нашлись в доме, пропил.
— А сколько было денег? — поинтересовался Андрей.
— Семь тыщ. Вся пенсия.
М-да. А у него телефон — за двадцать. Дмитрич и его запросто прибить может.
Андрей буркнул:
— Оки.
— Чего? — насупилась бабка.
— Вы, случайно, не английский в школе преподавали?
— Нет. Малышей учила.
А потом вдруг улыбнулась:
— Пойдем ко мне. Чайку выпьем.
Делать все равно было нечего, поэтому пошел. Комната смешная, везде цветастые салфеточки, подстилочки, на стене коврик висит. Запах непривычный, затхлый.
Бабка налила ему чаю, поставила кусковой сахар, метнула на стол кривобокие булочки, похвасталась:
— Сама испекла.
Андрей с сомнением надкусил, но оказалось неожиданно вкусно, не сравнить с мамиными экспериментами. Смел штук шесть. И бабкины истории под плюшки хорошо пошли. Особенно порадовало, что насчет клада старуха подтвердила. Будто несчастный инвалид Щербатый жил впроголодь, а все деньги где-то в доме спрятал. Одно только непонятно: почему деревенские сами не нашли, если одноногий помер давно и дом стоит заброшен?
Бабка Тамара отозвалась:
— Так искали. Все лазили, и я тоже. Но, похоже, там хитрый тайник. Смекалку надо проявить, чтоб обнаружить. Можем вместе поискать.
— Вай нот?
— Чего?
— Давайте сходим, конечно.
Думал, бабуля как мама — пообещает, но не пойдет. Но та уже на следующий день повела его в лес.
С мамой любая прогулка — всегда только сплошной разговор. А бабка Тамара говорила только по делу. И показывала много прикольного. Как собирать березовый сок. Отличать след зайца от следа лисы. Искать дорогу — по солнцу, по звездам, по компасу.
А назавтра и хозяина, что им домик сдал, на чай позвала. Велела «развлечь мальца». Тот организовал рыбалку. Попались им с десяток плотвичек — кот старухи Тамары сожрал их в один присест, — но деревенская жизнь для Андрея стала окрашиваться яркими, почти пиратскими красками.
Новыми знаниями он пытался делиться с мамой, но та только веселилась. Считала его ребенком и трепачом. Он ей след горностая показывает — маман в ответ:
— Андрюшка, не валяй дурака! Это ежик прошел.
С болот таинственные звуки несутся — глухарь (или мошник, по-местному) токует, — а мама уверяет:
— Это дятел.
Ну, дятел так дятел. Он обиделся — и больше ничего не рассказывал. Пусть со своими книжечками и журнальчиками на диване лежит.
Так и жили: у нее свой мир, у него — свой.
А что сегодня отвлек ее от работы — так ведь не нарочно!
Подумаешь: носки попросил. И за это ему — «пошел вон». Бабка Тамара даже коту своему так не говорит. Поэтому уйти из дома Андрей действительно решил. Надоела мать. Лучше в Москве, с отцом.
План был простой: поймать попутку, доехать до ближайшего города Осташкова. А там — сесть на автобус, и в столицу.
Одного не учел: что с коронавирусом все с ума посходили. На селигерских грунтовых дорогах транспорта и так мало, а сейчас только две машины за полчаса мимо проехали. И обе не остановились.
Но мальчик упрямо продолжал топать вперед. Вскоре зазвонил телефон. Маме бы он не ответил, но то была бабка Тамара. Спросила весело:
— Ты куда умчался на ночь глядя? Клад, что ли, искать?
— Нет, — хмуро ответил Андрей. — Я в Осташков.
Бабка хмыкнула:
— Хорошая идея. Тридцать километров, все лесом. А попутка не возьмет, все «короны» боятся.
— Ничего. Пешком дойду.
— А в Осташкове что?
— Сяду на автобус, в Москву поеду. Деньги на билет есть.
— Кто тебя туда пустит? Сейчас особый режим. Детей на улицах ловят, даже если они в магазин пошли. И автобусы ночные отменили. Один только ходит. Днем.
План существенно осложнялся.
Но Андрей вспомнил мамино лицо, перекошенное от ярости, и уверенно отозвался:
— Плевать. Доберусь как-нибудь.
— Ты где сейчас? — спросила бабка.
— Какое-то Задубинье прошел.
— Молодец. Почти пять километров. Ну, иди дальше. А я вот дома сижу, фотографии старые разбираю. Нашла Щербатого — еще молодого, до войны. Красивый, веселый, улыбается. И знаешь, что вдруг вспомнила? Приходила я к нему — за пару недель до смерти. В дом-то он никого не пускал, в сенях обычно стояли. Говорили. А тут прямо с порога орать начал: пошла, мол, прочь, не тревожь. Я спорить не стала. Что поделаешь, коли человек блаженный. Сделала вид, что ухожу, но потом тихонько вернулась. На цыпочки встала, в окошко заглянула. А он в сенях, на левой стене от входа, сразу у двери, пещерку выдалбливает. Примерно в метре от пола. Вот я и подумала: «Может, там тайник и есть?»
* * *
Ветер разгулялся, завывал, кренил сосны. Мобильный сигнал исчез окончательно. Даже экстренный вызов сделать не получалось. Полина не стала ждать бородача — бросилась в деревню сама. Бегом. Мчалась по раскисшей грунтовке, разбрызгивала грязь, в лицо били дождевые капли, смешивались со слезами.
Хозяин ее не преследовал, да Полина о нем и забыла. Одна мысль в голове: что с Андрюшей? Где он? Материнское сердце — вещун, подсказывало: сын жив. Но как его искать? Ни малейшего проблеска…
Вдали показались тусклые огоньки — деревня. Выглядела она вымершей, опустелой. Если ее сейчас встретят темные окна — все. Жить больше незачем.
Но показалось — из трубы их временного обиталища вьется дымок. Прибавила скорости, увидела: свет горит. И разрыдалась еще горше.
* * *
Рассказ о кладе сильно менял дело.
И Андрей решил вернуться. Чем идти неведомо куда, лучше найти тайник.
Дом Щербатого он давно облазил вдоль и поперек, трухлявые доски пола вынимал, стены простукивал. Но в сенях не искал. Думал: там сокровища хозяин уж точно прятать не станет.
Поэтому быстренько составил новый план: сейчас к Щербатому. Дальше — к бабке Тамаре. Можно и ночевать у нее остаться. А мама пусть побесится. Поволнуется. Не будет его в следующий раз гнать.
Хотя и устал, обратно, к дому Щербатого, бежал. Не терпелось проверить, окажется ли в тайнике клад. Утереть всем деревенским нос. Ну, и разбогатеть хотелось.
Грохнул дверью, что висела на одной петле, влетел пулей в сени. Слева от входа, говорите? В метре от пола?
Включил в телефоне фонарик, начал азартно простукивать стену. И очень быстро наткнулся на полость. Смог сдвинуть бревно, засунул внутрь руку — и ощутил под ладонью прохладу металла. Но что именно в тайнике, понять на ощупь не мог, а заглянуть не получалось — слишком узкая и темная щель.
Начал раскачивать бревно — не поддается. Колотил доской — не идет. Только когда нашел разбитый, заостренный с одного края кирпич, смог подвинуть. И увидел тускло сияющее, потемневшее от времени блюдо. А в нем —
