— Вера Игнатьевна, вы же сказали неправду или сказали не все...
— Как? — она даже зашлась в глубоком непереводимом дыхании.
— Посудите сами. Летают космонавты, бурлят колбы, гудят синхрофазотроны... А вы нам про какой-то мистический зов.
— Я же ее слова передаю...
— А сами-то верите в них?
— Верю! — с какой-то распаленной силой бросила она, обводя деревянные лица мужчин уже сердитым взглядом.
— Почему верите?
— Потому что она убийцу свою знала.
— Кто? — спросил Рябинин уже одновременно с Петельниковым.
— Мелентьевна.
Все бездыханно молчали, боясь спугнуть неожиданное признание. Наконец Рябинин тихо спросил:
— Кто она?
— Работала уборщицей в садике у Слежевской. Теперь живет в городе...
Инспекторский дружный круг сразу ослабел и стал распадаться на отдельных людей. За окном почти одновременно завелись две машины. Рябинин поднялся, чтобы повести женщину в свою комнату для официального допроса. И тогда она тихонько сказала непонятную им в тот торопливый момент пословицу:
— Кричит на кошку, а думает на невестку...
Жизнь на глазах стала Рябинина тяготить.
Ел под настороженным вниманием милиционера-повара, самострадающего от своих пересолов и переваров. Просыпался от взгляда Леденцова, немигающего, тоже рыжего, как и его шевелюра, — просто так ли он смотрел, опыт ли психологический ставил... Писал дневник, закрываясь плечом от любопытствующего Петельникова. Размышлял под надзорным интересом инспектора Фомина, который удивлялся, почему следователь полчаса сидит на раскладушке и ничего не делает; Рябинин не мог думать, когда на него смотрели, — ему казалось, что ловимая им мысль просвечивает.
Рябинин нахлобучил шляпу и выскочил на улицу. Там, остуженный осенью, он догадался, что слегка лицемерит, — не товарищи его тяготили, а Слежевский притягивал. Но какой силой? Рябинин усмехнулся — чаем. И тут он лицемерил. Слегка.
Куриные ножки у избы не выросли. И черный кот не сел у порога. Время, тут поселилось недвижное время...
Рябинин вошел, как всегда, настороженно. Слежевский шагнул к плите и переставил чайник. Тот загудел сразу, будто тоже ждал следователя.
— Говорят, чай нужно пить не из чашек, — сказал Рябинин, раздеваясь.
— А из чего?
— Из пиал.
— Какая разница.
— Говорят, вкусней...
Рябинин достал из кармана две пачки цейлонского чая и выложил на пока голый стол. Слежевский глянул на них равнодушно, снедаемый своими мыслями. Ели вопросы и Рябинина, поэтому он спросил прямо:
— Олег Семенович, выходит, что с женой вы жили не так уж и хорошо?
— Кто вам сказал?
— Вы.
— Когда же?
— По вашей теории неравномерная любовь чревата. И вы назвали жену самодержцем. А это уж...
— Да, — подтвердил Слежевский вроде бы довольно. И взялся за чай — приспело его время, как и время долгого разговора. Они сидели молча, выжидая, когда чашки остудятся до возможности прикоснуться к ним губами.
— Сколько написано книг, как любовь приходит... — обронил Слежевский глухо, будто утопил слова в чашке.
— Написано, — подтвердил следователь.
— А как уходит? Приходит она примитивно, сразу. Как у меня. А уходит-то ох как долго и сложно. Вроде рака со смертельным исходом.
— Неужели вы свою любовь не уберегли? — грустно удивился Рябинин, помнивший его жаркие слова.
— Потому что не законсервировал.
— Не совсем понял, — совсем не понял Рябинин.
— Любовь надо консервировать, — почти обрадовался Слежевский тому, что следователь этого не знает.
— Как консервировать?
— А спросите у хозяек, чем они сохраняют фрукты да ягоды. Сахаром, солью, уксусом...
— Любовь не фрукты, — неопределенно заметил Рябинин, так и не уловив его мысли.
— Любовь надо остановить, как время.
— Время пока еще не останавливали...
— Расстаться. Чтобы сохранить любовь на всю жизнь, надо расстаться с любимым. Разлука вместо соли и уксуса. А если жить вместе, то любовь уйдет, поверьте мне...
Поверить этому Рябинин не мог, потому что прожил с женой почти два десятка лет. Но ему была известна странная нелепица, о которой говорил Олег Семенович: надо потерять, чтобы сохранить; отнятая любовь остается в душе вечной памятью, сохраненную любовь разъедает время.
— Есть женщины, которые живут без мужей, растят ребенка, сами зарабатывают. И поэтому считают, что должны быть грубыми, дерзкими, сильными...
— Такой была ваша жена?
— Такой, — усмехнулся Слежевский. — Только прибавьте, что она руководила коллективом, вела в поселке общественную работу и от природы имела боксерский характер.
— Хотите сказать, что она руководила и семьей?
— Руководила? — удивился Слежевский столь неточному слову. — Она сделала проще: подменила семейные отношения производственными. Командовала нами, как хороший директор.
— Может быть, это и неплохо, — подумал вслух Рябинин, сомневаясь в придуманном.
— Почему? — Слежевский спросил зло, разглядывая следователя поверх чашки.
— Порядок, был...
— Порядок был. За счет жизни. Мы обедали молча. Шли в кино молча. Спать ложились молча. Жили в рыбьем царстве. Почему? Потому что она работала. Была деятельной. Энергичной, черт возьми!
Он почти бросил чашку на стол — желтые брызги медовым веером окропили столешницу. Притихший Рябинин ждал, не понимая, почему ее энергия вызывала немоту в семье.
— Человеческие отношения стали нам не нужны. Вместо них работа. Мы говорили только о делах. А обед, кино, любовь — это не дела. Чего же говорить?
— Вы что-то ей... объясняли?
— Что? Что семья не народная дружина, в которой она дежурит? Что нельзя человеческие отношения заменить работой? Что иногда неплохо бы и улыбнуться?
— И все-таки говорили ей все это?
— Она слушала, пробовала перемениться. И как, думаете? Работой. Вкусней готовила обед, рьянее убирала дом, чаще стирала... Все это с лицом коменданта, у которого не хватило простыней. Тогда я смекнул — не может она иначе. Два мужика в семье, два.
Он перевел дух. Вздохнул и Рябинин, хотя ничего не говорил, не запыхался и пребывал тут с единственной целью — отдохнуть. Почему же он устает в этой избушке сильнее, чем в шумном клубе?
— Как вас звать? — спросил вдруг Слежевский.
— Сергей Георгиевич.
— Мне не хватало... как бы сказать... ее слабости. Дурь, Сергей Георгиевич?
— Нет, не дурь.
О женской слабости Рябинин думал не раз.
Сквозь путаную ткань любого уголовного преступления виделся, явно или затененно, лик женщины. Она любила или не любила, воспитывала или не воспитывала, облагораживала или не облагораживала... Она могла подвигнуть к вершине, но могла толкнуть и к яме. Поэтому Рябинину приходилось думать о женской силе и слабости.
Его отпугивала женщина, наделенная силой и энергией. Чем она отличается от мужчины — только биологией? Его смущала женщина безропотная, сколь бы ни была она красива и хороша. Что толку в ее красоте, ничем не защищенной и ничего не несущей?
Но были женщины прекрасные, которых он полюбил бы всех, сколько их ни будь; женщины, в душах которых слилась беззащитность с высокими идеалами; женщины трепетные, где простота соприкасаема с мечтами, робость с гордостью, уступчивость с требовательностью; женщины, слабость которых защищена этими высокими идеалами...
Но, может быть, такие женщины и есть самые сильные?
— Вот вам еще одно доказательство, что бога нет, — усмехнулся Слежевский далекой усмешкой, путешествуя по каким-то закоулкам прошлого. — Зачем он соединил таких разных людей?
— Ну, а дальше? — Рябинина сейчас интересовал не бог.
— Я заметался, как запертый в квартире пес.
— Почему заметались?
— От одиночества. Прожил несколько лет с человеком, вроде бы привык, вроде бы не чужой... А человек-то чужой. У меня возникло странное чувство... Будто бы она уехала. Анна уехала и вместо нее живет какая-то женщина. А я скучаю по Анне. Представляете, скучаю по женщине, которая рядом?
Он смотрел удивленными глазами, определяя, удивляется ли следователь. Рябинин нетерпеливо ждал.
— И мне захотелось уехать, — почти выдохнул Слежевский.
— Куда?
— К Анне.
— Она ведь рядом.
— Я говорил... Мне казалось, что она уехала. Мне захотелось уехать от нее к ней. А?
— Дальше.
— Вы знаете, Сергей Георгиевич, что между любовью и ненавистью есть какая-то непонятная связь?
— Нет такой связи.
— Есть, есть. Ее корни в инстинкте. Хищник ловит жертву свирепо.. А потом играет с ней нежно. Перепад от ненависти к любви. Отсюда вышли и человеческие отношения. Вот почему любовь переходит в ненависть и наоборот.
