Мы остались вдвоем в маленьком — на два кабинета — помещении, выделенном нам водной милицией.
Он продолжил:
— Живем с женой тихо. Никому не мешаем. Дети уже выросли. Дочь — в институте. Старший сын женился, двое детей. Я работаю. Нам хватает… Только б люд и нас не трогали, не завидовали бы! Вы были у меня, видели мою жену. Так?
Я кивнул.
— Все время я дома, никуда не хожу… Бывает, выпьешь с соседом — и снова домой! А тут Сашка Монтер! Надрался в сиську: поедем да поедем на качкалдаков!..
Я записал его показания. Это была грубо состряпанная, лживая от начала до конца небылица. Приходилось удивляться тому, что она оказалась принятой кем-то на веру. "Охотники" — Ветлулщ и Баларгимов — стреляли качкалдаков на мелководье в кромешной тьме, не видя не только птицы, но и друг друга… Вода в том месте, где обнаружили ружье, доходила Баларгимову до плеч…
Вскоре вернулся Бала.
— А Гусейн? — спросил я.
— Сейчас придет. В ларьке на пристани — детская обувь. И народу почти никого… Посмотрите. — Бала протянул бумагу. — Хаджинур передал.
Бумага была подписана председателем Восточнокаспийского городского общества охотников.
— Ружье, с которым будто бы охотился Ветлугин, поднятое со дна, по справке в уголовном деле значилось не состоящим на учете в городском обществе охотников…
— Так.
— А это новая справка. — Мой мягкий, с расплывчатыми очертаниями, молодой помощник был доволен. — Одно время оно значилось за охотником Изутиным. Проживает: улица Бакинская, шестнадцать… Хаджинур уже уехал туда…
Бала заскочил по дороге в прокуратуру и привез еще документ. Он был из института, который для краткости в Восточнокаспийске именовали просто Институтом экологии моря.
Это был ответ на запрос: "На приготовление 250 кг паюсной икры кустарным способом пошло 369,42 кг икры-сырца, из которых в промышленных условиях изготавливается 27,78 кг зернистой икры высшего сорта. Что касается рыбного стада, то для этого было выловлено не менее 100 икряных рыб осетровых пород, что предполагает уничтожение примерно 600 рыб…"
Я показал справку Баларгимову.
— А я здесь при чем? — спросил шеф лодок.
— Вся эта икра оприходована Вахидовым как заготовленная вами…
Может, он и не поверил. Во всяком случае, не спросил, кто такой Вахидов.
Я продолжил:
— Вахидов подробно рассказал об организации браконьерского промысла и системе взяток, которые шли в морскую инспекцию рыбоохраны и в милицию. Имеются магнитофонные записи, подтверждающие показания…
Вернулся Гусейн. С ним был милиционер-старослужащий, охранявший лодки. Он передал Баларгимову папиросы и, прежде чем его успели остановить, сообщил новость:
— Вахидов повесился. Кладовщик с сажевого комбината…
— Где? — спросил Баларгимов.
— В камере.
Я взглянул на следователя — Гусейн молча кивнул. Я набрал номер все того же Фурмана:
— Водная прокуратура приветствует… Это правда — насчет Вахидова?
— Увы! — Он был обескуражен. Я понял, что самоубийство Вахидова и для него полная неожиданность. — Удавился на поясе от летнего пальто…
— Каким образом?
— Сам не понимаю. Привезли с допроса, все нормально… — Фурману нравилась эта приговорка — "все нормально". — И на тебе!
Я поблагодарил его, хотя и не мог понять, каким образом пальто оказалось в камере вместе со снабженцем в одуряющую жару.
Я задумался.
Хотя Вахидов и отказался от первых показаний, которые он дал мне, было не исключено, что в будущем он снова их повторит. Тем более что существовала магнитофонная запись его свидетельств…
— Гражданин прокурор, — окликнул меня Баларгимов, — могу я сказать вам несколько слов наедине?
Бала и Ниязов вышли. За ними двинулся к дверям и старик милиционер.
— Слушай, — обернулся к нему Баларгимов, — сходи к моей, скажи, чтоб все приготовила… что надо… Милиционер почтительно кивнул.
— Видите, что получается? — спросил Баларгимов, когда они вышли. — Тут еще до суда можно концы отдать!
— Я уже думал об этом, — сказал я. — И намерен переправить вас на тот берег.
— А на чем? — быстро спросил он.
— На "Спутнике"…
— С этим краснорожим взяточником? Да они его просто потопят!
— А если на пароме? Или с "Александром Пушкиным"?
— Возьмут приступом в море. Или еще до отправления…
— Думаете? — усомнился я.
— Как дважды два… — Узнав о грозящей ему опасности, шеф лодок, похоже, даже успокоился. Я вернул Балу и Гусейна в кабинет.
— Мне надо ненадолго отъехать. Вы остаетесь с задержанным.
В прокуратуре меня ждал начальник рыбинспёкции Цаххан Алиев, Гезель успела налить ему чая.
— Игорь Николаевич! — Он отставил пиалу, прошел по приемной. Он всегда говорил на ходу либо стоя. — Один человек мне подсказал: на сажевом комбинате есть холодильная камера. О ней мало кто знает. Понимаете?
— Что же это за камера такая? — полюбопытствовал я.
— Емкость ее не на сто килограммов и не на триста. Гораздо больше!
— И что?
— А то, что ее соорудили на всякий случай. Пробраться к ней, если не знаешь, очень трудно. Она в здании заводоуправления. За стеной архива. В подвале. Может, понадобится вам… — Он остановился перед столом Гезель против своей пиалы.
— Не знаю, понадобится ли. Во всяком случае, спасибо.
— Может, помощь нужна?
— Пока нет…
Я не очень вежливо отделался от него, прошел к себе, открыл сейф-мастодонт.
Неожиданно мое внимание привлекла одна из бумаг — мятая, на серой волокнистой промокашке: она слегка высовывалась из стопы "для служебного пользования", которую я всегда аккуратно выравнивал и подбивал, прежде чем уложить в сейф.
"Кто-то заглянул в мой ящик… — Открытие это не ошеломило меня. Кассеты! Записи с показаниями Вахидова!"
г Кто-то из имевших доступ в помещение выполнял задание браконьерско-административной мафии… "Но кто? — Мне ничего не было известно о ключах, которые могли остаться у прежнего владельца этого нетранспортабельного стального чудища. Я должен класть бумаги в сейф Гезель…"
Со смертью снабженца игра начиналась серьезная.
"Баларгимова нельзя оставлять на этом берегу. Иначе его убьют. Нельзя и открыто отправлять с небольшим конвоем. Я не могу рисковать людьми".
Я вынес постановление об аресте и этапировании Баларгимова, заверил гербовой печатью, спрятал второй и третий экземпляры в бумажник — теперь они должны были постоянно находиться со мной.
Позвонил Бураков:
— У вас нет Гусейна?
— Нет.
— Где он может быть? Не знаете?
— Не знаю, — лгал я. — Может, в аптеке на Шаумяна. Ее не открыли?
— На ремонте!
— Что там у вас?
— Заявитель. Я хотел, чтобы Гусейн на него посмотрел. Ладно, я позвоню позже.
— Орезов тут?
— Тоже куда-то уехал. Я окликнул Гезель:
— Вызови, пожалуйста, капитана судна "Спутник" — Антонова. У нас записан его телефон…
— Антонов? — спросила Гезель. — А имя-отчество?
— Он был понятым по делу Ветлугина. Посмотри. Попроси срочно заехать.
С Русаковым и руководством парома я предполагал связаться самостоятельно.
— Разрешите, Игорь Николаевич?
Показался Хаджинур Орезов в кожаной куртке, с которой он никогда не расставался, с высовывавшимся снизу ремнем, уходившим под мышки, к кобуре.
— Что там случилось, в дежурке? — спросил я.
— Ничего особенного, — он остановился у балюстрады. — Заявитель пришел. Говорит, ночью на пароме у него триста рублей украли. Из каюты. Врет, как сивый мерин. Только не могу понять — зачем? Триста рублей от нас он все равно не получит… — Хаджинур был явно озадачен. — Если бы заявил, что украли документы, — тут ясно!
— Разберетесь… — Меня интересовало другое. — Что с ружьем Ветлугина?
— Интересная история, Игорь Николаевич. — Орезов оживился. — Ружье 141917, которое подняли со дна залива, значилось за гражданином Изутиным. Изутин продал его некоему Яскину, тот — Досову…
— А Досов…
— Нет! Ни за что не догадаетесь! Досов заявил, что ружье, которое ему продал Яскин, у него дома!
— Не понял.
— Сейчас поймете. Поэтому я взял Досова с работы, поехал к нему домой и осмотрел ружье. Тоже шестнадцатого калибра ТОЗ. Но номер другой!
— Не понимаю.
— Я тоже не понял. И повез Досова вместе с ружьем к Яскину…
— Хаджинур! — взмолился я.
— И что же выяснилось? — Срезов, довольный, прошелся по кабинету. Оказалось, примерно года три назад Яскина, пьяненького, задержала с ружьем водная милиция. Ружье отобрали и долго тянули: "Зайди завтра, зайди в конце недели…" А когда вернули, он заметил, что ружье в милиции подменили. Его-то он и продал Досову…
— А ружье, которое отобрали? Хаджинур развел руками:
