фома Савлински.
Воцарилась нехорошая тишина. Господин комиссар еще раз пристально глянул на хмурую девушку, усмехнулся — и попрощался.
«Глаза бы мои тебя не видели», подумала Мерседес.
Прямо из магазинчика господин комиссар отправился на улицу Коронации, в скромный пансион «Под платаном». Найти его не составило труда — возле дома и, впрямь, росло здоровенное дерево. Фоме повезло: хозяйка заведения, миссис Броуди, оказалась на месте. Краснела, бледнела, однако согласилась поговорить о своей постоялице — мисс Мерседес ди Сампайо. Всего лишь поговорить, убедил ее господин комиссар, «не под протокол, а в качестве обычной, обоюдоприятной, беседы». Дабы отвести от «милой девочки» все мыслимые и немыслимые подозрения. Поскольку алиби у нее на вечер убийства Чарльза-Маурицио-Бенджамена Смита не было: сначала мисс ди Сампайо шаталась по городу, потом — каталась на автобусе, совершенно безадресно. То есть легкомысленно и бездумно.
— Миссис Броуди, что вы скажете о мисс ди Сампайо?
— Хорошая девочка. Дерзкая, но добрая, хоть к ране ее приложи. Скромница, только часто работает допоздна, бедняжка. А как вернется сюда, песни под нос мурлычет — меня разбудить боится. Но я-то все равно не сплю, и все, все слышу.
— Привыкли к ней?
— Ужасно привыкла. Ох, как бы чего дурного с ней не приключилось, — вздохнула миссис Броуди. — Очень я переживаю. Хозяин магазина уж такой суровый: чуть что, орет: выгоню! И за переработки не платит. А девочка молчит-молчит, а потом… ах, как бы чего не вышло.
Миссис Броуди беспрестанно теребила рукава: то пуговицы проверит, то кружева расправит. И вздыхала, вздыхала… вздыхала. И улыбалась украдкой, но так старательно, что Фоме стало ее немного жаль: «Хитришь, голубушка. Врешь, как дышишь — даже вспотела от волнения, лоб мокрый… что-то тут не так», подумал он.
— А ночами она никуда не отлучается? Ну, мало ли…
Миссис Броуди впервые глянула на него в упор и чуть не задохнулась от возмущения.
— Она приличная девушка, господин комиссар!
— А друзья к ней приходят?
Миссис Броуди впервые смутилась.
— Н-нет, господин комиссар, — сказала она, отведя глаза.
— Что ж, спасибо за содействие, — улыбнулся Фома. — Если вдруг что-то понадобится, вот моя визитка.
Хозяйка пансиона взяла маленький кусочек грубого серого картона осторожно, двумя пальцами. Как будто нечто опасное. Часы за ее спиной внезапно громко зашипели и бомкнули, отчего миссис Броуди вздрогнула всем телом и схватилась за сердце.
— Всего доброго! — сказал Фома и вышел за порог.
… А ровно через два дня история с угонами повторилась. О чем громиле-стажеру и сообщил по телефону охранник из «Райских кущей», Петер Энс.
— Начальство злилось, по кабинету бегало-скакало, бумажками в меня швырялось. Хотело дырокол бросить, да передумало. А потом за сердце — хвать! В обморок прямо на пол — шлеп! Ногами тока — брык-брык!.. и все. И лежит себе, бледняга…тьфу, бедняга.
— Помер, что ли? — спросил Гизли.
— Да нет же! Быстро оклемался.
— Медицину, докторишек вызвали?
— Ага, они потом счет выкатят. И такой, что помереть дешевле. А платить кому? Петер, все Петер, вечно один Петер. Не, я его сам вылечил, — с гордостью произнес охранник. — Воды холодной под рукой не было или вонючки лекарской, так я его пивом из кружки окатил. Жалко стало…
— Да уж, не самый дурной у тебя хозяин. Молодец ты, не растерялся!
— Да пива мне жалко стало — только-только из холодильника достал. Еще пена не улеглась. А
