для знатоков. Может быть, конечно, мы совершенно зря вас беспокоим и, как сейчас молодежь говорит, напрягаем, но нам важна любая мелочь, которая помогла бы понять причины, по которым его убили.
Воронов говорил медленно, подбирая слова.
— Может быть, действительно, это как-то связано с его или вашими общими научными интересами? Но вы могли бы хоть как-то предположить. И вас об этом расспрашивать нам сложно, потому что научных интересов ваших не знаем.
— Я и сам уже голову сломал — что тут могло быть причиной? — сокрушенно развел руками Скорняков. — Велик соблазн так и сказать вам: дескать, ничем не могу помочь, но смерть Вани на меня какие-то обязанности наложила. Какие — не знаю, но…
Он поднялся, подошел к столу, закурил.
— Вот вы говорите — научные интересы. А они у нас были разные. Даже не знаю, как парой фраз изложить мои мысли.
— А вы не парой фраз, — предложил Воронов. — Как говорится, курочка по зернышку…
— Да, видимо, так и придется, — согласился Скорняков. — Но тут получится не совсем скромно.
— Мы вас правильно поймем, — улыбнулся Воронов.
Улыбка у него была широкая. Располагающая и поощряющая, и Скорняков решился:
— Знаете, я ведь завидовал Ивану, — признался он легко и, пожалуй, весело. — Прошло не больше месяца после нашего с ним знакомства, о котором я вам уже рассказывал, а я поймал себя на мысли, что иногда невольно его копирую. Причем копирую в важном, я бы сказал, в существенном — в мышлении. Стоило Ивану найти несколько фактов, у него в голове уже возникала система, в которую он укладывал эти факты. И система эта была подобна системе Менделеева в своем устройстве. То есть каждая совокупность данных была систематизирована, и совокупность, оказавшаяся выше другой, была сложнее, но полностью подчинена точно тем же условиям и требованиям.
Скорняков поднялся:
— Кофе хотите?
Воронов представил, как сейчас надо будет идти в столовую, где будет накрыт стол, где жена Скорнякова непременно заведет некую светскую беседу, от которой невозможно будет уклониться, и уже отрицательно мотнул головой, но увидел, как хозяин дома открывает небольшой секретер и на откинутую крышку его выставляет небольшой чайник, а в руки берет столь же небольшую ручную кофемолку.
— Во-первых, иногда лучше не выходить отсюда, потому что мысль сбивается, пояснил он. — А, во-вторых, супруга почему-то считает, что кофе вреден для сердца!
Потом продолжил уже в совершенно другой интонации:
— Иван вообще — явление сам по себе, уж поверьте. Он ведь дитя семейное, взращен любящими родителями. Излишествами он вряд ли был избалован, я имею в виду излишества материальные, зато уж любовью был пропитан насквозь! И никаких бытовых забот и неудобств, скорее всего, и не знал, пока студентом был. И это, доложу я вам, бросалось в глаза и вызывало зависть, потому что для него всегда на первом, втором и третьем местах в иерархии ценностей было дело, а не быт.
— Так вот. Долгое время мои интересы, так сказать, сфера приложения моих сил, казались мне гораздо шире и важнее, чем у Вани. Дело в том, что я изучаю проблему сибирского сепаратизма в историческом, так сказать, аспекте. Собираю материалы на эту тему. Проблеме без малого триста лет, между прочим, так что, сами понимаете, и материалов много, и споров они вызывают огромное количество. А Иван, считал я, занимается мелочами. Ну, что там какая-то Балясная! Мелочь! Конечно, так вот открыто, как сейчас, я этого не говорил, но Иван мои скрытые мысли понимал. Более того, он меня убеждал, что наши интересы во многом созвучны и дадут какой-то результат. Именно — в сочетании, в совокупности, так сказать.
— Но сепаратизм — проблема скорее теоретическая, что ли, — выразил сомнение Воронов. — И потом, она ближе каким-то пограничным территориям, а Сибирь находится как раз в середине, насколько я помню географию.
— Ну, строго говоря, сепаратизм — проблема политическая, а не географическая, но сейчас это не важно, — примирительно сказал Скорняков и замолчал.
— Никак не могу найти ту линию, которая вела бы к пониманию всего, что произошло, — признался он после паузы.
— Хорошо, — решительно произнес Воронов. — Вот вы сказали, что «смотрели в одну сторону». В какую? Какие проблемы вас объединяли с Овсянниковым? Я имею в виду не глобальные вопросы, а конкретику. О чем он спрашивал вас? О чем вы его? Вы ведь много лет общались.
— «Конкретика», — почти насмешливо повторил Скорняков, и сразу же поправился. — Нет, я вас понимаю, конечно. Вам ведь хочется узнать что-то такое, что поможет понять причины произошедшего… Кстати, а что полиция? Там хоть что-то делают?
— Делают, — ответил Воронов таким тоном, что стало ясно: лучше бы и не делали.
И Скорняков понимающе кивнул.
— Что же мне вам ответить? Понимаете… Сибирь наша — это ведь до сих пор край неведомый, загадочный. Где, например, можно провести границы «Сибири», если ее выделять, так сказать, политически? И складывалась она не сразу, а постепенно, прирастая все новыми и новыми землями, а там живут разные люди, разные народы, этносы. У них свои верования, свои представления о мире. И просторы сибирские позволяли когда-то этим людям существовать независимо друг от друга. Это вам не Европа, где от одной границы до другой можно на велосипеде проехать! А Иван больше занимался историей Балясной, ну и этим «чертовым городищем». Реально-то, как сейчас любят говорить, нас это самое городище и связывало. Но связывало довольно своеобразно. Я над его поисками посмеивался, но
