у
него.
Жена, надо признать, совсем подурнела. От былой красоты не осталось и следа. Увядшая женщина в возрасте. Лицо и тело оплыли, без слез не взглянешь. Он не раз представлял, как жена умирает (несчастный случай — он здесь ни при чем), и ему выплачивают страховку: сорок тысяч долларов, не облагаемых налогом. И он свободен и волен жениться на ком-то другом.
Вот только хочет ли он жениться на ней?
Черт! Ему надо выпить.
Уже одиннадцать утра. Чертов мерзавец опять опоздает.
После того, как обидел ее вчера!
Если он опоздает, она исполнит задуманное. Она будет колоть и кромсать — вот тебе, вот! — пока он не истечет кровью. Это гигантское облегчение: все наконец-то решилось само собой.
Она проверяет портновские ножницы, спрятанные под сиденьем. Что-то странное и тревожное: лезвия ножниц слегка отливают красным. Может, ими резали красную ткань? Но она не помнит, что резала красную ткань.
Наверное, просто так падает свет, проникающий сквозь тюлевые занавески.
Когда прикасаешься к ножницам, это как-то утешает.
Она никогда не взяла бы нож с кухни — нет. Никаких тесаков и ножей. Такое оружие для предумышленного убийства, а портновские ножницы — именно то, что схватила бы женщина, опасаясь за свою жизнь. Первое, что подвернулось под руку.
Он мне угрожал. Он меня бил. Он пытался меня задушить. Он не раз грозился меня убить.
Это была самозащита. Господи, помоги и спаси! У меня не было выбора.
Она смеется в голос. Уже репетирует свои реплики, как актриса перед выходом на сцену.
Она могла бы стать актрисой, если бы мама, чтоб ей провалиться, не записала ее на курсы секретарей-машинисток. Но она же красивая. Ничем не хуже большинства актрис на Бродвее.
Это он так сказал. Когда пришел к ней в первый раз, принес дюжину кроваво-красных роз и пригласил в ресторан.
Только они не пошли в ресторан. Провели ночь в ее крошечной однокомнатной квартирке на пятом этаже в доме без лифта на Восьмой Восточной улице.
(Временами она скучает по той квартире. В Нижнем Ист-Сайде, где у нее были друзья и соседи здоровались с ней на улице.)
Странно быть голой, то есть обнаженной, но в туфлях на шпильке.
Кстати, пора втиснуть (босые) ноги в те самые туфли.
Как танцовщица-стриптизерша. На закрытых вечеринках, только для мужчин. Она слышала о девушках, которые танцуют на таких вечеринках. Танцуют обнаженными. За одну ночь зарабатывают больше, чем она — секретарша — за две недели.
Обнаженная — изысканное слово. Утонченное и напыщенное.
Одно удручает: ее тело уже начинает стареть. На улице, издалека (возможно) она еще способна показаться молоденькой случайному наблюдателю, но не вблизи.
Ей страшно смотреться в зеркало.
Страшно увидеть увядшее, как у матери, погрузневшее тело.
И ее поза в этом чертовом кресле, когда она одна дома — наклонилась вперед, руки лежат на коленях, пристально смотрит в окно, смотрит на узкую шахту солнечного света между высотными зданиями, — в такой позе у нее выпирает живот, сминаясь мягкими складками жира.
У нее был настоящий шок, когда она это заметила в первый раз. Просто случайно взглянула в зеркало.
Не признак старения. Просто она набирает вес.
Это подарок на день рождения. Сколько тебе исполняется — тридцать два?
Она немного смутилась. Да, тридцать два.
Она не смотрела ему в глаза. Сделала вид, что ей не терпится развернуть подарок. (Судя по размеру и весу коробки — еще одна пара чертовых туфель на шпильке.) Сердце бешено колотилось в исступлении страха.
Если бы он знал. Тридцать девять.
Это было в прошлом году. Следующий день рождения приближается неумолимо.
Она его ненавидит. Хочет, чтобы он умер.
Только тогда она больше его не увидит. И жена получит страховку.
Она не хочет его убивать. Она не из тех, кому нравится делать больно другим.
Но если честно, ей хочется его убить. Просто нет выбора: очень скоро он ее бросит. Она больше никогда его не увидит, у нее ничего не останется.
Сидя дома одна, она все понимает. Потому и спрятала под сиденьем портновские ножницы. В последний раз.
Она скажет, что он ее бил, грозился убить, схватил за горло и стал душить. У нее не было выбора — пришлось схватить ножницы и ударить, в отчаянии, ударять снова и снова, не имея возможности ни дышать, ни позвать на помощь, пока его грузное тело не оторвалось от нее, брызжа кровью, и не грохнулось на ковер, в зеленый прямоугольник света.
Ему явно больше сорока девяти, она уверена.
Однажды ей удалось взглянуть на его удостоверение. Когда она рылась в его бумажнике, пока он спал и храпел, как больной носорог. Ее поразила его фотография в молодости — на снимке он был моложе, чем она сейчас, — густые черные волосы, взгляд буквально впивается в камеру, глаза горят. В военной форме, такой красивый!
Она подумала: Где этот мужчина? Я могла бы его полюбить.
Теперь, когда они занимаются любовью, она отрешается от происходящего, представляя его таким, каким он был раньше. Молодым. Тем человеком, к которому она могла бы испытывать искреннее чувство.
Ей слишком часто приходится притворяться. Это так утомляет.
Притворяться, что она счастлива и довольна своим телом.
Притворяться, что она счастлива, когда он к ней приходит.
Больше ни одна секретарша у них в конторе не может позволить себе квартиру в этом доме. Что правда, то правда.
Чертова квартира так нравилась ей поначалу. Теперь она ее ненавидит. Он покрывает расходы. Тщательно проверяет счета, словно боится переплатить.
Вот тебе на первое время. Побалуй себя, дорогая.
Она его благодарит. Она хорошая девочка и всегда его благодарит.
Побалуй себя! С теми деньгами, которые он ей дает. Пара десяток, иногда даже двадцатка! Господи, как же она его ненавидит!
Ее рука дрожит, сжимая ножницы. Просто хочется почувствовать прохладу металла.
Она так и не решилась сказать ему, что ненавидит эту квартиру. Встречает в лифте старух, некоторых — с ходунками, и все эти старухи поглядывают на нее. Пожилые семейные пары. Все поглядывают на нее. Неприветливо. С подозрением. Как секретарша из Нью-Джерси может позволить себе «Магуайр»?
Сумрачное помещение на третьем этаже, словно темная зона души, куда не пробивается свет. Потертая мягкая мебель, матрас уже провисает, как тела в сновидениях, которые мы чувствуем, но не видим. Но она каждый день застилает чертову постель, даже если никто, кроме нее, этого не увидит.
Он не любит беспорядка. Он рассказывал ей, как научился правильно застилать постель.
