Это прозвучало для меня первым предупреждением — человек, заговоривший со мной об «Асте», счел само собой разумеющимся, что я помню дневники слово в слово, наизусть. И таких интересующихся скоро будет немало.
— Ну, предположим, — ответила я.
— И много позже Аста упоминает женщину, которая пришла к Хансине пить чай, и людей, у которых эта женщина работает. Так вот, это Роперы. Сам Ропер, его жена и теща. Надо же! Ты действительно не помнишь?
Имя ни о чем не говорило. Теперь я удивляюсь, почему не расспросила Кэри подробнее, а просто назначила ей встречу через два дня. Мне стало любопытно, лишь когда я положила трубку. Я нашла том «Асты» и прочитала первые записи. Но упоминания о Ропере я там не обнаружила. Была запись о пожилом мужчине, который упал на улице, о подруге Хансине и о людях, у которых она работала, — действительно о мужчине, его жене и теще. Но служанка называла свою хозяйку «миссис Гайд», но не «миссис Ропер». Дальше Аста описывает, как отправилась на улицу, где жили те люди, посмотрела на их дом и заметила, как оттуда вышла женщина с ребенком.
Это запись от 26 июля 1905 года, за два дня до рождения Свонни. Потом до 30 августа записей не было, на что прежде я внимания не обратила, как ни странно. Хотя такие пропуски встречаются и дальше. Аста не делала записей каждый день, иногда не притрагивалась к дневнику неделю. Позже, в записи от 15 октября, я нашла упоминание о «человеке, который убил свою жену в доме на Наварино-роуд», но и там имен не обнаружила. И все. Никаких объяснений, никаких подробностей. Асту, вероятно, происшествие не заинтересовало. И меня тоже.
Письмо, которое я вскрыла сейчас, оказалось куда интереснее. Оно было от некоего Пола Селлвея.
Имя показалось знакомым, правда непонятно откуда. Прежде чем приступить к чтению, я задумалась. Селлвей, Селлвей… А не родственник ли это Морин, жены Кена? Кажется, ее девичья фамилия именно Селлвей. Хватит раздумий, проще прочитать письмо.
Он писал, что сочувствует мне по поводу смерти тети. Он просто вспомнил, как встречал ее однажды в детстве, вскоре после смерти его бабушки. Письмо было длинным, на нескольких страницах, и только дочитав до конца, я поняла, от кого же оно. Это был сын Джоан, урожденной Кроппер, и Рональда Селлвея, следовательно, внук Хансине Финк. Он родился в 1943 году. Письмо начиналось с имени — доктор П. Дж. Селлвей — и адреса в восточном округе Лондона.
Почему-то я представила, как бы отреагировала Аста. Она была снобом и, как большинство снобов, отнеслась бы к такому известию скептически. Хоть Аста и недолюбливала докторов, однако саму профессию уважала. Но чтобы внук неграмотной служанки Хансине стал доктором!? Потомок этой Финк, крестьянки, такой же, как и несчастная Каролина, не лучше, чем скотина с фермы! То, что Morfar вышел из этой среды, она в расчет не принимала. Да и ее саму от деревянных башмаков отделяли всего два поколения.
В этом отношении Свонни очень отличалась от матери. Желая выяснить свое происхождение, она заезжала к дочери Хансине. Это случилось приблизительно через два года после смерти моей мамы, ее младшей сестры. Свонни немного пришла в себя, смирилась, стала проводить по-другому среды и привыкла к отсутствию ежедневных звонков от Марии. Но в этой пустоте, которой природа не терпит, к ней вернулось беспокойство, кто же она на самом деле.
Хансине, хотя и была всего на несколько месяцев старше Асты, умерла в начале пятидесятых. Эта смерть или ее последствия, должно быть, стали причиной встречи Свонни с Полом Селлвеем. Я смутно припоминаю, что ни Свонни, ни моя мама, ни Аста на похороны Хансине не ходили, но через несколько дней или недель позвонила ее дочь. Уже не помню зачем. Возможно, Хансине просила Джоан Селлвей отдать Свонни какие-нибудь вещи на память. Свонни всегда была ее любимицей среди детей Вестербю.
Теперь Свонни собиралась снова с ней увидеться, и это оказалось делом нелегким. Джоан Селлвей переехала. Свонни звонила по старому номеру, но незнакомый мужчина ответил, что понятия не имеет, где теперь живут Селлвей. Важно понять, что Свонни одновременно и хотела, и не хотела разыскать Джоан. Ей нужно было узнать правду, но в то же время она боялась этого. И снова взвинтила себя.
Поисками Джоан должна была заняться я. В силу моей профессии Свонни не первая обратилась ко мне как к частному детективу. Я знаю, как это делается, я смогу выследить ее. На самом деле это под силу любому. Джоан и Рональда Селлвеев не оказалось в телефонной книге Лондона, потому что они переехали за его пределы. И в местной адресной книге Борхэмвуда я отыскала Джоан.
О Джоан Селлвей буду говорить осторожно. Я никогда не была с ней знакома, поэтому делать выводы из личных наблюдений не могу. Так же ошибочно, особенно мне, описывать ее со слухов. В любом случае Свонни она встретила прохладно, просто не поняла, чего от нее хотят.
Джоан оказалась высокой блондинкой, длинноногой и худощавой, таких Свонни называла «типичными датчанами», с огромными голубыми глазами и сильными ловкими руками. На вопросы Свонни она отвечала: «Не понимаю, о чем вы спрашиваете» и «Не знаю, что вы имеете в виду». И, в конце концов, словно сделав усилие и приняв всерьез этот бред сумасшедшего, она торжествующе заявила:
— А почему вы не спросите об этом вашу мать?
Та объяснила, что уже спрашивала, и рассказала, что из этого вышло.
— Вам лучше поговорить с моим сыном, — предложила миссис Селлвей.
Это, конечно, был Пол, тот, что прислал письмо. Джоан очень хотела, чтобы Свонни поведала обо всем ее сыну, который, очевидно, стал единственной опорой после того, как ее покинул муж. Свонни спросила, откуда он может что-то знать, его тогда еще и на свете не было, но Джоан оставалась непоколебима.
— Меня тоже тогда не было, — отрезала она.
Никакого сходства между Хансине и ее дочерью Свонни не нашла. Служанка Асты была веселой, улыбчивой женщиной, заботливой и надежной, по-матерински ухаживала за детьми в отсутствие Асты. Или такой ее запомнила Свонни.
— Я просто подумала, что ваша мама что-нибудь рассказывала о том времени. Ну, когда она была с моей мамой.
— Она не рассказывала.
И по поведению Джоан Селлвей, по тому, как она замкнулась, подавила сильное раздражение, Свонни поняла, что Джоан никогда не хотела знать о жизни матери до ее замужества. Вероятно, даже просила Хансине никогда не упоминать о тех годах в присутствии ее мужа Рональда, а потом и сына Пола. Ее мать была прислугой. Раболепствовала перед матерью этой женщины. С какой стати ее должна допрашивать женщина, ничем не лучше ее самой — хозяйки такого красивого дома в Борхэмвуде, матери будущего сына-доктора? Может, эта женщина пришла высмеять ее, наговорить гадостей из-за простого, даже позорного происхождения ее матери?
Свонни поняла, что давить на Джоан нет смысла, та ничего не расскажет, потому что знает не больше, чем сама Свонни, к тому же не имеет ни желания, ни причины узнать.
Свонни была унижена. Она видела, или думала, будто видит, что попала в глупое положение, но ничего не могла поделать, не могла остановиться. Ей стало хуже, чем до смерти моей мамы. Ее преследовал страх, что Аста вскоре уйдет, так и не открыв правды. Даже если и захочет открыться, она быстро дряхлеет и вряд ли сможет все вспомнить или связно рассказать. В действительности же никаких признаков старческого маразма у Асты не наблюдалось, хотя ей шел уже девятый десяток. Она оставалась все такой же капризной, упрямой, эгоцентричной, жестокой, но на удивление очаровательной.
Эту мысль о надвигающемся маразме Асты заронил Торбен. По его мнению, именно ее преклонный возраст явился причиной того, что он назвал «этой печальной историей». Свонни хотелось бы думать, что дело именно в дряхлости и «эта печальная история» — именно то, что говорит Торбен, то есть чепуха. Но если Аста выжила из ума, сможет ли она когда-нибудь рассказать дочери правду, которую, по ее словам, всегда собиралась открыть?
Свонни поехала к дяде Гарри. Он был моложе Асты года на два или на три, но сохранился не так хорошо. Гарри по-прежнему жил один, но за ним ухаживали дочери. Все они были замужем и все, кроме одной, жили неподалеку в Лейтоне.
Аста частенько рассказывала, как сильно он любил Свонни, как его сразу же потянуло к ней, когда они встретились в первый раз. Свонни тогда исполнилось четырнадцать. Гарри приехал в «Паданарам» сообщить лично о смерти Моэнса. Тогда было обычным делом, что оставшийся в живых заходил к родителям погибшего, чтобы утешить их рассказом о последних часах жизни сына, о том, как мужественно и стойко тот переносил страдания. И какой славной — это обязательно была его смерть.
Тогда дверь открыла Эмили, но именно Свонни проводила его в гостиную. Он увидел девочку впервые и пообщался с ней минут десять, пока не спустилась Аста.
