Он пилил, строгал, тесал... Он размечал, мерил, соображал... Пахло деревом пряно и загадочно. Щепки летели, как живые. Опилки припорошили траву золотцем. Гвозди шли в доски мягко, чуть не с одного удара. Забор рос на глазах сказочно.
Тогда вот Рябинин и усомнился, что женщины делают работу легкую, а мужчины — тяжелую; тогда он догадался, что мужчина взял себе работу не тяжелую, а интересную; тогда он догадался, что тяжелая работа та, в которой нет творчества.
— Женщина стремится к мужской роли потому, что эта роль интереснее женской, — повторил Рябинин убежденно.
— Да ведь есть биологические законы! На мужчин и на женщин нас разделила природа. Если хотите, активную роль мужчины в обществе определила его сексуальная роль. А всякие там амазонки — чепуха, зигзаг истории.
— Общество живет не по биологическим законам, Олег Семенович, а по социальным.
— А как же семья?
Слежевский отхлебнул яростный чай, не поморщившись. Тугая кожа на сухощавом лице не поддавалась ни печному жару, ни яростному чаю. Выпукловатые глаза поблескивали почти кошачьим блеском. И Рябинин понял, чего еще не хватало этой избушке, кроме курьих ножек, — кота, черного и блестящего кота, как и волосы хозяина.
— Что семья? — не понял Рябинин.
— Из-за этого равенства семьи разваливаются.
— Только из-за равенства?
— Женщина взяла на себя мужскую роль... А что остается мужчине? Ходить на работу? Тогда зачем ему семья? А к кому прижаться своей сильной мужской головой, чтобы набраться новой силы?
Рябинина коснулось запоздалое прозрение.
— Олег Семенович, разве ваша жена ходила в брюках и курила сигареты?
Слежевский залпом, не поперхнувшись, выпил огненный чай.
— Она не ходила в брюках и не курила сигарет...
Встретившись со ждущим взглядом следователя, он улыбнулся одними усиками и добавил:
— Но была не женщина, а самодержец.
Над поселком пролетел бой полночных курантов — по улице кто-то прошел с включенным транзистором. Уже поздно. Он поднялся под взглядом взвинченного Слежевского, готового проговорить всю ночь. Но Рябинину опять нужно было подумать — над словами о женщине-самодержце.
Все живет своими ритмами — вселенная, человек, расследование преступления... На девятый день Рябинин почувствовал в работе оперативной группы валкую прохладцу, как в отлаженном механизме, который будет крутиться и на упавшем напряжении.
Макароны ели вяло, без добавок. Чаю пили мало, без шуток. Грязная посуда долго стояла на неубранном столе — повар смотрел на нее непонимающе. Старший инспектор Петельников прохаживался по сцене, у самой рампы, словно проговаривал беззвучный монолог. Хозяйственный Фомин чинил рубашку. Двое инспекторов сели играть в шахматы... Даже рыжий кот потерял интерес к тушенке и бродил по зрительному залу, хлопая сиденьями.
Лишь не было Леденцова, которого послали на поминки, все-таки устроенные Слежевским на девятый, положенный день.
Рябинин прошел в свою комнату...
Следователю казалось, что перед ним есть невидимое зеркало, и он присматривается к самому себе, к той своей сущности, которая скрыта от посторонних глаз и от его глаз скрыта тоже. Почему он так вял на месте преступления, на самой жаркой точке следственной работы? Почему не спросит Петельникова, о чем его беззвучный монолог? Почему не даст заданий инспекторам? Почему сам не работает по разным версиям, как это предписано всеми инструкциями?..
То невидимое зеркало, которое отраженно заглядывало в его душу, могло бы высветить ответ на все вопросы. Но Рябинин не дал пути этому свету — как набросил на зеркало черное покрывало. Зачем? Пока он не знал. Может быть, не хотел опережать естественный ход событий.
Рябинин остановился у лешего, плясавшего на моховой кочке, — тело из полешка, голова из березовой чаги, ножки из сучков, нос из рогоза... Ему показалось, что лешевы травяные усы вздрогнули. Но вздрогнул весь клуб от мужского хохота и какой-то нервной энергии, захлестнувшей комнаты. Рябинин поспешил на сцену...
Леденцов стоял в дружном кольце инспекторов обескураженно — только он не смеялся.
— Чему радуемся? — спросил Рябинин.
Инспектора разомкнули круг, давая подход следователю. Леденцов пожал острыми плечами, как бы показывая, что за информацию он не отвечает.
— Нечистая, Сергей Георгиевич...
— Где?
— Я с поминок. Сидим, поминаем, не чокаемся... Мне товарищ капитан разрешил рюмку выпить. Вдруг одна тетка и говорит... «Вот вы тут поминаете, после смерти пришли, а меня Аня самолично пригласила». На нее зашикали, но она стоит на своем: мол, Аня знала, что ее убьют.
— Ну, а народ что?
— Все решили, что ей зов был.
— Какой зов?
— Ну, оттуда, из верхних сфер.
— А твое мнение?
— Если оттуда звали... — начал было Леденцов.
— Я тебе сколько разрешил выпить? — перебил его Петельников.
— Рюмку, товарищ капитан.
— А ты сколько?
— Полторы, товарищ капитан.
— Где эта женщина? — вмешался Рябинин.
— Еще на поминках.
— Сюда ее, немедленно.
— Будем искать зов? — усмехнулся Петельников.
— Товарищ капитан, — предложил Фомин, — а не посадить ли инспектора Леденцова на место происшествия в засаду ловить зов?
Но Леденцова уже не было — он несся к дому Слежевских.
Мистический повод для вызова свидетеля не смутил Рябинина. Погибшей был зов... Ее сознание вполне могло отразить действительность таким причудливым образом. В конце концов, почему бы не быть зову? Физическая энергия не исчезает. Почему же должна исчезнуть психическая? А если не исчезнет, то куда денется — не в космос же? Тогда будет она передаваться людям эмоциями, и может быть, даже мыслями умерших. И если кто-то не помог больному, то после смерти несчастного его освобожденная психическая энергия не коснется ли равнодушного человека ответной болезнью? И не зовут ли люди богом эту самую освобожденную психическую энергию?..
Рябинин послушал бы зов Слежевской — были у него к убитой вопросы.
— Вадим, как ты насчет этого зова?
— Как человек с нормальной психикой, — буркнул Петельников, не расположенный говорить о пустяках.
— Нормальное человечество веками интересуется этими зовами и тому подобным.
— Потому что у человечества на протяжении веков сидит в подкорке первобытный страх.
— У тебя не сидит?
— У меня нет подкорки, у меня одна корка, — улыбнулся инспектор.
— А во мне этот первобытный страх есть, — вздохнул Рябинин.
— Чего же ты боишься?
— Я не боюсь, а допускаю болезни, роковые случайности, неприятности, потери...
Их разговор был прерван Леденцовым, который вел женщину, услужливо показывая ей путь на сцену. Она поднялась и оторопело повела глазами — столы, занавес, задник, толпа мужчин... Рябинин, смущенный разговором о потустороннем, не решился на официальный допрос и не повел ее в природоведческую комнату. О чем писать протокол — о зове?
— Садитесь, Вера Игнатьевна, — предложил Леденцов, уступая роль Петельникову.
Женщина села, скинула на плечи теплый платок и расстегнула шубу — она была одета по-зимнему. Простое крупное лицо, задетое недоумением, казалось детским.
— Со Слежевской вы дружили? — спросил Петельников.
— Нет, но были в хороших отношениях.
— Она вам о себе рассказывала?
— Ну, рассказывала...
— Жаловалась на что-нибудь?
— Ей не на что было жаловаться.
Женщину смущали не вопросы инспектора, а круг стоявших молчаливых мужчин. Она обегала взглядом их лица, словно выбирая себе защитника. И выбрала — в очках, грустное, рябининское. И теперь на вопросы отвечала не инспектору, а этому очкастому лицу.
— Слежевская в бога верила?
— Что вы... Общественница... Заведующая...
— А как же зов? — прямо Спросил Петельников.
— При чем тут бог? — удивилась женщина тому, что он, Рябинин, в очках, а не понимает. — Это так, ее предчувствие...
— Вера Игнатьевна, как она говорила про это предчувствие?
— Как... Говорила, убьют меня, Веруша. Убьют по голове. И просила, чтобы я обязательно пришла на поминки.
— А вы что?
— Господи, да убеждала ее выкинуть эти глупости из головы.
— Все сказали?
— А что еще?
Теперь и Петельников глянул на следователя, показывая, что вопрос с потусторонним зовом ясен. И тогда Рябинин предал эту доверившуюся ему женщину ради поиска истины, ради оживления ее памяти, и стал говорить то, что не думал:
— Вера Игнатьевна, вы же сказали неправду или сказали не все...
— Как? — она даже зашлась в глубоком непереводимом дыхании.
— Посудите сами. Летают космонавты, бурлят колбы, гудят синхрофазотроны... А вы нам про какой-то мистический зов.
