че поделать?
Гизли захохотал.
— Значит, ты не просто молодец. Ты, парень, герой.
В трубке смущенно закхекали.
— Не боишься, что с работы попрут?
— Не-а. Это же мой брат, старший. Поорет, поорет, да и перестанет. Я уже привык.
— Ого! — присвистнул Гизли. — Ладно, харе трепаться. Я так понял — разговор будет долгий. Приезжай в Управление, к нам в отдел. Здесь и расскажешь — все, как на духу. Пропуск внизу возьмешь.
Стены в отделе меняли не так давно, и большой толщиной они, увы, не отличались. Полицейские шутили: мол, для экономии их состряпали не из кирпичей, а из прессованных картонных папок, испорченных бумаг и пыльной от дактилоскопии ветоши. А Самуэль, как всегда меланхолично, замечал, что они сделаны из папиросной бумаги, да еще и небрежно спрессованной. Но в данном случае это оказалось даже на пользу здешним обитателям.
Стоило Гизли пожить трубку на рычаг, как в дверном проеме возникла коренастая фигура господина комиссара.
— Привет, Майкл. С кем это ты разболтался?
— Охранник из «Райских кущей» звонил, жаловался. Опять какой-то шалун всю ночь их машины гонял. И хозяева, после инцидента с трупом, свои машины забирать стали. Массово, причем. Двух младших охранников уже уволили. Завтра, вроде бы, новых ждут.
— Рановато господин Энс обрадовался, — усмехнулся Фома. — Мне сейчас отлучиться надо, поэтому сам свидетеля опросишь. А потом сходи-ка ты, друг мой, к той девчонке, Мерседес ди Сампайо, вручи повестку. Заодно расспроси, узнай все-все-все. Ты ж умеешь подход найти.
Громила-стажер расплылся в широкой улыбке. Он хотел сказать: «Спасибо, шеф, я не оплошаю!» — но дверной проем оказался пуст.
Охранник с автостоянки «Райские кущи» — младший брат хозяина, Петер Энс, явился в Управление через час после телефонного разговора. Рослый, здоровенный, сплошная груда мышц, он дрожал, бледнел и краснел. И лица на нем не было.
— Разоримся мы, наверное, скоро, — вздохнул охранник, немного придя в себя. — Мало того, что мест свободных больше стало, так еще и чертовщина какая-то творится… брр! Это я по телефону хорохорился.
— Ты это… давай, рассказывай по-порядку, — перебил его громила-стажер. И незаметно кивнул Джону Доу: пиши, мол.
— А я как? — удивился охранник. — В общем, я той ночью покурить вышел. Ну, и отлить, конечно. Да. Как же без этого?
*далее — выписка из протокола допроса свидетеля, старшего охранника автостоянки «Райские кущи», Петера Энса*
— Стою, значит, любуюсь. Тепло, ясно, в небе звезды в рядок — точь-в-точь джекпот в игровом автомате, один вид — и то душу греет. Разнежился я, значит, рассиропился. И тут слышу: стук такой странный — будто один бампер о другой стукается, да с близкого расстояния. Ага. Потом — шум двигателей, как рычание… злое такое, у собак бывает. Видел пару раз: сойдутся два кобеля; волкодавы или мастифы, а то даже овчарки, словом, два громилы вожака — и давай делить власть. Уууйй, кошмарное дело, такое начинается… рычат аж все вокруг дрожит и трясется, трепещет все, ух! И вот я подобное в ту ночь услышал. А потом — визг, металлический такой. И шуршание — будто шины по камням скользят и вот-вот искры от них посыплются… загорятся, ага. Что, думаю, за чертовщина творится?! Потом и вовсе непонятки пошли. Нежный голосок запричитал: «Успокойтесь… прекратите… вы оба хорошие, оба мои друзья… ну, пожалуйста, успокойтесь! Ненадооо!» Нежный, тонкий такой голосок — а каждое слово легко разобрать. Ночью-то хорошо слышно, отчетливо так.
Затоптал я бычок и бегом туда. Дрянь творится, девку обижают, а я досыпать пойду? Щас! Петер, я то есть — не из таковских, — самодовольно произнес он. — Мне, конечно, наваляют, но ведь и я могу. Ага!
Потом вновь окунулся в пережитое той ночью и вздрогнул всем телом.
— Ну, и что, что там было?! — не утерпел Джон Доу.
— А ты слушай, не перебивай. Все скажу. Бегу, значит, я на тот голос — в самый дальний угол стоянки. Она ж у нас — почти с аэродром, полгорода свои «колеса» тут оставляет. А голосок опять: «Ну, прекратите! Хватит уже! Оба вы хорошие, оба вы любимые!» И потом опять: рык, рев, стук, визг, мамадорогая — словом, чертовщина. Ну, прибежал я туда… воды дайте! — и, схватив протянутый стакан, опрокинул его залпом. — Уфф, спасибо. Два здоровенных авто — черный «Минхерц» и серый «Верхгольц», столкнулись бамперами, фары горят, моторы ревут, колеса на ровном месте крутятся, а из-под них… Господитвояволя!.. из-под них ножки длинные торчат, тоненькие такие… будто упал кто, а два этих здоровяка переехать его или ее решили… и давят, давят, давят…охх! Жуть!
Он опять вздрогнул.
— Синема, — хмыкнул Гизли, не особо верящий рассказчику. Что ночью сдуру не привидится? Или спьяну.
— Оно самое. Только в жизни — жуть небывалая. Кинулся я бедолагу спасать, кричу: «Щас я, щас!», а тут машины вдруг ррраз! — и замерли. Только фары горят. И тиши-на-а-а. И вылезает оттуда человек. Девчонка. Спокойно так, будто не ее только что по асфальту размазать могли ровным слоем. Вид ужасно независимый, и глазами на меня — зырк-зырк! Худючая… кожа да кости. Уж на что стройняшек люблю, но эту прям накормить захотелось.
— Накормил? — поддел его громила-стажер.
Охранник мрачно глянул в ответ.
— Да пошутил я, пошутил.
— Видели бы вы эту бедолагу — не до шуток бы вам стало.
Майкл Гизли и Джон Доу переглянулись: как говорится, без комментариев.
— Сколько ж ей лет?
— Да сопливая совсем. Вроде как, взрослая уже, а так кто знает? Она мне свой паспорт не показывала.
— Приметы ее запомнил? Ну, хоть что-нибудь?
— Да ни хрена я не запомнил! Ночь, темный угол — слепая зона, кстати, и этот, как его… шок.
— У кого шок?
— У меня. От увиденного. Кое-кто на моем месте, вообще, обоссался бы. Если не хуже, — нервно хохотнул он.
— А ты нет?
— Я нет. Но вспоминать жутко…ох, ты-ий!
— Ну, что помнишь, то и давай, говори, — сказал Джон Доу.
— Не тяни кота за яйца, мою душу не томи, — подхватил Майкл Гизли.
— Вам бы все смеяться, — пробурчал свидетель Петер. — Вспомнил! Ноги офигенные, длинные такие — наверное, бегает хорошо. А глазищи какие…уйй! Огромные, да еще синие, яркие — точно сигнализация, ни у одной девки не видел, — хмыкнул он. — А так больше ничего.
— Точно?
— Говорю же, темно было.
— А глаза и ноги как разглядел? Машина проехала, фарами осветила?
— Так я же с фонарем был. И свет, и оборона. Если что, — подмигнул он.
— Ну, и как? Пригодился?
Свидетель вздохнул, заерзал на стуле.
— Пригодился… да не мне.
— Что, «пострадавшая» у тебя его
