Вот ведь как жизнь повернуться может. Жил да был молодой мужичок, во всех отношениях благополучный. Занятие имел достойное, доходное, ни в чем себе не отказывал, вниманием женщин обделен не был, на здоровье не жаловался и вредных привычек не имел. И вдруг, за довольно короткое время все переворачивается вокруг него с ног на голову, да так основательно, что целый год после этого он живет, мучаясь страхом. А когда, по его мнению, черная полоса подошла к концу и впереди забрезжил свет, умирает мужичок не без помощи ближних своих.
Чего Валерий целый год боялся? Разоблачения, как убийца? Этого он боялся, да. Отказ от дивидендов в пользу Валентины я ничем другим объяснить не могу. Заплатил он ими за ее молчание. Но жить в страхе год и не пытаться предпринять что-либо? Как-то это не современно. Тоже мне кисейная барышня со слабыми нервами.
Нет, господа, что-то в этом деле еще есть, что мне, увы, до сих пор неведомо. И известно не будет, если продолжать сидеть дома. Я хоть и Татьяна Иванова, но, к сожалению, не Шерлок Холмс и методом дедукции не владею.
Начало истории мне более или менее понятно, за исключением двух-трех деталей. Во что вылилось и чем завершилось — тоже. Теперь возник вопрос о середине. И чтобы прояснить его, ничего не поделаешь, нужно задавать вопросы людям, осведомленным в деталях более моего.
Я хотела бы услышать Валентину, но на мой звонок ответила Екатерина Дмитриевна и обрадовалась, судя по интонации.
— Давно, давно пора, Татьяна Александровна! Я, конечно, понимаю, вы сейчас на службе у Семена Геннадьевича и нужно отрабатывать гонорар, но как же вы можете-то, без встречи со второй заинтересованной стороной?..
— Теперь не могу, — ответила я, невольно улыбнувшись ее, по-видимому, нарочитой просторечивости. — Пока могла — обходилась, а теперь вот звоню. Хочу поговорить, задать пару-тройку вопросов. Вы как?
Тон и форма обращения были мной выбраны правильно — рассмеялась Екатерина Дмитриевна. Вот уж кто относится к своему противнику, если не сказать врагу, непредвзято. И совершенно права она в том, что я отрабатываю гонорар. А если так, то при чем здесь могут быть эмоции?
— Мне кажется, тройкой вопросов вам не обойтись. И поговорить хотелось бы без взаимного ожесточения. Поэтому давайте встретимся в неофициальной, но во всех отношениях удобной обстановке, вы как? — И, не дожидаясь моего одобрения, она предложила: — На Дачной есть кафе «Паритет», знаете? Содержит его моя хорошая знакомая. Мы расположимся в отдельной комнатенке и поговорим без помех и свидетелей. Согласны?
Я не возражала. В самом деле, какая мне разница? «Паритет» так «Паритет».
— Прихватите с собой Валентину, если она не занята чем-то более важным.
— Она заедет за вами минут… через тридцать, — определилась со временем Екатерина Дмитриевна.
— Спасибо, не надо, — отказалась я любезно, приняла благодаря ей непредвзятую манеру общения. — Хочу иметь под рукой свою машину. Кафе я знаю. Подъеду туда сама, скажем, через час.
Когда я, занимаясь перед зеркалом макияжем, взглянула в глаза своему отражению, то отметила, насколько они сейчас хитровато-насмешливы. Самодовольны, так выразиться будет правильнее. И то, нагорело у Гореловых, надо же, стоило позвонить Татьяне Ивановой, как фаворские дамы, побросав дела, мчатся сломя голову на встречу с ней.
От собственного злорадства мне стало немного стыдно, и я сочла необходимым охладить себя предупреждением:
«Осторожно, Татьяна, генеральное сражение еще только предстоит, и, надо думать, Екатерина Дмитриевна не сидела все это время сложа руки».
Отражение глянуло на меня с огорчением, как ребенок, разочарованный в своих ожиданиях.
Обязательный сотовый занял свое место в сумке, следом за ним отправился и замшевый мешочек, а газовый пистолет я достала и в сомнении взвесила на ладони. Штуковина серьезная всего лишь на одну пятую от его грозной формы, а весит как настоящий, так стоит ли трудиться, таскать его повсюду? Тем более отправляясь на встречу с дамами? Впрочем, один раз он меня уже выручил, и кто знает, как повернется дело сегодня. А ну как не договорюсь я с Гореловыми ни до чего хорошего, и они сочтут целесообразным опять подключить к делу охрану? Дико, согласна, но ведь уже было…
«Перестреляю сволочей!» — решила я, вспомнив боль от наручников и злобно-сумасшедшие глаза лысого.
Отражение, теперь уже в зеркале прихожей, надуло губы, осуждая такую жестокость.
В коротком кожаном плаще со стоячим воротником и широким поясом, в ботфортах выше колен, плотно облегающих ноги, и надвинутой на глаза шляпке строгого фасона отражение выглядело очень недурно.
По дороге к кафе «Паритет», в те немногие минуты, когда можно было ослабить внимание, отданное большей частью управлению машиной, движущейся в массе транспорта по мокрому и скользкому асфальту, я почему-то больше всего думала о заряде слезоточивого газа, находящемся с вечера в патроннике пистолета, и о том, что вытворяет такой заряд с самочувствием человека.
«Закрыто», — такой табличкой за стеклянной дверью встретило меня кафе «Паритет». Понятно. Рано. Заведения подобного ранга открываются не раньше двенадцати.
Нисколько не смущаясь этим обстоятельством, я толкнула незапертую дверь, вошла и осмотрелась. Блестящий чистотою пол, три ряда столиков, покрытых прозрачными клеенками поверх белых скатертей, на стенах — чеканные, темной меди панно, за которыми, с глаз долой, упрятаны светильники, включенные сейчас по случаю уличных непогодных сумерек.
— К Екатерине Дмитриевне Гореловой, — сказала я появившемуся в проходе между столами официанту в белой форменной курточке и с надменно-вежливым выражением лица.
— Простите, фамилия ваша?.. — Задавая вопрос, он склонил голову набок.
— Иванова.
В лице его надменности сделалось меньше, чем вежливости, и, приглашающе кивнув, он провел меня к двери в дальней стене, постучал, открыл и отступил в сторону. Входя, я глянула на его ноги, на начищенные до зеркального блеска тупоносые туфли. А я-то думала, что порхать с такой легкостью можно лишь в тонких войлочных тапочках.
— Татьяна Александровна!
От единственного здесь столика, стоящего у наполовину заштореного окна, навстречу мне поднялась полная дама, одетая в темное платье и расстегнутую пушистую кофту.
— Екатерина Дмитриевна?
— Раздевайтесь, прошу вас.
Горелова указала мне на вешалку, стоящую в углу небольшой комнаты, пол которой, во всю ширину, был застелен красным паласом, делающим бесшумными шаги человека любой комплекции.
Подошла Валентина, на правах хозяйки приняла от меня плащ.
Стол был накрыт на троих: небольшие тарелки, прикрытые салфетками, бокалы, белое сухое вино, виноград, фрукты, икра, хлеб, масло и ваза с шоколадом, плитки которого были освобождены от упаковки и разложены веером по ее окружности.
Строгое изобилие — так я охарактеризовала это зрелище.
— Нам надо обязательно пригубить вина, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Выпить за обоюдное желание говорить и договариваться.
— И за способность находить компромисс в острых моментах, — добавила Валентина. Екатерина Дмитриевна, взявшаяся за наполнение бокалов, посмотрела на нее с укоризной.
— Как вы, молодежь, бываете порой излишне прямолинейны! — покачала она головой, поднимая бокал.
Тостов было произнесено аж целых два, и я, не чинясь, попробовала, чем это они меня поят. Чем — не поняла, не такой уж я большой специалист по части спиртного, но изысканность напитка определила сразу.
— Прямолинейность — неплохое качество, особенно когда сходятся вместе, — я обвела глазами Гореловых, — люди, благополучие которых зависит друг от друга.
Они переглянулись, и Валентина открыла было рот, но продолжила я:
— Да, Екатерина Дмитриевна, вы были правы, сейчас я работаю на Рогова. Желание его вам известно — переместить долю Валерия из капитала «Фавора» на счета своей фирмы. Рогову известно, что без вашего доброго на то согласия эта операция вряд ли возможна. Нам всем известно, что доброго вашего согласия на такую операцию не может быть в принципе. И, наконец, мне известно, что в силу некоторых обстоятельств, к которым вы, Екатерина Дмитриевна, — я чуть ли не поклонилась ей, вдохновленная своей речью, — и ты, Валентина, — я кивнула в ее сторону, — имеете самое непосредственное отношение, вашего согласия на перемещение капитала Валерия добиться все-таки можно.
Я смолкла. Молчали и они, глядя в свои тарелки. Ну, дожидаться вашего ответа я не буду.
— Чтобы быть действительно прямолинейной, скажу, что эти обстоятельства имеют непосредственное отношение к смертям Галины Шведовой, Владимира Богомолова и, конечно, самого Валерия Рогова.
— Вот так вот прямо всех трех? — криво улыбнулась Валентина, и я в ответ медленно наклонила голову.
